Голос

Первое, что сделал препод, войдя, — разочаровал её. Застиранный медведь, от которого несло мелом и прессой.— У ежа ежата, у ужа ужата, — поздоровался Белозёров голосом, который тут же заполнил аудиторию. — Приветствую отважных студентов ИОХа! Знаю, половина здесь сидящих, и особенно вы, девушка в среднем ряду, считают, что декламация — полная чушь и должна была помереть вместе с Древней Грецией. Но, как видите, не померла и ещё более актуальна теперь, когда мы почти научились обращать время вспять.Когда препод споткнулся у доски, Алина с насмешкой прикинула, какой везунчик попадёт к нему в аспиранты. Но скороговорку про ежей для отработки шипящих всё-таки записала.— Чтобы предмет не казался таким уж бесполезным, для начала я расскажу вам кое-что о голосе. Слышали о Левитане? В данном случае нас интересует диктор, Юрий Левитан.Белозёров встал перед доской и расправил плечи. От этого голос зазвучал неожиданно объёмно.— Левитан зачитывал сообщения о смерти вождя и о первом полёте в космос, об арктических экспедициях и пусках ГЭС. Но главное — он был голосом страны в военные годы. Диктор работал из убежища, а друзья, приезжавшие с фронта, привозили ему листовки, в которых за его голову значилась большая награда. Фраза «Работают все радиостанции Советского Союза» принадлежит именно ему. В пятидесятые годы Левитана назвали Голосом Народа. Конечно, — Белозёров опёрся о стол первого ряда, — наша с вами задача — иного рода. Ваши голоса — тех из вас, кто решит стать диспетчерами, — должны будут прорываться через помехи времени. Что, однако, не менее важно и в настоящем, и в будущем. Кто планирует выбрать кафедру связи?
Поднялось около десятка рук.
— А в наблюдатели?
Тех, кто собирался в «баночники», оказалось куда больше. Алина фыркнула. Белозёров посмотрел прямо на неё:
— Профессия наблюдателя кажется вам нелепой?
— Более чем. Тратить время на прошлое, когда с наблюдениями прекрасно справляется автоматика? Абсурд.
— Никакая автоматика не среагирует на нестандартную ситуацию мгновенно. А лучше всего в «банке» различим именно человеческий голос. Не гудок, не мелодия, не вибрация. Человеческая реакция и человеческий ответ на эту реакцию — причина и цель, начальная точка и венец любого искусства, частью которого, в конечном счёте, является любая наука.Какая высокопарная чушь.— Можно сдать ваш предмет досрочно? — сдержанно спросила Алина, оглядывая нечищенные ботинки, несвежий воротник и карие, с зелёными точками глаза препода.
— Это вежливый способ сказать «какой ваш предмет бред»? — засмеялся Белозёров. — Ваше право. Но сдавать, пусть и досрочно, вам придётся мне — других профессоров декламации в ИОХе нет.***Она выучила билеты за вечер — велик ли труд. На экзамене вытянула бытовое красноречие, но Белозёров, не глядя в билет, спросил:
— Вы знаете, почему в качестве сигнала отправления поезда выбран гудок?
Алина опешила.
— Я не прошу точного ответа. Я хочу, чтобы вы порассуждали.
— Из-за громкости?..
— Отчасти. Но это не главное.
— Возможно, гудок как-то по-особому разносится в воздухе?
— И это не главное. Ещё вариант?
Честнее всего было ответить «Не знаю». Вместо этого Алина выпалила:
— Может, ничего другого не пробовали.
— Пробовали, и ещё как, — энергично покачал головой преподаватель. — Призыв муэдзина, музыкальные инструменты... Но гудок подошёл лучше всего: в результате испытаний выяснилось, что никакой звук не улавливается человеческим ухом так безусловно и точно, как гудок. Так вот… Гудок поезда — это как голос для человека в «банке». Голос диспетчера для наблюдателя — единственное, что пробивается сквозь помехи времени. Нитка связи с реальностью, с миром, из которого наблюдатель уходит. Представляете, что будет, если этой нити не станет?***— Ир, я вечером в «Калейдоскопе». Ты со мной?
— По какому поводу?
— Кирпичев увольняется, я не смогу у него защититься. И самое тупое: угадай, кто теперь мой научник? Белозёров! Шут гороховый!
— Это который ведёт декламацию?
— Он самый.
— Он же крутой дядька. Работает на космическую отрасль, насколько я знаю, записывает какие-то секретные аудио для кораблей…
— Может, и записывает, — не без желчи откликнулась Алина, — но на семинарах у нас полный дурдом. А что он на досрочном экзамене устроил…***Грохотала кофемашина, в углу настраивались музыканты, и в смеси звуков Алина едва услышала, как Ира окликает её, разыскивая среди завсегдатаев кампусного бара.— Тут я, — буркнула Алина, подвигаясь. Ира уселась рядом, выложила на стол брошюру для абитуриентов. — Это ещё зачем?
— В ней про твоего нового научника есть. Типа, крутой.
Алина пробежалась по тексту, пожала плечами.
— Странно. Он ведь даже к нашему вузу не приписан. А в чужом я не защищусь.
— Почему это?
— Тема спорная. Всё держалось на имени Кирпичева, — отпивая из стакана, вздохнула Алина.После двух-трёх глотков ей стало чуть веселее. Спустя полстакана непоступение в аспирантуру почти не казалось трагедией. Ещё через какое-то время она признала, что Белозёров в целом действительно ничего. Последнее, что она запомнила перед тем, как оказаться на неосвещённой ледяной улице, — собственный смех и грустное:
— Мой счастливый билет уехал с преподом…А потом она посмотрела на время и припустила в общагу, но всё равно опоздала: позвонила в дверь в одиннадцать ноль две и услышала хруст запиравшегося замка.— Восхитительно, блин!
— Коротаете ночи?
Алина отпрыгнула и напоролась на жестяную урну.
— Что вы тут делаете?
— Могу задать тот же вопрос, Алина.
В темноте не было видно лица, но не узнать голос было невозможно. Алина поплотней запахнулась в куртку и постаралась встать ровнее.
— Гуляю.
— И я гуляю, — засмеялся Белозёров. — Только вот, в отличие от вас, на меня комендантский час не распространяется. А вы, насколько помню, должны были вернуться в общежитие до одиннадцати. Впрочем, дело ваше, не смею мешать...Препод растворился в тенях; дрогнула, роняя листья, сирень, и Алина осталась одна под окнами общаги.Развесёлая компания вышла из автобуса и через сквер направилась прямо к ней. Алина поспешила к калитке во двор соседней школы; заперта. Алина обернулась и растерянно упёрлась в забор. Компания быстро продвигалась к цели…Впрочем, ещё ближе, чем парни, оказалась чья-то рука, взявшая её под локоть.
— Мне кажется, со мной вам будет лучше, чем с ними.
— Преследуете меня? — вздрогнув, прошептала Алина.
— Да нет. Просто стало интересно, где коротает ночи моя дипломница. Давайте быстрей.***К тому времени, как они добрались до квартиры Белозёрова, глаза слипались. Алина отвечала на вопросы почти во сне и презрительно лепетала что-то про объём лирики в его доме:
— Стихи… Нахрена вам так много, это же такая чепуха…Проснулась она от того, что в лицо прилетел колючий свитер.
— Это что? — пробурчала она, не совсем понимая, где находится.
— Наденьте. Не хочу, чтоб вы заболели за неделю до предзащиты. Чай? Кофе?
— Не надо. Я пойду, — пробормотала Алина, поднимаясь.
Из зеркала глянуло краснолицее существо с набрякшими веками.
— Дурдом, — вздохнула она.
— И тут? — удивился Белозёров, входя с двумя чашками.
— В смысле, и тут?
— И тут дурдом? Я думал, он только на семинарах по декламации.
— В смысле?..
— Ну как же? — Он прочистил горло и передразнил, подражая её голосу: — На семинарах у нас полный дурдом. А что он на досрочном экзамене устроил… Кстати, — уже своим обычным голосом спросил препод, — что?
Алина упёрлась глазами в пол.
— Простите.
— Да я не сержусь, — засмеялся Белозёров, опуская чашку. — Мало ли что обсуждают в баре с подругой. Просто интересно, что вас так расстроило на экзамене.
— Не расстроило. Скорее… м-м…
— Раздражило? — подсказал он.
— Ваш подход, — кивнула Алина. — Слишком болтательный.
— Хм… И всё-таки у меня сложилось впечатление, что вы скорее против меня, чем против предмета. Вот если бы декламацию вёл ваш обожаемый Кирпичев, насмешек бы не было. Я угадал?
Алина промолчала.
— Я хочу, чтобы вы понимали: ваша защита зависит только от вас. И если вы думаете, что вы первый студент, от которого я слышу не самые лестные вещи, то глубоко ошибаетесь. Но, честно говоря, когда я узнал о той жалобе насчёт некомпетентности научного руководителя… Я был обескуражен.
Алина поперхнулась: декан уверял, что за стены кабинета не просочится ни слова… В голове вертелась скороговорка про ежат и ещё мысль: даже когда Белозёров говорит совсем о постороннем, голос у него глубокий, приятный. Как обитый бархатом брусок.
— Что же вы имеете против меня как руководителя? Я всё-таки доктор наук, работаю не в самом низшем заведении. Да и в ИОХ пришёл не от того, что подработку искал…Когда Алина выскочила из его квартиры — с горящими щеками, так и не сумев отвязаться от свитера, — ей казалось, что она вот-вот провалится сквозь землю. Кто знает, что ещё она наболтала в баре, что ещё он мог услышать вчера…***Она почти не удивилась следующим вечером, узнав, что специальным гостем объявляют Игоря Белозёрова. Череда совпадений сделала так, что его оказалось слишком много, — с чего было прерывать цепочку? Он читал со сцены, срывая аплодисменты даже в паузах, пока Алина складывала тарелки в крохотной кухне.В клубе было тесно; в перерыв она едва протиснулась с подносом между столиками и гостями.
— Какое владение голосом, — шепнула одна дама другой. — Чистый бархат. Шум волны, леса, неба… Чудесно.Из-за толпы Алина не успела уйти в кухню прежде, чем Белозёров начал читать опять. Пробралась к стене и остановилась, забыв про заказы. Она никогда не слышала стихов, которые он читал, но от строк веяло ледяной прохладой, бескрайней, обнимающей всё тоской.Под зелёным холодным воздухом пирамид
Зажигаются звёзды, нежность свою даря.
Настигает тебя прокуренная заря
В едких залах полиамид.С нашей станции светит огненная нейтраль.
Если смотришь на это зарево — значит, ты
Не добрался ещё до литиевой черты,
За которой одна печаль.***— Что ещё за Иванчиков? — растерянно спросила Алина.
— Вы хотели сменить научного руководителя — мы пошли вам навстречу.
— А Белозёров?
— Игорь Валентинович больше не преподаёт.
Её бросило в жар. Неужели из-за той глупой жалобы?
— Почему?
— Насколько знаю, управление, где он работает, отозвало его для проекта в космосе.
— Что?.. — прошептала Алина, судорожно пытаясь сообразить, как могут быть связаны космос и голос. — Когда?..Она написала ему сразу, как вышла из деканата. Ответ пришёл через неделю.***«Алина, здравствуйте! Вы меня, конечно, удивили своим письмом. Почему я так внезапно пропал? Дело в том, что компания, на которую я работаю, запустила две спутниковые платформы, связь между которыми по сути напоминает связь в «банках». А связь держать нужно, вот меня и вызвали. Вот вам и ответ на вопрос об актуальности: уверен, в будущем техника научится справляться с любыми помехами, но пока без голоса не обойтись. Вероятно, я здесь на несколько месяцев — для вас это отличный повод сменить научного руководителя. Желаю успеха с дипломом! Если нужна будет помощь, пишите. Правда, ответить быстро не смогу: до Земли уж никак не докричаться».«Здравствуйте, Алина. Рад, что предзащита прошла успешно! Но накануне защиты всё же не советую снова идти в бар. Связь потихоньку налаживаем, но помимо помех физических тут масса проблем бюрократических… Обязательно напишите, как ваш диплом. Я помню, что защита в конце марта».«Ваши письма — настоящие пакеты адекватности. В замкнутом пространстве с малознакомыми людьми находиться довольно сложно. Обычно в такие командировки подбирают по психологическим параметрам, но дело оказалось срочное, и винить тут некого. Общее настроение таково: коллеги желают избавиться от меня, как только решатся проблемы связи. Я — одушевлённая деталь платформы, чужая, случайно необходимая. Это немного похоже на то, как ко мне относитесь вы. Видите, ничего не бывает случайно: вы стали для меня прививкой перед космосом».«Да ну перестаньте! Что ещё за извинения, вы были так прекрасны в уверенности своей правоты. Прежде я часто сомневался в своей профессии, и вы воскресили во мне сомнения. А встряхнуться всегда полезно: периодическое осознание того, насколько мы несовершенны, необходимо. Забавно: вчера снился ваш диплом, а сегодня доставили очередной пакет почты, в том числе от вас. Совпадение?»«У того стихотворения и нет начала, Алина. Это был экспромт. В тот вечер в клубе я уже подозревал, что меня направят сюда, но ещё надеялся ускользнуть от плодов своей сомнительной славы. Уже тогда представил себя в космосе, чтобы знать, к чему быть готовым. И такая накатила тоска… Те две строфы, что вы слышали, — единственные. Но я всё думал о вашей просьбе, и третья получилась сама собой:Эти звёзды, тела холодные, как у гейш,
Даже звёзды тебе способны отдать тепло.
Только я далеко-далеко, как больная вещь.
Только пепел, и дно, и тло».«Поздравляю с защитой! Видите, оказалось, дело вовсе не в теме и не в научном руководителе, а исключительно в вашем труде и таланте. Только на волне эйфории не откладывайте подготовку к экзаменам. Кто знает, вдруг вам попадётся экзаменатор вроде меня — гороховый шут, разве что помешанный на педантизме, а не на декламации. Если что, это была шутка, Алина. Ещё раз поздравляю. Вы молодчина».«Быстро пролетела аспирантура! Какие планы, что дальше? Как же вы счастливы, что можете распоряжаться будущим... И имеете гравитацию. Без того и другого довольно сложно. Впрочем, я уже после трёх месяцев был уверен, что дольше не протяну, — а работаю на платформе уже больше трёх лет. Во многом благодаря вашим весточкам».«Алиночка, боюсь, вы в том возрасте, когда люди всё ещё склонны романтизировать разлуки. Вспомните, как вы относились ко мне в начале знакомства, и иллюзии уйдут. Кроме того, моя командировка растягивается не хуже чёрной дыры. Я связан контрактом без срока, а космическая платформа — не автобус, с которого можно сойти».«Мне так жаль, что так случилось с вашей семьёй. Прежде мне было бы сложно представить себя на вашем месте. Но теперь я имею некоторый опыт — правда, моя разлука с тем, что я люблю, длится всего лишь четыре года. А ваша уже — целых двенадцать. Но ведь вы можете навестить близких. Конечно, это долго и дорого, но всё же можете. А у меня меж тем определился срок: ещё полтора года на платформе».«Алина, вот это да! Не такая длинная у меня была педагогическая практика, но она того стоила: спустя столько лет наблюдать, как атеист моей науки собирается стать диспетчером в «банке»! Алина, я поражён и восхищён. Удачи вам!»***В «банке» было… как в банке. В часы, когда не было рабочих обязанностей, Алина дремала. В дрёме приходили воспоминания: о жизни до института, о том времени, когда родители и брат ещё не мигрировали на Гевесту. Минутами воспоминания становились так реальны, что Алина открывала глаза, уверенная, что очнётся в том времени, дома. Но вокруг была лаунж-зона диспетчеров, а на табло высвечивалась её фамилия: просьба пройти в отсек наблюдения. За полтора года ей предстояло сто пятнадцать дежурств. Одиннадцать были позади.— У ежа ежата, у ужа ужата, — для разминки повторяла она и шла к отсеку наблюдения: держать связь с теми, кто, сидя в «банке», следил за обратным ходом времени.***«Игорь! У меня дежурств — на полтора года. Я вернусь, и как раз закончится ваш контракт. А ещё я придумала окончание к тому стиху. Вот:— Эти звёзды, тела холодные, как у гейш,
Даже звёзды тебе способны отдать тепло.
Только я далеко-далеко, как больная вещь.
Только пепел, и дно, и тло.— Я приду к тебе по межзвёздному веществу.
Ты смотри не сходи с ума.
— Не схожу, схожу.
— Ты зови меня через космос.
— Зову, зову.
— Я зову тебя. Я держу».

Дарина Стрельченко