И это вы зовёте гениальностью?!
— И это вы зовёте гениальностью?!
Я метнул пластинку в стену и закурил. Осколки винила валялись на полу, один из них впился в мягкую плоть стоящего рядом кресла. Мысль о том, что вместо того, чтоб разбивать её, продать, пришла слишком поздно; хотя кто это отвратительное порождение очередной бездарности купит? Вздохнув, я уселся на пол, искренне сожалея о потраченном на этот ужас время. Опять в скитаниях и в надежде найти хоть что-то по-настоящему хорошее: постоянный поиск нового сделает из меня сумасшедшего. Тяжело занимать оба стула: вроде и музыкант, а вроде и писатель. Поэтому сразу и куча музыки всех мастей, и не меньшее количество книг, разбросанных по всей квартире.
Из открытого окна тянуло прохладой ранней зимы: свежесть, будто куришь ментоловые сигареты, запивая ледяным домашним лимонадом с мятой. Снежинки уже начали образовывать небольшой сугроб на подоконнике, погребая под собой старую железную пепельницу. Я даже толком не помню, откуда она у меня. Вроде прикарманил в Копенгагене из отеля… В этой квартире всё дышало воспоминаниями о прошедших годах: тяжёлый, огромный стол, обитый зелёным сукном, который мы с друзьями притащили с помойки. Помню, как заново лакировал его палубным лаком и как по рассеянности поставил на непросохшую поверхность горячую кружку. Ковёр с небольшим прожённым участком сразу напоминал о далёком детстве, когда я включил паяльник и оставил его на полу. Огромный кейс с бас-гитарой внутри, которым я дрался с какими-то гопниками на Комендантском проспекте в Петербурге, а потом в обнимку с ним спал в обезьяннике... Да, я провёл в этой квартире всю свою жизнь и все вещи вокруг — лишь подтверждения того, что моя жизнь была как минимум забавной.
Спустя полчаса я таки поставил новую пластинку: именно с неё началась страсть к музыке. На потрескавшейся обложке 4 парня переходили улицу где-то в Лондоне. Я продолжал курить и предаваться воспоминаниям. Да, этот альбом интересен и многогранен, подобен снегу, падающему за окном. Моя жизнь в каком-то плане всегда была связана с этими песнями. Первый поцелуй, танец на выпускном, пьяные сборища друзей, которые мы с умными рожами называли “симпозиумами”, сессии, поездки по миру, первая свадьба и последовавший за ней через полгода развод… Да, всё же это как минимум необычно.
Когда закончилась музыка закончилась и ночь. Раннее солнце, заливающее всё своим огнём, уже окрашивало стены домов и верхушки сосен за моим окном. Начался новый день, который я снова проведу за листом бумаги, пытаясь выдавить из себя хоть одну строчку. Но внезапно пришло понимание, что с уходом тьмы ушли и последние остатки табака.
— Чёрт, как всегда…
Солнце било в мои глаза, а снег мягко падал на мою непокрытую голову. Одет, скажем честно, не по погоде, но это волновало в последнюю очередь: иногда чертовски полезно почувствовать ветер в волосах и мороз, заставляющий укутаться в пальто поплотнее. Идя навстречу восходящему светилу, я не мог скрыть своей радости, почти детской, когда ранним утром тебя ведут на прогулку, а вокруг снег и всё настолько белое, что кажется, что попал не на улицу, а в рай: настолько всё девственно, чисто, спокойно и хорошо. Потом уже выйдут суетливые люди и потревожат этот вновь родившийся мир, но пока я иду рука об руку с свежим ветром, игриво развевающим мой шарф.
Выйдя из магазина и уже направившись в сторону дома, мои ноги сами направили меня к парку. В такой час там никого ещё нет и можно будет насладиться спокойствием и тишиной, бродя между деревьями и разглядывая небо. Недолгая прогулка вполне может вручить вдохновение, идею, которую я ищу уже несколько месяцев кряду. Я не мог не удивляться тому, что такое простое явление, как замёрзшая вода и яркое солнце может привести меня в такой неописуемый восторг. Но, к сожалению, каждый раз, когда нахожу в себе силы выбраться на такую прогулку, меня наполняет некоторая грусть по ушедшему времени, когда всё поражало меня с той же силой. Детство, любовь, новое начало — только в такие моменты я мог видеть всё в ярких красках, полностью и с какой-то необъяснимой лаской.
Погружённый в свои мысли, я бродил по тропинкам, разглядывая облака и кроны елей. Истлевшая сигарета моментально заменялась следующей, а я не мог остановиться: будто заколдованный смотрел в это безупречное голубое небо. Безбрежная синева, какая не снилась никому. Даже Болконскому под Аустерлицем открывалось менее прекрасное зрелище, чем мне…
И тут — удар. Я грохнулся на спину и обжёгся окурком. Было ли мне больно? Чертовски. Но взгляд мой не отрывался от небосклона. Совершенно внезапно передо мной оказалось встревоженное лицо девушки. Прядь её чёлки закрывала ей глаз, а небольшая родинка на щеке напоминала о моде восемнадцатого века. Что-то в ней было общего с Мерлин Монро, но что именно, я понять не мог.
— П-простите, вы не ушиблись? Я, к-к-кажется, ва-ас сби-ила, простит-те!
Я помотал головой. Последние остатки мозга, что ли, отшибло?
— Молодой человек, вы в порядке? С в-вами всё хорошо? Простит-те пожалуйста, давайте я помогу вам встать!
Мне снова оставалось говорить языком жестов. Чёрт, наверное она подумала, что я немой дед. Но что теперь? Остаётся только вставать.
Кряхтя и мысленно ругаясь, я таки поднялся с земли и отряхнул руки. Она что-то постоянно говорила и, признаться честно, мне совершенно не было никакого дела до её приговариваний и постоянных извинений. Чикрнув зажигалкой, я таки посмотрел на девушку. И тут же окончательно онемел: мать божья, она чертовски похожа на героиню моей недописанной книги! Такие совпадения бывают один раз в жизни, срочно надо что-то сказать, чтоб не показаться дураком.
— Гийом. Можно просто Гена.
Вот теперь она точно считает меня идиотом. Будь прокляты мои родители, так назвать сына! Моя мать была влюблена в литературу и когда я родился, она чертовски любила Аполлинера, вот и нарекла меня таким странным имечком. Всю жизнь с ним мучился, но повзрослев, не стал его менять: почему бы и нет, зато необычно и запомнится.
— Как Аполлинер?
А вот теперь я абсолютно стал идиотом в её глазах: лицо моё вытянулось, а брови непроизвольно поднялись. Честно говоря, даже в моём кругу эту фамилию знало не так много людей.
— В стакане у меня вино горит хмельное, а лодочник в ночи выводит свой напев…
Секундной задержки в её декламации мне хватило, чтоб закончить за неё.
— Поёт, как видел он семь женщин под луною, длинноволосых фей, зеленокудрых дев.
Девушка улыбнулась и, смотря мне в глаза с какой-то странной нежностью, взяла меня за руку.
— Зачем сразу Гена… Хорошее имя. Я — Лидия.
— Как Мастеркова?
Она засмеялась: было видно, что она в курсе, о ком я.
— Я смотрю, ты довольно хорошо разбираешься в искусстве.
— Есть немного. Призвание у меня такое, разбираться в искусстве и быть его частью.
— Это прекрасно! Не возражаешь, если прогуляемся вместе? Я просто пришла сюда полюбоваться природой, натуру найти…
Девушка умудряется покорять меня с пугающей лёгкостью, да ещё и сразу на ты перешла.
— Рисуешь?
Лидия откинула чёлку с лица и сразу сникла, будто я её в сугроб головой макнул.
— Уже полгода как нет. Не получается: за что ни возьмусь, всё получается неискренне. Неживое какое-то, будто просто так делаю.
Я вздохнул и посмотрел наверх: слишком хорошо я её понимал. Какой-то кризис случился в моей жизни, не пишется решительно ничего: не могу выдавить из себя ни одной ноты, ни строчки, которая бы меня смогла удовлетворить своим качеством. Как зеркальном лабиринте, погружённом во мрак, брожу в поисках неровного света горящей спички, натыкаясь лишь на отражения.
Она явно заметила перемену в моём настроении и толкнула меня плечом. Не ожидав такого коварства, я снова упал, но на этот раз в сугроб. Лидия засмеялась и тут же протянула мне руку.
— Не грусти, дурень. Дай догадаюсь: тоже не пишется?
Я взял её руку и поднялся. Снова отряхнув уже промокшее пальто, улыбнулся.
— Катастрофически. Терзанья душевные не приходят, а без них всё равно получается что-то неправильное. Не хочу лгать.
Да, она определённо подняла мне настроение. Как такой глупостью, за которую я бы любому знакомому немедля попытался дать по наглой роже, можно было меня подбодрить?
— Понимаю. Пошли погуляем?
Не найдя ни одной причины отказать, да и по правде говоря, не искав её, согласился. Иногда бывает приятно находиться в чьей-то компании, пусть даже толком не знаешь человека.
Где-то час мы ходили под утренним солнцем. Она курила: парадоксально, но эта притягивающая к могиле привычка сближает людей. В этом заключается магия курилок: даже почти несовместимые люди могут не то что терпеть друг друга, но и перекидываться шутками, будто они старые друзья, которые стоптали вместе не одну пару сапог. А двум людям, которые чувствуют друг к другу какую-то симпатию, это помогает узнать друг о друге ещё больше. Почти как алкоголь, но нет опасности рукоприкладства: не раз вечера в кругу друзей кончались весёлой дракой, после которой все снова пили и клялись в вечной дружбе.
— Ты знаешь, я, пожалуй, пойду домой.
Лидия смущённо улыбалась. Не думал, что она будет смущаться после двух часов совместного времяпрепровождения за рассказами о прошлом. Меня это несколько расстроило: хоть я и замёрз, как среднестатистический геолог в Певеке, но её компания мне была чрезвычайно приятной.
— Ну, если хочешь, можем ещё как-нибудь так погулять. С тобой интересно.
Смутившись, я сказал что-то типа “конечно, Лидия, несомненно, нам обязательно стоит повторить подобную прогулку в ближайшем будущем, если ты, конечно, не возражаешь”. Но на полуслове меня оборвали мягким касанием губ. Я чуть в обморок не упал от радости и неожиданности.
— Это за то, что торчал со мной на морозе.
Она усмехнулась и скрылась в поднятом ветром снегу. То ли девушка, а то ли виденье. Я смотрел туда, куда она ушла, и тут меня ударила молния осознания: номера её не взял, никаких контактов я не нашёл.
Через час, подавленный и разбитый, я вышел к своему дому. Одиночество и пустота — верные друзья человека, внезапно потерявшего какую-то мимолётную радость. Родные стены не радовали, вид из окна и солнце не восторгали: я списал всё на банальную усталость, ведь юность моя прошла и не спать по паре суток стало скорее испытанием, чем обыденностью. Чувствуя себя подавленным и разбитым, мне ничего не оставалось, как упасть на кровать и мгновенно вырубиться.
Сложно сказать, как шли дни дальше. Каждое утро меня приносило в этот парк: блуждал по нему до тех пор, пока ноги мои не коченели и я, замёрзший, не возвращался домой. Но единственное, что могло хоть немного порадовать… Да, я снова начал писать. Давалось тяжело, но зато каждая буква и каждый звук был искренним, полным. Эмоции выливались на бумагу: не важно, в виде нот или слов. Главное — прогресс в работе, на которую я потратил множество дней и недель.
Очередным зимним утром, возвращаясь с прогулки и уже почти подойдя к дому, я встретил её. Лёгкая, воздушная — полная противоположность мне. Она же подбежала и обняла, полная какой-то невообразимой и недоступной мне ранее радости. Хоть и в продрогшем под пронзающим до костей ветром, но ещё живом теле зародилось… Счастье?
— Привет, где тебя носило?
Я старался скрыть, что челюсти мои уже стучали, как колёса гружённого товарного состава.
— Каждое утро на прогулке был. Тебя вот искал, да только найти не мог.
Лидия покачала головой, забавно нахмурившись: ей совершенно не идёт сердитое выражение лица. Внезапно сменив гнев на милость, она щёлкнула меня по носу.
— Вот в наказание за то, что не мог найти, и пойдёшь со мной гулять, дурень!
Ну и как я мог отказать?
Когда мои ноги перестали слушаться, она снова решила попрощаться. Мне снова достался короткий поцелуй и тут я схватил её за руку, пока она ещё не успела скрыться.
— Давай я тебя провожу.
Поднятая вверх бровь явно была знаком удивления.
— Уверен? Я живу неблизко.
— Мне всё равно по пути.
Лидия рассмеялась и взяла меня под руку, задорно подталкивая локтем.
— Тебе лишь бы за девушками побегать, развратник!
Меня это немного даже задело, но я был готов терпеть любые слова, выходящие из её губ.
— Только за тобой, да и то не каждый день.
Она улыбалась и выглядела, как довольная кошка, которая только что опрокинула вазу, а скинули всё на ребёнка. Мой голос снова меня покинул и мне оставалось лишь слушать её рассказы. Она повела меня: признаться, я не разбирал дороги от какой-то странной радости, волнения, которое я давно не чувствовал.
За то время, пока наша процессия двигалась в сторону тепла, она рассказала столько, что я мог бы набить этим ещё пару книг и хватило бы на киноэпопею. Чего только не было в её суматошной жизни: и год в Марракеше, где она искала сюжеты для картин, и поездка на Огненную Землю, и забавные происшествия в Амстердаме, где полицейские подумали, что она накурена, а на самом деле пыталась создать атмосферу улицы Красных Фонарей, основываясь на теории цвета и эмоций Кандинского… Это напоминало мне о моих собственных приключениях, несколько сумасбродных и неприличных: за некоторые мне до сих пор стыдно.
Полчаса молчания окончились тем, что мы подошли к её дому. Сказать, что разочарование моё не знало пределов — ничего не сказать. Я оглянулся и внезапно понял: это же мой дом! Я же живу здесь, на последнем этаже! Судя по всему, на моей роже был такой спектр эмоций, выражающих счастье, что Лидия озадаченно посмотрела на меня и с сарказмом спросила: неужели я так счастлив, что наконец-то освободился от надоевшего спутника? Преодолев желание обнять эту удивительную девушку, мой рот таки умудрился выдать хоть какие-то звуки.
— Ну… Я здесь тоже живу.
Теперь она была удивлена ещё больше.
— Нет, я конечно польщена тем, что тебе так полюбилась моя компания, но к себе я тебя жить не пущу.
— Не веришь?
Она легкомысленно и с некоторой долей царственного высокомерия, откинула волосы.
— Не-а. Чем докажешь?
Мне не оставалось ничего, кроме как открыть дверь парадной и проследовать к лифту.
— Пошли, заодно кофе угощу. Хороший кофе подарили коллеги, да пить не с кем.
Через какие-то пять минут это чудо осматривало мою квартиру. Аккуратно, будто вокруг было заминировано, она ходила по комнатам с взглядом, полным огня и восхищения. Кое-как оторвавшись от наблюдения за грациозной девушкой, заставил себя сварить кофе и достать печенье. Лидия зашла на кухню и с серьёзным лицом, полным какой-то готовности, заявила:
— Я переезжаю к тебе.
Чуть не уронив кружку от удивления, уставился на неё.
— Как-то внезапно ты… Мы даже толком не знакомы!
— Ну и что? К чёрту все эти формальности. Тут красиво и я хочу писать эти комнаты и виды из окна. Тем более, у меня есть странная новость.
— Какая?
Она подошла ко мне вплотную и легонько ударила пальцем по носу.
— Ты мне нравишься, дурень. А я, вроде как, тебе. Будем считать, что теперь у нас тут коммуна творцов. Как тебе мысль?
Я, откровенно говоря, замялся. Что мне ей сказать? Нет, я был конечно не против, совершенно не имел желания отказываться. Но это было чертовски неожиданно!
— Ненавижу коммунизм.
— Я тоже. Так что, согласен?
Прошло полгода. Лидия поселилась у меня. Днём она рисовала и работала кем-то вроде редактора, а я работал по ночам, не отказывая себе в не самой тихой музыке. На стенах между моими гитарами появились картины, стеллажи были забиты не только пластинками и прозой, но и сборниками стихов. Квартира стала намного чище, но не потеряла своего шарма студии, в которой постоянно творится что-то интересное. Я стал писать, а она радовалась, что наконец-то может рисовать. Рассказывать подробности нашей совместной жизни не буду: что уж говорить, если в тот же вечер меня уже называли “милый”, а через неделю я привык видеть её в своём доме?