Церковный лагерь. Ч. 2

Как уже говорилось, весь наш быт вращался вокруг желания по-человечески пожрать и посрать. А потому всё свободное время мы искали способы, как набить своё брюхо. Но такие мы были не одни – всякая тварь, населяющая лагерь хотела того же. А потому не раз и не два, в наш обособленный мирок-палатку приходили попрошайки, клянча еду. Это началось уже на второй день, и не прекращалось до конца нашего пребывания в лагере.
Всегда охуевал с подобного, вспоминая, как сейчас просящая голытьба ещё совсем недавно, сидя в автобусе, пожирала булки, конфеты и печенье…чтобы в лагерь приехать без еды и попрышайничать, блять, по палаткам. Прям какое-то ебанутое хобби.
Когда попрошайки нас совсем заебывали, мы давали знак нашему бессменному караульному – моему другу, что разместился как раз у входа. Тот не спеша разворачивался к ним, поднимал задницу, и издавал громоподобный пердёж, напуская зловонное облако в сторону зазевавшихся оборванцев. Успех был стопроцентный – враг в ужасе съебывал из нашей палатки.
Также мы самовольно ходили в лес, где росла заячья капуста и земляника. За это можно было выхватить неиллюзорных пиздюлей от дьяка, да к тому же потерять весь свой хабар, ведь «надо делится!», но, когда свежезаваренный земляничный чай прокатывался по твоим венам, раскаляя наши сердца и анусы терпил… Оно того стоило.
К слову, совсем рядом, в селе, был сельмаг. Под страхом тех же пиздюлей, нам запрещали туда ходить. Почему? Хуй знает. Наверное, потому, что кока-кола – игрушка лукавого, паки. Мы были людьми состоятельными, и деньги в кармане у нас имелись, а потому, положив хуй на запрет, мы отправились за чипсами и колой. А на входе в лагерь нас, с полными пакетами, спрятанными за спиной, уже встречала вся попово-дьяковская братия – нас сдал наш старый знакомый Славик.
Колу и чипсы у нас отобрали, и…нет, не спрятали до конца смены. Дьяк просто сжег пакеты с чипсами, а колу вылил нахуй. Мы валились на землю, подставляя под поток газировки свои руки, а потом долго их обсасывали. За спрятанную еду наказывали.
Как-то раз, наш сокамерник похвастал, что у него есть целый «Пикник». По-братски, мы его разделили, оставив лакомый кус владельцу. И вот когда он уже открыл полный слюней рот, собираясь откусить, позади раздался голос дьяка: «А меня угостите?»
Его, блять, огромная как котёл лохматая голова влезла в маленькое окошечко нашей палаты. Анон, я и по сей день трясусь, ожидая, что этот чёрт вот-вот вылезет из какой-нибудь щели, и прихватит меня за жопу. Глядя на нас с выражением: «Пизда вам, ребятки!» он, всунув свой ебучий купол обратно, вошел в палатку. Владелец шоколадки (назовём его Валерой) был послан таскать пенёчки, в чём мы ему помогали. За пачку печенья, разумеется.
Вообще мы держались несколько обособленно, как земляки. Это не особо понимали ребята с областного прихода, которые были в ладах с попами и вожатыми, и в целом пытались задать тон. Сидели ночами у костра, чтобы потом нихуя не работать днём, ходили ночью по палаткам, наводя порядок, жмякали тян, и прочая дедовщина.
Однако, их гонор по отношению к нам поубавился на вторую же ночь, когда несколько «областных» долбоебов ввалились к нам в палатку, прерывая наш мирный разговор. Они сразу попытались начать качать права, повелев нам заткнуться и спать, на что были посланы нахуй. Центровой начал бычить на нас, но особо развить свою мысль в этом направлении не успел: Валера резко вскочил, и размашисто уебал его мощным хуком. Тот, взвыв, повалился на лежанку моего брата, где Валера и продолжил его месить. С окровавленным ебалом, он убежал к костру за подмогой, и через минуту явился со старшими. Войдя в палату, их главный, осмотрев нас, сказал что-то вроде:
– Ну что, бараны? Решили власть переменить?!
На что мы ему вежливо объяснили, что нас трогать не надо, ведь мы тоже никого не трогаем. А иначе все будет очень нехорошо. Постреляв глазами, он съебался со своей шоблой, в палате остался только горец-дьяк, который принялся нам что-то рассказывать про «христианское смирение». Закончив свою речь, он уже собирался удалиться, как нашему другу-артиллеристу приспичило, и он дал вслед уходящему прощальный залп, эхом разнесшийся по всему лагерю.
– Кто это сделал? Кто этот маленький вонючий коммунистический пидарас и хуесос, который только что подписал себе смертный приговор? – заорал он, вкатываясь обратно.
Ему ответила тишина.
– Кто?!
– Я это сделал…– залепетал мой дружок-ветродуй.
– Фамилия, блять?
– Юзернеймов… – почти плача, сказал артиллерист.
– Завтра поедешь домой, – Дьяк развернулся, степенно удаляясь. Вдогонку ему вновь прозвучал залп. На этот раз горец просто зашёл внутрь, долго смотрел на моего обосравшегося от страха кореша, а потом, ничего не сказав, ушёл. Само собой, никого домой не отправили.
Мы жили в условиях полной антисанитарии. Всюду была грязь и говно ленящихся далеко отходить от лагеря по нужде, а с этим был особый пиздец.
Как-то ночью я проснулся от острого желания опорожниться. Нехотя одевшись, стараясь не наступить на спящих, я отправился в лес. Пройдя, как мне показалось, прилично, я углядел неплохой такой куст, возле которого и присел. И вот, сижу я, справляю свои дела, как вдруг слышу быстро приближающиеся шаги. Кто-то на всех парах нёсся в мою сторону, стремительно приближаясь. Я запаниковал, но постарался вести себя как можно тише. И вот, этот кто-то пронёсся мимо, даже не заметив меня – темнота была, хоть глаз коли – и присел…с другой стороны проклятого куста, буквально в полтора метрах от меня. Сопение быстро сменилось на облегченный вздох с той стороны. С минуту я сидел, боясь даже дышать, все яснее и яснее понимая – кто-то, скрываемый темнотой и издавая ужасные звуки, срёт рядом. И вонь была такая, что свои собственные миазмы мне казались ароматом французских духов.
Тем временем, я закончил своё дело и, не меняя положения, натянул штаны. Я решил подождать, чтобы тот, кто сейчас сидел недалеко от меня, ушёл. Время тянулось очень медленно. Но наконец, сидящий неподалеку встал. Слышно было, как он шуршит туалетной бумагой и одевает штаны. Не дыша, я застыл на месте, ожидая, что он уйдет той же дорогой, что и пришёл. Но не прошло и пары секунд, как неизвестный спотыкнулся о мой горб и, вскрикнув тонким девичьим голоском, повалился на землю.
В тот момент за меня думали ноги – стремительнее ветра, я побежал в лагерь так быстро, как только смог. Ворвавшись в палатку я, не раздеваясь, нырнул в спальник, до самого утра не сомкнув глаз. Стоит ли говорить, что до конца смены я шарахался от тян (очень симпатичных, кстати), как от ладана чёрт – на ум сразу приходила та злополучная ночь, а нос наполнялся не самым приятным запахом…Да и не до тян нам было.