Утро субботы

Утро субботы. За окном нетипичный для июля день. Небо затянуто серой пеленой, форточку на кухне колышет довольно сильный ветер. Несмотря на это, на улице весьма тепло.

Я сижу у себя в комнате, лениво почитывая «Войну и мир» Толстого, заданного нам в школе, на летнее обязательное чтение.

В дверь постучали. Кажется, я знаю кто это.

Я иду открывать дверь. И я оказываюсь прав. В щель глазка я вижу бабулю, со знакомой мне, кастрюлей в руках. Сердце начинает биться быстрее.

Я открываю дверь.

- Привет внучек. Ну как ты? Голодаешь уж, совсем, наверное. – Ковыляя, она проходит через порог и направляется на кухню.

- Привет, бабуль. Да нет, что ты, вовсе не голодаю, сыт, как никогда, все хоро…

- А я вот тебе супчика принесла горячего, кишки хоть попаришь свои. Изголодало, наверное, дитё. Ничего, сейчас, сейчас. Славный сегодня супчик вышел.

Слова даются ей тяжело, она говорит сипло, туго, с трудом выговаривая каждое слово.

На кухне, она ставит суп на стол и идет копаться в посуде.

- А родители где? Одного то уж оставили, а поесть чего приготовили, аль нет?

- Приготовили, приготовили, не переживай. Мама должна через пару часов с суток прийти, а отец в командировке еще, где-то через неделю должен вернуться.

- А, ну и ладно, внучек, ну и ладно. – Обшарпав, наконец, все столы и ящики на кухне, она все же находит ополоник, висевший на видном месте все это время. -Садись, садись, внучек, чеуг сбуто,- Последние слова она произносит в крайней степени не разборчиво, но имелось ввиду: «Чего стоять-то».

Я сажусь за стол, спиной к прихожей.

Она медленно наливает суп в тарелку. Из кастрюли так и парует.

Подвинув ко мне тарелку с супом, она трясущимися руками дает мне ложку и накрывает кастрюлю крышкой.

Она усаживается слева от меня, спиной к окну.

Ее тяжелый, усталый, серый взгляд, смотрит на меня не отрываясь. Ее морщинистое, худое лицо, монотонно трясется в нервном тике. Она ждет. Ждет, что я скажу о ее блюде.

Суп томатного цвета, очень густой. Настолько густой, что моя ложка остается стоять вертикально, воткнув ее в суп. От него идет такой смрад, словно в нем полоскались все мои грязные носки, вдобавок с тухлыми яйцами.

На краю тарелки, я вижу черный, кудрявый волос, торчащий из супа.

Я делаю вид, что это, наверное, с моей «шевелюры», и аккуратно убираю волос.

Бабуля продолжает съедать меня глазами, не отрывая взгляда. На ее лице нет никаких эмоций. Только ожидание.

Я беру на пробу первую ложку - только юшки, в ней я нахожу еще один волос.

Вкус ужасен. Настолько ужасен - насколько вы можете себе его представить.

Во рту - словно побывала кислота, всю полость рта обдало кислятиной, разъедающей язык, щеки и небу. Рвотный позыв накатывает незамедлительно. Я закрываю рот рукой, затем выплевываю остаток супа изо рта и начинаю взахлёб кашлять, говоря бабуле, что первая ложка пошла не в то горло.

Ее иссохшие, потрескавшиеся губы, начинают слегка дергаться, в попытках что-то сказать.

Через несколько секунд, она говорит:

- Аккуратнее, внчк (внучек), аккуратнее…

Последнее слово она скорее прохрипела, чем сказала.

Закашлявшись так, что стало драть горло, я вытер рот тыльной стороной ладони и взял ложку вновь.

Немного размешав суп (насколько это было возможно, учитывая кол-во гущи), на поверхности появились кусочки мяса. Очень странного мяса. Бордового цвета, с кожей, с весьма длинными, черными волосками.

Рвотный позыв вновь атаковал в полной мере, но я справляюсь.

Затем, на поверхность всплывает серый, сопливый комочек, напоминающий глаз человека.

Выудив его ложкой и рассмотрев его поближе, я понимаю, что это он и есть.

У бабули изо рта стал слышен монотонный хрип, который становился все громче и громче.

Крючковатые, худые пальцы на руках, стали дергаться и выгибаться, словно от какой-то болезни.

Я схватил ложку в кулак, - как это делают годовалые дети, - и с закрытыми глазами начинаю заливать в себя то, что плавает в этой тарелке.

Мерзость. Я прочувствовал ее на вкус в полной мере, до последней капли.

Во рту что-то хрустит, скользит, липнет к небу, застревает в горле. Это длится бесконечно долго.

Я считал. Думал о маме. Об отце, который вот-вот должен приехать из командировки. Я думал о книге «Война и мир», которую читал до этого. Думал о красивом, синем море. О теплом, нежном песке. О любимых сериалах и фильмах. О девушке, которая нравится. Я думал обо всем подряд, лишь бы не о том, что похрустывая, чавкает у меня во рту.

Казалось, прошла целая вечность, прежде, чем я проглотил последний, мерзкий комок, - который процарапал мне чем-то горло, - и открыл глаза, с которых обильно текли слезы.

На дне тарелки остались лишь какие-то комки волос, остатки вареных, гнилых овощей и почерневшая зубная коронка.

Я в который раз, с трудом превозмогаю сильному рвотному позыву, вытираю слезы, и с улыбкой говорю:

-Спасибо за суп, бабуль, очень вкусно. Я бы с радостью осилил еще тарелочку добавки, но уж больно сытным вышел суп. - Я стараюсь смотреть ей в глаза, сдерживая натянутую, фальшивую улыбку, из последних сил.

Желудок издает громкий, ужасающий звук. Горло, словно заливается бетоном. Я вновь закрываю рот рукой. – При этом продолжаю смотреть на нее добрыми, благодарными глазами.

Бабуля рывком хватает со стола кастрюлю. Молча, мигом (уже совсем не ковыляя), уходит из квартиры.

Как только я услышал, что дверь захлопнулась – меня рвет. Рвет сильно и долго. Прямо на кухне. Рвет с кровью.

На полу, в красной луже месива плавают: Черные, кудрявые волосы, в огромном кол-ве. Желтые, огромные ногти, обломки зубов, куски бордового мяса. Какие-то крысиные лапки и кусочки хвоста. Глаз, который я умудрился проглотить целым. И еще куча всего, что останется для меня загадкой, в виде черно-серой каши, пережеванной мной.

Я стою на коленях, тяжело дыша. Пытаюсь успокоиться, восстановить дыхание,- но тут меня рвет вновь.

Бабушкин супчик вышел действительно «славный».

Вот только это не бабушка.

Она похожа на нее практически всем. Внешностью, походкой, голосом, тапочками и халатом. Даже точно такой же кастрюлей, которая была у бабушки. В ней она и приносила нам вкусный, ароматный борщ или суп. Похожа всем, кроме взгляда.

Как я уже говорил, у этой твари, очень тяжелые, мрачно-серые глаза, не выражающие ничего. Абсолютную пустоту. Они всегда вызывают у меня тревогу. Трепет. Запуская ужас в самые глубины моего мозга.

Моя бабушка и впрямь жила с нами на одной лестничной площадке, но уже как два года, она переехала в дом престарелых, за 126 км от нашего города.

По большей части - это было ее инициатива. Жизнь стала для нее в тягость, не хватало ни здоровья, ни сил. Конечно, мы всегда помогали ей, чем только могли. Хотя, скорее это и стало основным аргументом для нее самой, что бы сделать этот решающий для нее шаг. Она не хотела, что бы она была для нас абузой. Даже слушать нас не хотела.

Как оказалось, в ее новом доме ей очень понравилось. Там у нее появились подруги болтушки, - с которыми она и проводит большую часть своего свободного времени, прерываясь лишь на процедуры и тихий час.

На прошлой неделе мама звонила ей. Бабушка сказала, что чувствует себя более чем хорошо. Что она словно помолодела лет на десять. Что тут за ней очень хорошо ухаживают. Говорит, что бы мы не переживали за нее, что она скучает и ждет нас в гости.

Эта же, тварь, в зеркальном отображении моей бабушки, приходит каждую неделю, уже на протяжении полутора месяца. Она может навестить тебя абсолютно в любой день недели, в любое время, но всегда только раз за неделю.

Как-то раз, она (оно), пришла в три часа ночи, неся всю ту же кастрюлю с супом. Мать была на сутках, а отец на тот момент, уже уехал в командировку.

Она ни разу не приходила, когда кто-то был дома, помимо меня.

Она всегда приносит разную смесь мерзости, составленную ей за неделю. Которая всегда именуется как: «Супчик».

Но почти всегда, рецепт этого «супчика», состоит из частей тела человека или животных, гнилых овощей, а так же разного хлама, в виде пуговиц, проволоки, песка, скорлупы, шерсти и прочего мусора.

Один раз, в супе присутствовали кусочки стекла, но я тщательно старался пропускать их, оставляя на дне тарелки. Благо, все обошлось.

Она всегда сидит на одном и том же месте, и молча пожирает меня взглядом, не отводя его ни на секунду.

В случаи, если я не ем, просто сижу, или под предлогом нужды, выхожу в туалет, из ее рта начинает вырываться какое-то сдавленное, хриплое рычание, - такой звук издают собаки, когда скалятся. Из левого уха у нее начинает течь жидкость, темно рыжего цвета, а руки начинают трястись, словно в припадке, все сильнее и сильнее, пока я не продолжу есть.

Но самое главное то, что я должен оценить ее суп. Оценить положительно. Поблагодарить ее, вне зависимости, что произошло, и что она туда положила. Каким бы мерзким, тошнотворным и невыносимым ни был вкус – я должен похвалить его. После этого - оно всегда уходит. Молча.

Уходит наверх по лестнице, на девятый этаж. При этом всем - мы живем на восьмом, в девятиэтажном здании.

Никаких закрывающихся или открывающихся дверей на лестничной площадке, после ее ухода, мне слышать не доводилось.

Пойти за ней – мне никогда не хватало духу. После ее ухода, стоя на коленях в слезах, в блевотине, в состоянии, которое мне не под силу описать, у меня просто не хватает сил пойти за ней.

Конечно, я пытался не открывать дверь, когда она приходит. Она будет стоять перед дверью без движения, лишь вновь и вновь отбивая по двери своими маленькими, черствыми кулачками.

Я не открывал несколько часов, но звук, который она издает - все громче и страшнее, с каждой минутой. Ее присутствие за дверью. Монотонный стук в дверь. Это сводит меня с ума. Я не выдерживаю. Едва попадая дрожащими руками по ручке замка – я открываю.

Я не знаю, как об этом адекватно рассказать маме. Я не знаю, как мне спросить у соседей, не видели ли они мою бабулю в подъезде, рычащую и с кастрюлей в руках. Сумасшествие.

Я просто привыкаю к этому, к одному и тому же заученному сценарию, которому я следую.

Сдерживая страх в себе, впускаю ее – давлюсь ее супом – избавляюсь от него – мою кухню рыдая – и вновь жду ее, в следующий раз.

В один из тех редких дней, когда серая пелена растворилась в прекрасном голубом небе, и на улице выглянуло яркое солнце. Я ушел гулять.

Возвращаясь вечером домой, выходя из лифта, я слышу голос этой твари в квартире:

- Кушай, сынок, кушай, на ногах стояла, все готовила, гила (готовила), о вас думая… рыемьи..(родные мои).

Затем, я слышу голос своего отца: - по всей видимости, он вернулся из командировки на неделю раньше обычного.

- Что с тобой, мам? Тебе плохо?

- Нет, нормально, все нормально. Ты ш (ешь), ш (ешь).

Небольшая пауза.

- Господи... мама… это что, глаз? Что за… ЭТО ЧТО, ПАЛЕ… ЧТО ЗА Х***Я, Б**ТЬ? ТЫ СОВСЕМ С УМА ЧТО-ЛИ СОШЛА, МАМ!? ОТКУДА ТЫ… ТАК... МАМА! ПРОСТИ, НО ЧТО ЭТО ЗА ДЕРЬМО, Б**ТЬ? ЧТО ПРОИСХОДИТ?

У меня сдавило грудь. Перехватило дыхание. Ватными ногами я вбегаю в квартиру, в секунду оказываясь на кухне.

Она сидит на привычном для нее месте. Ее глаза смотрят на меня, не отрываясь.

Ее морщинистое, сухое лицо, расползается в душераздирающей улыбке, обнажая пасть…

С моих уст успевает вырваться лишь: «Славный су…».