Что-то мне лица людей стали казаться пошлыми
Что-то мне лица людей стали казаться пошлыми. Эти мясистые носы, красивые глаза, улыбки, брови.
Такие разные и такие похожие, как будто неудачные карикатуры на какой-то незнакомый мне эталон.
Лица лезут изо всех щелей. Любой контакт с персоной есть контакт с лицом, на котором совершенно не к месту отражены возраст, настроение, нрав, национальность и много чего еще.
Природа наградила нас свойством замечать лица даже в случайном узоре на бетоне.
Начиная с детского сада и до самого института, наверное, не было и месяца, чтоб я не думал о какой-нибудь девчонке в духе, что она цель моей жизни.
Года три, как правило, влюбленный ходил, потом влюблялся в следующую.
Бывало, и в двух одновременно: это когда в художке одна нравилась, а в обычной школе другая.
При этом, разумеется, влюблялся я не во всяких уродин, а в нормальных — здоровых и умных, какие меня по всем жизненным законам стороной обходили.
Помню, как мечтал о том, чтоб выменять любимую у бога за палец или даже за руку. На что мне, типа, рука, которой не обнимешь [девочку с каре, танцевавшую в лагере под песню «Студент»]. А та не знала, как меня зовут.
Короче, раньше влюблялся, а лет десять назад перестал. Отчего перестал, куда энергия эта теперь расходуется — понятия не имею.
Только во сне, бывает, что-то подобное испытываю, да от песни «Студент» до сих пор еще сердце сжимается.
Отчего-то никак не могу заснуть.
Возможно, оттого, что когда-то тренированные мышцы распадаются от недостатка упражнений, и это даёт мозгу энергию думать лишнее.
Возможно, оттого, что воздуха в квартире мало. Душно.
О чем писать — не знаю. Давайте, о том, как я проветриваю.
Лежу на матрасе, матрас лежит прямо на полу — это я недавно переехал и до сих пор не купил кровать.
Качусь по матрасу к окну, встаю на колени, аккуратно поворачиваю ручку. Если поворачивать неаккуратно, с ручки слетит красный бантик, навязанный там вроде как для шутки, но теперь уже и для уюта (уют — это когда вокруг много вещей, которые чуть что падают).
Открываю окно, начинаю дышать холодным воздухом.
Смотрю в даль, где магазины пиццы. Отсюда их вывески кажутся загадочными и собранными воедино, а если дойти до них, они разбросаны и непривлекательны.
Замерзаю, но в комнате по-прежнему душно — терплю.
Наконец оставляю щель под последний вдох, набираю как можно больше воздуха и закрываю окно. Бантик падает.
Недавно я летал в командировку, и один полузнакомый человек начал хвастаться при мне перед другим полузнакомым тем, что у него бывало много женщин.
Они еще слово использовали такое - «бахнул». Для него, мол, познакомиться и бахнуть в тот же день - пустяк вопрос.
Потом они что-то там шутили и смеялись, куда-то там уверенно ходили, знали наше время вылета и тому подобное.
Домой я возвращался на такси. Водитель - молодой таджик - рассказал, как на днях случайно сломал шлагбаум в аэропорту. Мы рассуждали, могут ли его найти по камерам, - и это было приятно.
Вещи перестали делаться мне родными.
Когда-то я мог завязать дружбу с ластиком и не стирать его. Футболка отправлялась в ящик славы и лежала там вместе с остальной ненужной одеждой.
Теперь я и не помню, есть ли у меня футболка кроме той, что на мне.
Когда умру, внуки с досадой будут перебирать оставшиеся от меня вещи. Разглядывать пыльные ботинки, старую настольную лампу, гантели шесть килограмм.