Жил был кот.

Обычный такой, дворовый и ленивый. Жил у моего собутыльника из соседнего подъезда, старого деда-алкаша. Дед был одинокий и никому не нужный, прямо как этот кот, которого он за каким-то хреном принес к себе однажды домой с помойки. Может, чтобы бухать было не скучно, может, – сублимировал нерастраченную на людей любовь. Хуй его знает, короче.

Кота этого я терпеть не мог, а кот меня. У нас с ним это взаимно как-то сложилось, практически с первого взгляда. Кот вообще никого не любил, если быть честным. Кроме деда. А дед любил водку и кота, тоже у них как-то все сразу сложилось взаимно, у всех троих.

После того, как дед завел кота, я стал гораздо реже появляться в дедовой квартире. Ибо после полпузыря он начинал мне рассказывать какой кот хороший и что вот этот кот единственное, что у него есть. Меня это бесило: старый и пьяный алкоголик льет какие то сопли, фу. И ладно бы – кот нормальный был, но нет!
Мне даже сложно объяснить, что с котом было не так, но этот пушистый ублюдок меня раздражал адски.
Иногда, улучив момент и выждав, когда мохнатый пидарас заснет, я подкрадывался и щелкал ему по уху. Не больно, по кончику самому, но получалось очень громко. Мохножопый вскакивал и вообще не врубался откуда грохот! А я ржал и говорил коту: “ууу, мохнатый” и грозил пальцем. Потом я научился аккуратно наступать ему на хвост. Но не так, чтобы сделать больно, а чтобы он смог убежать – наступал на самый кончик шерсти на хвосте. Плюшевый это чувствовал, но убежать не подрывался, только сидел и орал: “мАААААу!!!”. Он вообще всегда издавал странные звуки, вместо “мЯу” говорил “мААААу”, особенно, когда хотел срать.
Срать эта мохнатая падла любила очень, потому что жрал вообще все, включая зеленый горошек и огурцы, которыми мы закусывали. А еще, дед покупал лично ему мясные нарезки, которые сам не ел и все отдавал коту.
То есть, мы выпиваем, закусываем какой-нибудь сосиской из китайской макулатуры, а рядом сидит мохнатая жопа и урча жрет нарезку по 700 рэ/кг, которую дед ему заботливо принес и положил в мисочку.
“Саныч, блядь, нахуя ты с пенсии этому гондону нарезку покупаешь?!” – охуевал я каждый раз. “Он же бесполезный пиздец! Спит, срет и ссыт!” – негодовал я – “Какая от этого мохножопа польза?!”. На что Саныч мне всегда говорил: “Он не для пользы, Апельсин, он – для радости!”. От этой философии меня тошнило и я переводил разговор в другое русло.

А потом дед заболел. Он был старый, да еще и алкаш же. Полежав по больницам, он вернулся домой. Помирать, как нашей алкобратии доверительно сказал медбрат, когда мы забирали деда из больницы в очередной раз. Помирать, не помирать ,но после этого дед прокоптил еще полгода. Ранней весной я пришел к Санычу домой с бутылкой, а он лежал уже не очень веселый такой. Да что там, грустный был Саныч. Это потому, что трезвый смекнул я и весело зазвенел стаканами. К удивлению, Саныч не шибко повеселел: он был трезв и серьезен. Я сел к нему на топчан и понял, что вот-вот не станет деда-алкаша, моего собутыльника. “Саныч, ебаный ты по голове, ты чего слег то” – я его как мог веселил.
“Я все, Апельсин… кошечку мою не обижай только… нет у него больше никого”.
Сказал – и умер.

То есть сижу я натурально на топчане, рядом лежит мертвый Саныч, а мохножопый с кухни вещает – мААААу! Картина та еще. Хорошо. что трезвый, даже пузырь не почал.
Позвал участкового, позвонил еще алкашне, кто потрезвее был, стало быть. Скорая, то да се, констатация, Саныча в морг. А мент наш стоит и глазами хлопает: я, говорит, про вас, отбросов общества, все и так знаю и тут штука такая, что родственников у деда нет, а квартира не приватизированная. Так что пошли как вы отсюда нахуй, стервятники. И мохнатого уебка забирайте, ибо пока суд да дело не один месяц пройдет, а квартиру я опечатываю. Пиздуйте, пока я вас на 15 суток не привлек за вчерашнее. Ну я так голову то в плечи вжал, понял о чем он, соседка сука нажаловалась.
“мААААААУ!” – блядь, уебок смотрит на меня, видимо жрать хочет! Проститука с треугольным носом, за тарелку супа кого хочешь продаст. Хуй с тобой, думаю, взял его подмышку. Царапается, падла, шипит! Хули ты орал то тогда?! – думаю.
Короче, припер я кота домой. К огромной “радости” жены, у которой была аллергия на кошек. “Это только на пару дней ,дорогая” – отмазывался я, – “придумаю куда его сплавить и все!”. Мохножопа я не сплаваил ни через день, ни через неделю: так он и стал с нами жить. Жить, срать везде и ссать. Причем, всем своим видом он показывал, что срать он хотел на нас и наше общество ему так же неприятно. Бесило, что когда я с пакетами приходил домой, то он радостный выбегал встречать, но увидев, что я – не Саныч, переставал радоваться и демонстративно уходил обратно.
Так и жили.

Постепенно, кот начал ко мне оттаивать, а я к нему. Стал позволять тискать себя, гладить. Прикольный, шерстяной ублюдок). Жена не разделяла моих новых чувств к коту и все своим видом показывала, как ей не нравятся наши с котом новые отношения и “божеее, ты опять весь в его шерсти!!!”. За свое отношения к коту жена часто страдала: кот устраивал демарши и ссал ей в тапки, чему я, особенно уже ближе к разводу, – несказанно радовался).
А потом я развелся и разъехался с женой. Шерстяной снова переехал и снова со мной. К тому моменту рацион Плюшевого состоял из деликатесных нарезок, лучших паштетов и все – без отказа. Короче говоря, весил он уже 8кг и стал просто огромным. А хули, если жизнь состояла из проснуться, сожрать 3-4 пакетика паштета, посрать и завалиться спать часов на 12.

Моя новая пассия кота полюбила. Мы купили все атрибуты роскошной котовской жизни: чесалки, домики, развлекательный центр, игрушки и все, что полагается котам. Два раза в год приглашали грумера, а котовский сортир я покупал на заказ, ибо ни в один, даже в самый громадный кошачий толкан Мохножоп не помещался. Вернее, помещался, но жопа свешивалась наружу и все, что из нее выходит оказывалось на паркете. За это ему иногда доставалось, но не сильно, для науки.
А этим летом мохножоп заболел. Перестал есть и все. Я не придавал этому значения: вроде ест, но меньше. Воду пьет, гадить ходит, “мурчальный аппарат”, как говорит моя новая пассия, – включает. Вроде нормально все. Но как-то смотрю – заносит кота, жопу заносит. Время было час ночи, чего делать хер его знает. Взял я Шерстяного и чувствую – воняет от него как-то, странно воняет. Ладно, думаю, поеду к врачу. В переноску не помещается, сучок! Откормили тебя на свою голову. Засунул его в сумку спортивную и повез к врачу, хорошо, что не пил накануне и днем! Взяли анализы, сделали узи, сказали прийти днем. Еду в машине и чувствую: ну пахнет странно как-то от него. Вроде и мочой, но не так, как от кошек пахнет, иначе.

Дома бутылочку открыл, припил и тут мне по голове – бамс! Колёк!

В 1999 году у нас отправился к праотцам парнишка, по кличке Колёк, тощий героиновый нарколыга. Незадолго до наступления пиздеца он твердо решил слезть с иглы стандартным по тому времени средством: алкашкой. И начал пить, ежедневно и декалитрами. К слову, слезать с белого бухлом идея не новая и даже действенная (trust me :) ), только последствия для здоровья порой оказываются еще более сильные, если просто продолжать торчать. Водка нарколыгу забирает и так не сильно, а если еще и в состоянии отмены белого, то совсем уж пьется как вода. Короче говоря, Колек жрал денатурат декалитрами, в следствии чего у его ослабленного организма отказали почки, совсем. Денег на диализ у него, понятное дело, не было, так что он просто по тихому умирал, отравляясь продуктами распада, которые уже не могли фильтровать почки. Лежал и умирал, при этом неистово воняя мочой, которая пропитывала все его тщедушное тело. Было ощущение, что вся эта субстанция выступала на нем через поры кожи, как испарина. Воняло в квартире страшно: от него, от обоев, от остатков мебели. При этом Колек вполне себе мог передвигаться и не лежал в лежку, надеясь, что скоро все “само пройдет”. Скоро все действительно – само прошло и Колек отправился на Митинское, оставив родственникам воспоминания о себе в виде запаха. Уверен, что даже после капитального ремонта в той квартире воняет Колей и по сей день.

Вспомнил я эту историю и название ей – уремия и стал догадываться, что Мохнатому приходит пиздец в виде отказа почек. Засунул его утром по традиции в сумку и поехали мы в клинику. В клинике врачиха подтвердила мои худшие опасения и сказала, что Можножопу пиздец. Анализы по нужным показателям зашкаливали. Все, что ему осталось – неделя, ну дней десять максимум. Можно попробовать ставить капельницы и делать диализ, но это поможет только до момента, как вытащат из лапки иглу. А дальше по новой.
Давайте, будем делать, говорю. И тут начался ад. ставить капельницу пришли 4 человека – не могли удержать этого Котзиллу на месте. Он орал так, что в процедурную заглянули все, кто работал в ту смену – “что происходит, блеать?!”. Что что, ставим Шерстяному “бабочку” на лапку для капельниц…
Первую капельницу он долежал только наполовину, завывая как пароход. В его “мааааааауууууууууууууууууууууууггггрррррхххххххххххххххх!!!!” я отчетливо слышал “ну пиздец тебе, Апельсин, сука, дай только момент поймать!”. Поймал, гад, укусил меня два раза…
Не полегчало ему ни после первой капельницы, ни после второй. Что же за бля, думаю, и поехал в другую клинику, прихватив его анализы. “Прием платный, даже если без кота” – жирное уебище мне говорит в кабинете. ДА хуй с тобой, платный, вот анализы.
“Ну… С такими анализами я не буду брать с вас за прием. По показателям – это уже кома. Единственное, что могу предложить – очень гуманно усыпить”. Вот и все.

Я вышел из клиники в какой-то бессильной злобе. На себя, на мир, на жируху эту. Какой смысл в деньгах, если даже за деньги ты не можешь спасти этого хвостатого чудака? Если их не берут. Нету, значит, в них безграничной власти то, а?
Приехал домой, кот лежал на подстилке на полу, потому что на кровать запрыгивать уже не мог. Был вечер, темно, я не стал включать свет. Я лег на пол и положил голову к нему на подстилку, рядом с ним и начал его гладить. Гладить и рыдать. Я хотел рассказать ему, что все, мохнатый, вышло твое время, а я ничего не могу сделать, чтобы тебе помочь.
Я лежал и рыдал, беззвучно, слезы лились, сука. Я не плакал на похоронах близких людей, когда пошел пО миру тоже не плакал, когда свои диагнозы слушал – всегда молчал. А тут… Не знаю даже, чем объяснить это… Возмущение, отчаяние: вот этот-то мохножоп точно не заслужил страдать и тем более – помереть! “Он же для радости”!
А он не обращал на меня никакого внимания. Лежал, уставившись в одну точку. А потом встал и переместился в пару метров от меня, а я так и лежал на его подстилке, плакал, сука. А ему не было до меня дела. Ему было очень хуево.
В таком состоянии кот провел еще неделю, слабея с каждым днем. Он перестал мяукать. Проходил по паре метров и падал. Собирался с силами несколько часов, снова проходил и снова падал. Мы ничего не могли сделать, мы просто ждали неизбежного. Нет, пытались хоть как-то скрасить ему жизнь, если это можно так назвать. Я накупил диетических консервов, бодяжил их и кормил насильно из шприца. Девочка варила ему манную кашу с маслом, сладкую, как он любил. Порцию он получал также, из 20-кубового, как и воду. Но все это была тщета.

Накануне заболевания кота я запланировал важную командировку, а заодно хотел взять с собой детей – пусть на солнышке позагорают, пока я мучу кэш. С котом должна была остаться новая девочка. Я купил складную лопатку, спросил – ты сможешь все сделать, когда его не станет? Да, говорит, все сделаю. Но я не смог уехать. Я должен был остаться с Шерстяным до конца. Я отменил командировку, сдал билеты, отменил гостиницы.
Через три дня Плюшевый не двигался практически вообще, только лежал и тяжело дышал – у него начался отек легких, вследствии отказа почек. Я перекладывал его каждый час, чтобы ему было удобнее. Котейка пискнул, я сразу понял, что ему надо в сортир. Отнес его и держал на руках, пока он сделает свои дела. Лапки висели, как тряпочки. Отнес назад в спальню, положил его рядом с кроватью. Он заполз под нее, вытянулся. А я…
Я лег на пол рядом с ним, держал его за лапку и гладил. Так мы пролежали минут сорок. Он вздохнул еще пару раз.
Кота не стало.

Сложил в коробку, накрыл его одеялком и мы отправились провожать Мохнатого в последний путь. Положил ему лакомство, которое он так и не съел – колбаски, паштет его еще, мисочки… Земля была сплошная глина, лопата сломалась. Я руками закапывал коробку с Плюшевым… Семь лет наших отношений остались там, в коробке, под голубым одеялом и слоем глины.

Теперь у меня снова никого нет, я снова принадлежу только себе. С последней горстью земли я снова стал одинок.
Это был лучший на свете кот. Никого я так не любил, как этого ублюдка.
Спи спокойно, треугольный нос, ты и правда был для радости!