Церковный лагерь. Ч. 3

Водопровода, понятное дело, в лагере не было. И тут было два варианта: либо полоскать рот вонючей болотной водой, что была близка, или тащиться 10 минут до текущей под самым боком холодной Москвы-реки. Мы выбирали второй вариант, потому как Москва-река служила нам ещё и ванной. А кому и прачечной.
На третий день, мы отправились на реку мыться. Но к реке мы не подошли – нас остановила жуткая вонь. Как оказалось, вся орава детдомовцев, решила разом постирать своё белье, а заодно порыбачить, чтобы «накормить христиан рыбкой». И эту самую рыбку, эти ебаные цыгане забыли под солнцепеком, убежав играть в футбол. За несколько часов, над берегом поднялась такая вонища, что подойти к реке было просто невозможно. А на обед все ели рыбку, да.
А потому у входа в нашу палатку всегда возвышалась гора грязных, немытых трусов и носков, над которой вечно кружилась мошкара. К слову, о гнусе: вот что реально было нашим бичом. Средств от комаров у нас не было, а разрешения сходить в магазин и купить нам никто не давал, т.к. думали, что мы вновь купим «богомерзкую колу». Вот и ходили мы вечно покусанные и опухшие.
Такого пиздеца выдержать мало кто мог, и первые беглецы объявились уже на первый день – одна тянка, буквально в слезах вымолив у батюшки телефон (а телефоны, само собой, запрещались), набрала мамке сигнал S.O.S.
Счастливицу увезли в прекрасное далёко этим же вечером, а нам только предстояло ощутить на своих девственных задницах всю силу православного лагеря и «богоугодного труда и помощи нуждающимся приходам», которая, собсна, и была целью лагеря.
И первой нашей охуенной эпопеей стала "помощь" реставрируемой церкви в соседнем селе. Нас погрузили на автобус и, высадив на площадке перед храмом, сказали ждать. Вышедший поп, потирая руки, объявил, что мы будем работать во славу божию. А во «славу божию» требовалось лишь одно – мы должны были перетащить огромный, неебических размеров штабель дров на пять метров ближе к вагончику хачей, которым «было тяжело ходить за дровами в такую даль». Почти три часа, под мелко моросящим дождём, мы перетаскивали проклятые дрова с места на место. К нашей радости, на четвертый час работы из-за облаков выглянуло солнце.
– Смотрите, солнышко Господь нам послал! – лыбился дьяк, что усердно нас подгонял. Солнце тут же скрылось, и из туч вновь заморосило.
Но это была только подготовка. Потому как на четвертый день полил дождь. Самый настоящий ливень, который не прекращался несколько дней. Поначалу, мы сидели в своих палатках, радуясь отдыху. И похуй, что дырявая палатка протекала во многих местах. Однако, когда мимо меня проплыли чьи-то грязные носки, я забил тревогу. Палатку затапливало. Лагерь затапливало. Титаник, блять, и тот затопило.
Мы выскочили наружу: вода была везде. Болото вышло из берегов, а с покатых склонов, вода могучими потоками несла в лагерь наше же говно, перемешанное с опавшей хвоей и листвой. Это грозило сущим пиздецом, ведь отогреться нам было негде. Решение пришло мгновенно: в несколько минут, мы вырыли вокруг палатки ров, в который уходила вода. Грязные и оборванные, мы переложили все сумки на мою кровать (к тому времени, некоторые из нас сумели сколотить себе грубые лежаки, разъебав сгнивший забор лесника). Адово хотелось есть, нас люто трясло от холода.
Дьяк к тому времени совсем охуел: он носился по лагерю босиком, в одном дождевике, и орал, что закаляется. Иногда этот долбоеб врывался в палатки, предлагая к нему присоединиться и, получая твёрдый отказ, исчезал в потоках дождя. Никого из вожатых и священников видно не было.
Ночью нас погнали в церковь. Местный священник – шарообразное нечто, которое въезжало в ворота на лэндровере дефендере, разрешил нам переночевать на мраморном полу церкви. И я так скажу тебе, анон: несмотря на всё, это была одна из самых интересных ночей в моей жизни. И очень скоро, глядя на высокие церковные своды, я уснул.

На следующее утро нас погнали из церкви – нечего занимать казённую жилплощадь, и мы, всё же немного просохнув, вновь отправились в лагерь. Дождь не прекращался ещё два дня, и мы были вынуждены спать бок о бок на нескольких объединённых нарах. По большей части, мы только спали и ели и, если нас пытались втянуть в «общественную жизнь лагеря», давали твёрдый отказ. Больше всего я сочувствовал тянкам – и не потому, что я пиздолизец, а потому, что их отдельная пятнадцати местная палатка стояла на окраине лагеря, в начале небольшой балки. С началом дождей, посередине девчачьей палатки потекла река. Но не «нектара любви» при виде моего ебала, а дождевой воды вперемежку с говном. По сути, эти утонченные существа (слабый пол, ёпта), привыкшие к маникюрам-педикюрам и прочей гигиене, жили по щиколотку в воде.
Переставить палатку было нихуя не просто, да и никто этим под дождём заниматься не хотел, и тогда, с согласием лагерного синода, было принято решение временно распихать тян по палаткам. Никто из батюшек не сомневался в том, что «животные инстинкты возобладают над православным целомудрием». В этом им красноречиво возразили старшие: на следующее же утро сразу нескольких нашли в спальных мешках с тян, в одних трусах. Как они потом сказали: «Мы согревались». Шестерых, включая тянок, тут же отправили домой. Счастливчики.
В нашу же совсем немноголюдную палатку (как уже говорилось, мы держались особняком, гоня детдомовцев и областных в шею) прислали аж четырёх тян. Но знаете, мне было похуй, и хотелось только одного – поесть и согреться. А как тут поешь, если на тебя голодными, пылающими глазами смотрит очень симпатичная, не менее голодная тян? Зато отогрелись мы хорошо – сплетясь в сплошной клубок, как змеи, нам было тепло. Помню, когда все улеглись, та самая тян, которой я скормил полпачки «Юбилейного», погладила меня по голове, думая, что я сплю. И самое странное – никаких пошлых мыслей у меня в голове не возникало, хотя я впервые был так близко с девушкой.
К нам приезжал священник с нашего прихода и моя мамка – привезли нам печенья, галет, конфет и прочих няштяков. Они очень сильно удивились, когда увидели, как мы набросились на еду. А ещё больше от того, чем нас кормили. И сколько нам наливали.
Я до сих пор помню, как на третий день дождь прекратился. Мы удивились тому, с хуев ли по брезенту палатки не стучат капли, и вывалили на улицу. И весь лагерь с нами. И тут, из-за густых свинцовых туч выглянуло солнце, показалась синева неба, и мы увидели радугу и аллаха. Анон, в тот момент я заплакал, и не я один. Никогда бы не подумал, что буду так рад согревающему солнцу, которому мы чуть ли не поклонялись в тот момент. После этого жизнь в лагере вернулась в привычную колею.
Я привёз с собой коллекционные карточки человека-паука. Наверняка, анон, ты помнишь, как все массово их скупали (ну, по крайней мере во всех дворах моего городка) и ебашили с утра и до поздней ночи, вопя и хватая друг друга за грудки. И что закономерно – их спиздили, когда мы работали. Сразу же взяв на прицел детдомовских (а кому ещё, в данном случае?), мы выждали момент и обыскали их палатку.
«Кто бы, блять, мог подумать!» – только и сказал я, вытаскивая смятые, будто ими подтирал жопу весь цыганский табор, карточки из-под матраса Славика. Он как раз крутился недалеко от нашей палатки.
Не мешкая, мы отправились к их центровому, чтобы слупить с него денег за ущерб (к слову, этот хмырь поручился за всю детдомовскую братию с самого начала, обещав решать все вопросы, связанные с детдомовцами).
«Я его не знаю, отъебитесь, решайте, что с ним делать сами», – таков был его ответ. Славчика мы серьезно бить не стали – всё же он был пиздюк, но живительных пиздюлей мы ему всё же навешали, ибо нехуй. Он пожаловался на нас дьяку, и тот, взяв поганую метлу, чуть не отпиздил нас. И тогда мы решили действовать хитрее – тщательно перемешанные песок и шампунь в его спальнике стали отличным подарком. А один из нашей банды как-то раз зашёл в палатку довольный, прямо-таки сияющий. Когда мы спросили, в чём же дело, он указал на туалетную бумагу (до этого он выходил по нужде). Мы переспросили, хочет ли он срать, но он ответил, что уже сходил. А вот куда – мы узнаем позже. Узнали – по воплю Славчика, который тряс своим рюкзаком. Дьяк было набросился на нас, но не пойман – не вор.
Вообще у горца-дьяка с этим пиздюком были странные отношения. Он всё время гладил, хлопал Славика по плечу и спине, а тот расплывался в слюнявой улыбке.
Как-то раз мы шли мимо реки, и заметили дьяка, который намывал Славчику голову, воркуя: «Где же ты так вывозился, Славик? Ну, мы тебя помоем шампунем…» Лирическое отступление: шампунь был спизжен, и вылит нами пиздюку в мешок. А потому дьяк-горец, стоя со Славиком по пояс в воде, намывал ему голову дешёвым «собачьим» мылом. Мы поспешили съебаться оттуда.