В апреле мы с Ромкой купили в «Спорттоварах» штангу с блинами

В апреле мы с Ромкой купили в «Спорттоварах» штангу с блинами и, прокляв всё, как-то донесли её до квартиры. В нашей комнате, почти полностью занятой двумя кроватями и письменным столом, чугунный монстр не поместился, и Василий Семёныч неохотно разрешил поселить его в своей. Иногда Семёныч спьяну запинался об штангу, и тогда квартиру сотрясали раскаты его страшного голоса, обещавшие разнообразные неприятности постояльцам, производителям физкультурного оборудования и мировому спорту в целом. В остальное время дядя Василий бывал благодушен и с интересом наблюдал за нашими атлетическими занятиями.

— Ты чё, Ромка, раком над железякой этой стоишь, как над бабой? – поинтересовался он как-то.
— Широчайшую прорабатываю, — пыхтя, объяснил мой приятель.
— Широчайшую? – Семеныч смерил взглядом Ромкину фигуру и хохотнул. – А где она у тебя?
Ромка удвоил темп.
— Смотри, не пёрни, – предостерег его дядя Василий. — Ты чё, паря, Жаботинским хочешь быть?
— Кем? – не понял Ромка.
— Не уж то не знаете, салабоны? Штангист такой был, здоровый, как еб твоюмать Не хочешь штангистом? А на кой тогда?
— Да так, — попытался уклониться от ответа Ромка. – Подкачаться просто.
— Для девок небось? – между усами Семёныча показались два жёлтых зуба.
Ромка помявшись, кивнул.
— Ну, да, а чё такого?.. Да и в армию нам скоро. Там тоже габариты не помешают.
Семеныч вытряхнул «Астру» из мятой пачки.
— Габариты, говоришь…Это как сказать. Тут главное не переборщить. А то будет как с Петькой Васнецовым.
— А как было с Петькой, дядя Василий? – спросил я, забыв про штангу.
— А так, как никому не дай бог, — Семеныч чиркнул спичкой, закурил и начал рассказ.

— Я в армии в артиллерии служил, в минометной батарее. Миномёт – он на хуй очень похож. Только хуй сначала поставить надо, а уж потом ебаться, а миномет – наоборот, наебешься, пока поставишь. Тяжелый он, железный. Как-то на учениях поранил я ногу. Пока в расположение вернулись, рана гнить начала, и белая малафья стала из нее сочиться. В общем, попал я в госпиталь. Оно бы и заебись – в тепле да сухости отоспаться. Жопу, правда, уколами изрешетили. Вся в воронках сделалась, как при ковровом обстреле. Медсестры уколы ставили. Молодые девки, в оcновном. Оно сначала неудобно как-то сраку им показывать. Потом привык. Даже нравилось, что тебе деваха гузно ваткой со спиртом гладит. Бывало и сам ее ухватишь, за сиську там, или за чего. Одна по морде даст, а кто и хихикает.

Старшая сестра – дело другого рода. Годов тридцать пять, а может и боле. В соку баба. То ли татарка, то ли чё. Раиса звали, как сейчас помню. Говорили, что вдовая. Мужика на войне убили. Фигуристая. Люляки как гаубицы — это пушки такие, что навесом хуячат — аж вверх торчат. Лафет тоже что надо, безоткатный. И взгляд как у командарма. Я, паря, видел как-то одного командарма. Только его мне выебать не хотелось, он сам кого хошь мог выебать. А Раису еще как хотелось. И не мне одному. Но больно грозная Раиса была. Как рявкнет, так все по стойке смирно вытягивались, в две шеренги – в первой хуй, во второй солдат. Да и то сказать, салабоны мы были еще. Девятнадцать годков.

С одним только была Раиса чуток помягче. Петькой звали. Васнецов фамилия, как у художника, который богатырей рисовал. Водила, вроде. Кудрявый такой пиздюк, рожа будто маслом помазана. Лоснится весь. Да еще отрастил на щеках баки - как у ебаной собаки. Не по уставу, конечно, да ему уж дембель скоро подходил. Чем он там болел, я не помню. Только он ходячий был, вовсю по госпиталю бегал. Петьке Раиса лично уколы ставила, и когда он ей поебень какую-то говорил, смеялась иногда.

Как-то раз пошкандыбал я на костылях своих в сортир. Он в госпитале хороший был. Ну, не такой, конечно, какой я Офелии сделал, — Семеныч махнул рукой в сторону ванной с дизайнерским унитазом и ухмыльнулся, – но получше, чем выгребная яма в части. Помост с лунками такими фаянсовыми. После подъёма бойцы как куры на насесте. То есть, не как куры, конечно, а как соколы. В общем, захожу я поссать, а там один такой сокол сидит. То ли таджик, то ли туркмен – хрен их разберешь, чучмек какой-то. Хоть ничего плохого про них не скажу. Ну, сидит себе и сидит. Мне-то чё? Встал, ссу. Тут вбегает в сортир Петька, с баками который. И вдруг замер и на басурмана этого зырит, пристально так. Будто он срущего узбека не видал никогда. Мне тоже, в общем, не часто приходилось, но мне как-то по хуй. Чучмек заметил, косится на Петьку исподлобья и по-своему чего-то лопочет. Потом встал и бочком-бочком съебался.

— Чё, и жопу не вытер? – спросил Ромка.
— А хуй его знает. Петька же его разглядывал, а не я. А когда киргиз из нужника вышел, Петька меня за руку хвать и говорит: «Ты видел?» «Чего?» — спрашиваю. «Видел, какой у этого мамеда хуй?» Ну, тут я от Петьки отодвинулся ог греха подальше. «Я думал, ты бабник» — говорю. — «А ты хуи таджикские в уборных рассматриваешь. Тьфу!».То-то мне баки его сразу подозрительны показались. А Петька не унимается: «Да у него елда как у ишака. Он её в руке держал, чтоб в очке не искупать. Габариты в просвет не помещаются». «Да хоть бы как у слона был — говорю, — тебе то что?»

А Петька: «Вот бы и мне такой, хоть ненадолго. На сегодняшний вечер». И объясняет: он, подлец, с Раисой договорился, что придет её проведать во время ночного дежурства. Да, понимаешь, не уверен, что оправдает надежды. Баба-то чуть не в два раза его старше. «Калибр, — говорит — у меня маловат». Ну, тут я ему возразил, с артиллерийских позиций. Мол, бронебойность зависит не от калибра, а от заряда. Про миномет ещё хотел объяснить. Потому как миномёт – он на хуй очень похож.

Только Васнецов слушать не хочет. Такое смятение в его душе чучмекский хуй произвел. В палату вернулись — а лежало нас там аж восемнадцать человек — и стали совет держать, как Петру елду увеличить. Чтоб нас не посрамил. Мы же все ту Раису шандарахнуть-то хотели. А Петька был наш делегат, вроде как на съезд партии. Тут один паренек возьми и скажи: «Пчелу надо ловить». «На хуй пчелу?» — спрашиваем. А тот хохочет: «Так точно, на хуй. У нас в деревне парни, когда к бабам ядреным да злоебучим на блядки собирались, так делали. Поймают пчелу и ейной жопой себе в фёдора тыкают, в самую залупу, пока не укусит. От пчелиного яду елда, само собой, опухает. Ну, и поршень потом в притирку к цилиндру работает». Петька задумался и спрашивает: «Больно же так, с пчелиным жалом в хую ебаться?». А парень: «Терпеть можно. Зато тем жалом медку добудешь не один пуд». Ну, почесал Петька баки свои собачьи и говорит: «А, была не была, пчелу так пчелу».

Тут которые ходячие пошли во двор и стали, как дети малые, за разной летучей мелкотой гоняться. У одного конфеты в тумбочке были, карамельки. Он их облизывал и вокруг раскладывал, как мины. Ну, стала слетаться всякая шелупонь. Мухи, в основном. Потом пчёлы подтянулись. Ну, короче говоря, поймали они одну, крыло ей оторвали, чтоб не улетела, и принесли Васнецову. Тот в уголок отошел, портки спустил, чего-то руками шерудит и бормочет. Ну, прям, как ты, Ромка с железкой этой, — Семёныч подмигнул моему приятелю. — Долго возился. А бойцы ржут: «Как же ты с Раисой будешь управляться, ежели насекомое раздраконить не можешь?»

И еще бы глумились, только тут Петька закричал. По-страшному. Обернулся – глаза дикие, елдак свой обхватил и голосит. Потом хрипеть начал. А потом у вовсе на пол пизданулся и затих. Мы поначалу думали, для смеху. Только глядим — не шевелится. Ну, перевернули его, а он глаза закатил, одни бельмы торчат, как у вурдалака. И хер прямо на глазах увеличивается. Как шар воздушный перед демонстрацией седьмого ноября. И такой же красный. У меня аж у самого фёдора ломить стало от такого зрелища. Надели мы на Петьку штаны, и давай откачивать.

В общем, оказалось, что Петька к пчелиному яду какой-то особо чувствительный. А сам-то он и не знал. Городской, хули. Насилу очухался. А уж когда хуй свой увидел, чуть обратно в беспамятство не впал. Да и было с чего. Такой елдой не то что бабу, кобылу насмерть затыкать можно. Да куда ему тыкать? Петька и на ногах-то стоять путём не может – только в растопырку. Вроде как плясать собрался, вприсяд. Мудя в полпуда весом сделались, к земле тянут. И слёзы по масляной роже льются, баки собачьи мочат.

Ну, Хули тут делать? Искать надо кого-то, чтоб помощь оказали. Раисы, слава богу, не было. Она в ночь заступала. Позвали мы самую старую, Карповну. Та, когда Петькин прибор увидела, аж перекрестилась. Хоть и бывалая бабка, всю войну прошла. Потом взяла она Васнецова под ручку и увела в перевязочную. Он назад приполз когда, лег на койку и в калач свернулся. Ну, мы его подъебывать, а он только скулит, тихо так.

Под вечер Карповна снова пришла, с банкой литровой, а в ней — малиновый раствор. «Пусть, — говорит, — хоботок-то пополощет, пчелоёб этот». Ну, Петька опять в угол отошел, сопит себе, шебуршит чего-то. Потом просит жалобно: «Паря, зовите Карповну. Мала банка. Не влазит». В обшем, принесли ему тазик. А Петька залупу свою в купель окунает и бормочет, ну, прямо как поп на крестинах.

Утром мне бинты меняли в перевязочной. А рядом Карповна Петьку разложила и чего-то там ему мажет. Вдруг дверь нараспашку и заходит Раиса. Глаза молнии мечут. А за ней – человек двадцать девчонок — практикантки из медучилища. «Разрешите, Пелагея Карповна, я с молодой сменой практическое занятие проведу», — и отодвигает старуху в сторону. Девчонки Петьку бесштанного разглядывают, охают, хихикают и пальцами тычут. А Раиса говорит: «Поражения полового члена бывают механические, тепловые и химические, и возникают от воздействия снарядов, бомб и прочих летающих средств. Сейчас мы с вами изучим технику перевязки. Сначала я покажу, а потом каждая попрактикуется».

От таких её речей Петькина рожа покраснела еще больше, чем хуй. Он давай орать, мол, он несогласный и даже убежать хотел. Только Раиса его хер крепко держала. «Вы, рядовой Васнецов, — говорит - обязаны терпеть ради своих боевых товарищей. Или вы и на это неспособны? Лежите и не шевелитесь. Я вам как старшина медицинской службы приказываю». Петька потом говорил, что она тут его за яйца так дёрнула, что он аж в струнку вытянулся. Чуть честь не отдал, да к пустой башке руку не прикладывают. А Раиса продолжает: «Берем и пеленаем, как куколку. Вот так, видите? А здесь вперехлёст, да потуже. Что же вы дергаетесь, товарищ солдат? Будьте хоть напоследок мужчиной. Ну, кто хочет попробовать?»

Больше часа они его мучали. А под конец Раиса объявляет: «Тут, конечно, случай очень тяжелый. Полное поражение тканей и утрата функции. Будем ампутировать. Урок окончен. Все свободны». И вышла, не оглянувшись.
Тут Петька второй раз в обморок ебнулся. А когда ему нашатыря дали, да обратно в палату привезли, заголосил, стал хирурга требовать. «Не режьте! – воет – я еще молодой, неженатый!» То Христом-богом молит, то по матушке ругается.
Хирург был аж подполковник, суровый мужик. Пришел, ноздрями зашевелил, как жеребец, да как рявкнет: «Прекратить истерику, а то пристрелю нахуй!» и к кобуре тянется. А Петька визжит: «Стреляй, отец! Все лучше, чем без хуя жить. Стреляй!» и халат больничный на груди рвёт.

— И что? Застрелил? – спросил Ромка. Он слушал напряженно, зажав обе ладони между колен.
— Да ну, — махнул рукой Семёныч. – Нет, конечно. И хуй не отрезали. Само зажило. Только Петька Васнецов до выписки был тише воды. И собачьи баки сбрил. Кличка к нему еще приклеилась: «пчеловод». А с Раисой капитан один потом закрутил. Обычный мужик, без баков. Видел я того капитана в сортире на очке. Срал как все, и хуй в руке не держал. Видать, габариты в просвет помещались.

Cемёныч раздавил окурок в блюдце.
— Ты, Ромка, ежели шибко с железяками поебаться хочешь, приходи ко мне в депо. Устрою. И польза от тебя, шалопая, может, даже какая будет. А вообще-то, паря, не в калибре дело. Миномет, он не потому страшный, что большой да железный, а потому, что огнем плюется. А миномёт, он на хуй очень похож...