!internet!
Испытывая желание снова и снова засыпать, я опять ложусь и накрываюсь одеялом. Мои веки смыкаются сами собой, как мосты в Петербурге, и я засыпаю в то же мгновение.
Я живу только для того, чтобы спать. Я просыпаюсь утром, чтобы уснуть вечером. И все равно я никогда не высплюсь, моя усталость въелась в мое сердце, в мой мозг, словно столетний дуб, словно тропический плющ, я зеваю даже во сне. Проснувшись, я чувствую, что не спал вовсе.
Время, когда я что-то желал от жизни, прошло, и теперь я просто жил. Бытность текла, как глупое кино — сюжет не менялся годами. Просто сходи сюда, посмотри это, потрогай то, и снова спать. Пока мои сверстники ночами просиживали за компьютерами, гуляли по нашему грязному высохшему городишке, я сладко спал, высматривая в мозгу картинки своего сознания. Я никогда не мог понять той гордости, с которой подросток или юноша рассказывает, что лег в 3-4 часа утра, мне это чуждо. Им всем не хватает времени на жизнь, мне не хватает времени на сон.
И на то с самого начала были причины. Всего две.
И первую звали Лиза. Лиза существовала только во сне. Вторая причина вытекала из этого: вместе с Лизой мы были всюду и всегда. Мы любили путешествовать во времени — она любила.
Лизе было чуждо все, что я видел в ее ровесницах — она носила свое старое пальтишко, какие-то джинсы с дырками и футболку, на которой всегда была написана одна и та же фраза, но постоянно по-разному. Она гласила: "My time — your life". Я не знал, что она значит, Лиза сказала, что украла эту майку из прачечной времен президента Рузвельта.
Это одна из особенностей Лизы. Такие основы мироздания, как время и пространство, волновали ее в последнюю очередь. Ей не требовалось труда найти в каменном веке проводной телефон-автомат, позвонить своему бывшему и сказать, что он и его шмара могут катиться к черту, а в следующую ночь, где-нибудь на орбитальной станции Нептуна, кричать на меня, что я ее не остановил. В такие моменты мне смешно, она щипает меня и идет искать приключения дальше.
Но вот я просыпаюсь, и Лиза тает, как мой сломанный морозильник. Мне приходится варить мягкие развалившиеся от духоты и пыли пельмени, шлепая тапками по мокрому полу. Я хочу спать, пью кофе и думаю о том, когда засну снова. Облик Лизы проявляется перед моими глазами всякий раз, когда я моргаю, и тогда я вздрагиваю, боясь заснуть прямо на ногах. Лиза хмуро смотрит на меня с портрета моего начальника и зовет в прерии Дикого Запада — я зеваю и отмахиваюсь. Она пинает карты в моем пасьянсе на рабочем столе и зовет слушать Леннона — я сворачиваю Косынку и снова и снова пью кофе. Мои веки упругие и пологие — наша секретарша хочет себе такой же упругости задницу.
Лиза никогда не спит. Ей хочется творить безумные вещи, сворачивать горы, топить Санта-Марию с Колумбом на полдороги к Америке и застреливать Ленина, причем последний почему-то оказывается на Кубе образца 14 века. Она тащит меня всюду за собой, попутно рассказывая, чем она занималась в мое отсутствие. Она рассказывает, как играла в карты с Менгеле в Аргентине — я повествую о том, что начальник не принял мой отчет. Она шепчет мне на ухо, что знает, кому Петр Первый хотел унаследовать Россию — я бормочу, что меня облил из лужи автомобиль моего коллеги.
С Лизой я видел падение Гинденбурга, ведь это она, хихикая, щелкнула кремнем своей ржавой зажигалки рядом с дырой в обшивке, с Лизой я тонул на Титанике, причем она мочила ноги в северной Атлантике, сидя на краю двери, а я покуривал, глядя на разламывающийся корпус корабля, и с моих штанин капала океанская вода.
— Раздули трагедию. — разочарованно бурчала Лиза, глядя на взрывы в топливных отсеках и падающих людей. — Вот когда ковчег того еврея разбился об Арарат и всех динозавров разметало по скалам — вот тогда было интересно!
— А по мне в самый раз. — задумчиво пробормотал я, глядя на проплывающие под нашей дверью тела. — Это не так романтично, как мне казалось.
— Гляди! — Лиза указала пальцем на одну из шлюпок, где молодой франт ругался с дамой, которая хотела броситься в воду за покойным мужем. Ее рывки стали раскачивать шлюпку, и старик-миллионер, сидящий в ней, схватился за борта.
В этот момент дама в слезах и соплях перевалилась за борт, а вслед за ней и вся лодка с брызгами. Лиза захохотала, и я взглянул на ее счастливое лицо. Из всех моих знакомых только Лиза получала удовольствие от чужой боли, и от моей тоже. Когда я видел смерть моего деда на берегах Рейна, она цитировала Гитлера и повредила один из советских танков. Я не виню ее, ведь, в сущности, мне было наплевать на деда. Как и ей.
У нее никогда не было родных. Когда я спросил, кто ее отец, она отвела меня в 90-е и подарила мне граненый стакан, до краев полный дешевого портвейна. Больше о ее родне я никогда не заикался.
Но вот Атлантика гаснет и становится похожей на обшарпанные стены. Я открываю глаза и чувствую, что не закрывал их чуть ли неделю. Лиза оборачивается и видит, как я падаю в ледяную воду, я вижу скрытое в ее глазах удивление, прежде чем они исчезнут еще на 12 часов. Я тщетно пытаюсь посчитать мелочь в ладони — за окном на тройке лошадей несется она, мой дух воли и счастья. Лиза взмахивает кнутом и что-то мне кричит, а я начинаю считать мелочь заново.
Кажется, я начал сходить с ума. Мое лицо расплывается по холодному стеклу, и экипаж Лизы разбивается вдребезги о мусоровоз. Но я знаю, что она жива, что она ждет меня там, куда я так сейчас хочу. Кроме Лизы, у меня никого нет. Автобус встряхивает, все исчезает из моего поля зрения, и я оказываюсь попросту нигде. Неизвестная полянка посреди леса, неизвестный год.
Лиза стоит рядом и смотрит в небо, я перевожу взгляд к звездам. Даже во сне мне хочется спать, и я не понимаю, почему так устаю.
В это мгновение на небе происходит вспышка, и я замечаю огненный шар, прорезающий нашу атмосферу. Лиза зачарованно на него смотрит, а шар летит к нам.
— Тунгуска? — спрашиваю я будто бы себя. Лиза не отвечает — в этом нет необходимости. Шар становится все больше, все ужаснее, и Лиза распахивает свои объятия, надеясь схватить этот чудовищный метеорит, но я хватаю ее и падаю на землю. Шар врезается в землю за нашими спинами и начинает сносить лес. Я приподнимаюсь, все еще не отпуская Лизу, и вижу сквозь ночь охваченные огнем раздавленные деревья и громадный шар, застывший в 500 метрах, пропахав участок земли.
Я оборачиваюсь к Лизе, и моя щека раскаляется под ударом ее ладони.
— Это был мой метеорит! — крикнула она мне в лицо. — Моя комета!
Комета? Я, держась за щеку, взглянул в сторону метеорита и увидел, что он тает. Потоки воды стекали с него, орошая выжженный лес. Лиза топала ногами, пиная ветки и поленья, а я стоял, по-прежнему скрючившись от пощечины, и смотрел, как шар, снесший пол-леса превращается в ничто.
— Я люблю тебя, Лиза. — прошептал я, и она, пнув еще один уголек, обернулась.
— Что ты там сказал? — в ее голосе читалась злость.
Но я лишь молча выпрямился, наконец отпустив свою щеку. На мои плечи падал пепел, я стоял по-прежнему с приоткрытым ртом.
— Я бы хотел остаться с тобой.
Она внимательно на меня посмотрела. Кроме Лизы, у меня никого нет. Без нее любой век тускнеет, как испорченная фотография. Я был всегда только лишь с ней, и мне не нужен был никто иной.
— Иди домой. — сказал она сухо, и я жалко взглянул ей в глаза. Но Лизы уже не было, как и Тунгуски. Был потолок, был запах моей квартиры. Я валялся на кровати, мои остекленевшие глаза, усеянные сетью капилляров, застыли в едином положении. И тогда я понял, что Лизы больше нет.
В тот день я не пошел ни на работу, ни даже в душ. Я не стал варить кофе, я разбил о стену зазвонивший будильник. Ее образ, сердитый и блеклый, стоял у меня перед глазами, но не так, как раньше - он будто бы выцвел и застыл. Я бросил все и лег в кровать, закрыв глаза. Это был первый раз за долгие годы, когда я обрел возможность уснуть без повода.
И тогда я не смог уснуть. Лиза оставила меня здесь, и я сверлю потолок красными глазами. Нет, я не страдаю бессонницей, я не больной - это все она, снова все она. Лиза.
Я не смог. И тогда я поднялся с постели, сев и уставившись в стену. На глаза попался старый календарь за прошлый год, и в голове образовалась идея. Да, Лиза, ты можешь прятаться во сне, в прошлом или будущем, но я найду тебя. И если это случится не во сне, то я сотворю это здесь.
Любимое место и время Лизы — это далекое прошлое. Лагерь Святослава, точнее, привал. Тот самый, на котором его подстерегли печенеги. Я был там не один раз, и каждый из них Лиза пыталась отрезать голову киевского князя, пока этого не сделали печенеги, чтобы хану не достался череп.
— Если сделать из черепа чашу, а потом испить из нее — можно стать великим полководцем. — говорила мне Лиза и бросалась на печенегов с ножом штурмбаннфюрера СС, но они побеждали, отталкивали ее, и тогда я всегда появлялся, чтобы оттащить ее в кусты и увезти в более безопасное место. Почему-то в большинстве случаев это была моя квартира.
В такие моменты Лиза срывалась и била меня рукоятью ножа, но не так сильно, чтобы повредить голову. Лизе не нравилось, что я не могу вообразить никакого места. Ее это оскорбляло, и в последний раз, когда мы оказались здесь, она налепила на стену его. Этот самый календарь.
Я сорвал его со стены и, упав на колени, принялся тщательно осматривать. Хотя бы знак, хотя бы маленькая зацепка, и я устремлюсь к тебе, Лиза, как Курск ко дну Баренцева моря, как дикий камикадзе в тщетное пике, и найду, будь уверена.
Октябрь обведен красным. Это просто, и я было начинаю воображать красный переворот, но пустые рамки реальности сдерживают меня. Я не могу никуда пойти, и тогда мне приходится думать. Вариант нашелся лишь один — Мавзолей. Натянув ботинки и схватив ключи, я бросился навстречу темноте, хоть и не понимал, утро, вечер или ночь на дворе. Без работы сложно улавливать смену дня и ночи.
Лишь чудом в почти полном забвении я добрался до площади. Машина осталась далеко позади, брошенная среди других, а я просто спешил войти в последнее пристанище Ленина. Там Лиза оставила бы подсказку, я верю в это. Но Лиза ведь только вымысел — говорит мне рассудок, но я тут же это забываю. Я люблю Лизу, и она поймет это, когда я найду ее здесь, вне сна.
Охранник уснул. Его сладкая дрема оказалась совершенно беспробудной, и я без проблем прошел мимо, звякнув ключами. Что снилось ему? Быть может, грызущий ногти Керенский, ожидающий вторжения большевиков в зал заседаний? Или римский сенатор, бросившийся помогать Цезарю и погибший вслед за ним? Я совсем этого не знал, но я знал, что передо мной вождь, а в нем должна быть подсказка.
Самая явная подсказка из всех возможных. Я стоял и с приоткрытым от усталости ртом смотрел на вождя социалистической революции, голова которого была скрыта большой золотой шапкой Мономаха.
— Ирония Лизы... — прошептал я и принялся думать. Эта шапка — лишь восточная подделка, и принадлежала она московскому царю. Под рукой Ленина лежала книга, и, приглядевшись, я узнал в ней Библию. Лиза явно перестаралась с иронией — я чуть не рассмеялся. Но эта подсказка оказалась решающей — теперь я знал, чего ты хотела, милая Лиза.
Уверенным шагом я направился в Покровский собор. Загадка несложная — творение Ивана Грозного для Бога. Но что именно я должен был найти? Для этого я взял с собой библию Ленина и подошел к двери. Она оказалась заперта, и тогда я не нашел ничего лучше, чем постучать.
Спустя пять минут я следовал за престарелой монахиней. Она была молчалива, доносились лишь наши шаркающие шаги. Я крепко держал Библию и думал о Лизе. Я вспоминал, как она предложила Генри Форду поесть с ней конины, и они оба рассмеялись над шуткой, которую я сначала не понял. То, что я знал теперь, меня не удивляло. И теперь я был убежден, что она ждет меня.
Монахиня открыла мне дверь, и я спросил ее о Лизе. Мое время — твоя жизнь, перевел я ей, и она позволила мне продолжить. Монахиня все знала, и Библия в моих руках окончательно убедила ее в том, что перед ней — именно я. Забавно, никто другой не прошел бы, даже мой начальник, а он дружит с мэром.
Я думал и о том, куда меня вели. Мы спускались все ниже и ниже, свеча в ее руке уменьшалась. Я почувствовал, что хочу спать, но теперь не мог себе этого позволить. Не здесь, не сейчас. Лиза, я помню, как ты в мундире Колчака ныряла в прорубь под залпы ружей, а затем выныривала уже в Атлантике на самом Моби Дике. Для тебя не было границ, и ты делала вымысел действительным. Я был там, я метал гарпун, а ты гнула его в скрипичный ключ.
Я думал и не заметил, как монахиня дошла до дверей. Сюда явно давно никого не пускали — слишком затхло и пыльно.
— Прошу вас... — она протянула руку, и я дал ей свою Библию. Положив ладонь на дверь, монахиня открыла Писание и принялась читать на непонятном языке. Такой был у ацтеков, жреца которых Лиза принесла в жертву статуе конкистадора. Или у галлов, с которыми она жарила римских гусей... Я устал так, что позабыл о важном.
Тем временем монахиня закончила читать, и в двери что-то щелкнуло. Скрипнул засов, и она отворилась. Резкий свет ослепил меня, и я закрылся руками. Наконец глаза привыкли, и я понял, что этот свет исходит от золота. Монахиня ввела меня в зал, полностью вылитый из чистого золота.
Но что это было? Я понял почти сразу. Далекие ряды золотых шкафов, полностью забитых старинными книгами. Я медленно шагнул и почувствовал, как катится по моей щеке слеза. Эта библиотека... Я знал о ней, и я верил, и я говорил о ней с Лизой, и она САМА сказала, что это лишь миф! Но вот она, вся, настоящая, со всеми книгами и тайнами — библиотека Ивана Грозного!
Я шагал по ее полам так же смиренно, как Колумб пред испанской королевой. Каждым шагом я выражал почтение и смиренность пред ее величием. Но... Неужели это конец пути?
— Простите... — еле слышно я обратился к монахине, — А где же... она?
— Цифры. — загадочно сказала она. — Ищи на планете цифр. — и монахиня, развернувшись, направилась к выходу. Планета цифр? Я начал лихорадочно вспоминать. Однажды мы с Лизой были на борту французского самолета в 39-ом. Она цитировала Наполеона и колотила пилота по плечу. Вспомнив об этом, я нахмурился. Цифры, французы... Моя голова меня не слушалась, но в действительности все оказалось иначе, чем было на самом деле. Я вспомнил, о чем это.
Сент-Экс. Чертов Маленький Принц! Я спешно зашагал по указателям к нужному шкафу и...
Я застыл. Это зрелище наяву вонзилось в мое сердце раскаленной шашкой. Между шкафами была навалена куча древних драгоценных книг, и прямо на ней сидела ОНА!
— Лиза! — выдохнул я и шагнул к ней, и она прекратила читать, шумно захлопнув книжку. Я остановился. Лиза проворно соскочила с кучи и встала напротив меня. Теперь я увидел те самые слова.
— Тебе здесь незачем быть. — сказала Лиза. — Уходи.
Но я не хотел и не двигался. Я смотрел на фразу, украшавшую ее футболку, и не верил. Может, я уснул по дороге...
— Иди отсюда. — грубо продолжила она, и я узнал Лизу. Злость. Она умела злиться, но за что? Я... Стойте. "Мое время — твоя жизнь".
— Лиза, я понял! — радостно воскликнул я, и она подняла бровь. Я подошел к ней, переводя взгляд то на ее глаза, то на эту фразу. — Мы так долго гонялись во времени, что я совсем запутался, но теперь — теперь я понял! Я понял, что ты искала, Лиза, когда путешествовала от начала времен до Судного дня!
Лиза смотрела мне в глаза, и в них отражался блеск золота. Я улыбался, ведь я понял.
— Твое время, Лиза — это моя жизнь! — улыбнулся я и поднял руку. Я хотел коснуться ее и поставить точку. Я был слеп, не видя рядом с собой того, кто действительно может изменить мир.
Она стояла безмолвно и смотрела себе под ноги. Я хотел коснуться ее, но в последний момент она сказала:
Свет. Я ослеп, это случилось снова. Мои глаза зажмурились сами собой, и я... Я все потерял. Золото, книги и... и Лизу.
Глаза открылись и увидели потолок. Я был в своей постели. Все было кончено — так я подумал, но лишь потом осознал, что это не мой дом. Не моя дешевая квартира. И не мое воображение.
Боль в руке, что мигом ударила мне в мозг, означала, что ее отдавили. Я повернул голову на бок и увидел Лизу. Живую. Настоящую.