Косово. 1999 год.
— Почти чисто сработали, мерзавцы. Тащиться сюда сразу после боя — не самая хорошая идея, док.
— Шевалье, это наша работа. Она требует незамедлительного реагирования. Видишь раненых?
— Одного. Низкая подвижность, ранение в ногу. Его не добили, погнались за другими.
— Надеюсь, у него там не сильное кровотечение, а то мы можем опоздать.
Маркус Эффенберг получил прозвище Шевалье ещё во время службы во II-ом парашютно-десантном полку Иностранного легиона и имел правительственные награды, был кавалером (фр. «chevalier») ордена Почетного легиона. За прошедшие 15 лет немец не пропустил ни одной боевой командировки. Сослуживцам казалось, что он искал смерть, другим способом его отчаянную храбрость на поле боя объяснить не удавалось. Его жизнь изменилась в тот момент, когда Эффенберг встретился со своим братом после долгой разлуки. Там же Маркус познакомился с сотрудником Красного креста доктором Шульцом, от которого и принял предложение поработать вместе после окончания контракта с Иностранным легионом.
Маркус кивнул доктору, прошелся взглядом по периметру и выдвинулся к раненому бойцу. Совсем недавно здесь был бой. Удушливый аромат горелого мяса и сладковатый запах гнилой плоти стоял в воздухе. Так пахло практически в каждой деревне на Балканах, затронутой войной.
«Клиентом» оказался молодой солдат без опознавательных знаков, получивший пулю в левую ногу. Эффенберг сделал предупредительный выстрел, чем вынудил бойца застыть на месте. Наёмник осмотрел раненого солдата, при себе он имел лишь два магазина от лежащего неподалеку АК-47. Глядя на кровавый след, тянущийся по земле, немец сделал вывод, что боец схлопотал пулю в бедро, выронил автомат и поспешил укрыться.
— Не стреляйте! — мямлил по-албански мальчишка, которому на вид не было и двадцати. Пробыв несколько лет на Балканах, Шевалье узнавал ключевые фразы на местных языках.
— Чисто! Можете выходить, док. У парня ранение в бедро, так что вам лучше поторопиться!
Шульц короткими перебежками добежал от укрытия к наемнику и раненому бойцу. Он был одет в манишку «Красного Креста» поверх бронежилета. Увидя его албанец заметно успокоился и даже повеселел, радуясь, что он ушел от смерти и сейчас ему окажут помощь.
— Америка? НАТО?
— Транспортировке не подлежит... Работаем, Шевалье.
Эффенберг безмолвно выругался, и, зайдя за спину албанца, накинул ему на голову светонепроницаемый мешок.
Шульц приступил к работе: вколол бедняге кетамин, затем выкурил сигарету и начал разбирать еще живого человека на запчасти. Никто, кроме него, не отваживался на подобные операции в полевых условиях из-за риска заражения. Однако у доктора были свои секреты, поэтому он предпочитал работать с еще живыми людьми. Трансплантолог изымал и обрабатывал нужные органы, после чего погружал их в мешочки с кустодиолом внутри контейнера со льдом.
Маркус не любил смотреть на то, как хирург вскрывает очередного несчастного солдата или гражданского, которому не повезло оказаться раненным на полях сражения в Косово. Он устал от вида крови, вылезших кишок, тлеющих на солнце тел.
Наёмник осмотрел оружие погибших, после чего сложил его в одну кучу, а ботинки и боеприпасы — к себе в вещмешок. Остальное время Эффенберг убил на пару растяжек из найденных у албанцев гранат. Бывший легионер горячо не любил «стервятников» и мародёров.
Оставив гиблое место, они добрались до закрытого внедорожника с обозначениями «Красного креста», припаркованного в чаще. Пока доктор менял запачканную кровью манишку на новую, Маркус погрузил свою добычу в кузов, и через какое-то время они отправились в путь. По дороге в Приштину им пришлось проехать через блокпосты, где их пропускали при демонстрации удостоверений «Красного креста».
В клинике «Медикус» в Приштине таким «стервятникам», как Шульц, платили за органы молодых и здоровых людей, в том числе и детей. Покупателями были авторитетные и богатые люди, которые не могли ждать и нуждались в немедленной и незаконной трансплантации.
Маркус держался подальше от «Медикуса», и поэтому, когда они подъехали к клинике, он высадил врача и поехал в отель. В старом, изрядно потрепанном войной здании его после очередного рейда ожидал торговец оружием Фатмир, которого наёмники прозвали Джоном Сильвером из-за его полноты, отсутствия одного глаза и протеза вместо левой ноги.
— Удачно поохотились? — услужливым тоном спросил албанец.
— Более чем.
— Много сербов положили?
— Вот тебе гостинцы от пятерых, — слукавил Маркус, зная о том, что за товар с убитых сербов Фатмир давал бонус: в обмен на оружие, патроны и ботинки — пачка долларов и бутылка бурбона.
Маркус зашел к себе в комнату, держа палец на курке пистолета. Старая привычка давала о себе знать. Шевалье прошел вглубь комнаты и поставил бутылку возле потрепанного полароидного снимка, затем залил половину найденного стакана янтарной жидкостью, которая отдавала приятным ароматом старого дуба.
На снимке он и его брат-близнец в разной военной форме сидели на танке напротив здания “Union Invest” в Сараево, а сверху их за плечи обнимал хорватский генерал Анте Готовина. Под снимком была его роспись и написанная им фраза:
«Mais le diable marche avec nous» (фр. «Но дьявол марширует с нами»)
Это были слова из гимна II-го парашютно-десантного полка Иностранного легиона. Анте и Маркус оказались однополчанами, правда, служили они в разное время. В Сараево Готовина оказывал помощь в сопровождении гуманитарной колонны, охрану которой осуществляли миротворцы, набранные из бойцов Бундесвера и хорошо знакомых хорватскому генералу французских легионеров из его бывшего полка. Среди миротворцев оказался брат Маркуса, с которым они не виделись со времени его отъезда из Германии. Он погиб всего через три дня после того, как сделали этот снимок.
Боль. Такая же, как перед отъездом и на похоронах брата. Тягучая, вяжущая, тяжелая боль тлела в груди наемника. В такие моменты немец подумывал стащить у Шульца скальпель и вскрыть себе грудную клетку.
Маркус тяжело вздохнул, парой глотков опустошил стакан, после чего разыскал ручку и бумагу. После гибели брата в Сараево он начал писать письма.
У меня выдалось немного свободного времени. Здесь творится безумие. Не верь новостям. Здесь нет хороших и плохих, руки по локоть в крови у всех, они просто вырезают друг друга деревнями. Если Ад есть на Земле, то он находится здесь.
Иногда я закрываю глаза, забываю обо всем и оказываюсь в том осеннем парке, когда шел дождь, и я поцеловал тебя в первый раз.
Спасибо, что не даешь сойти мне с ума, мой свет.
Он дописал письмо и спустился вниз, чтобы передать его администратору гостиницы. Услужливо улыбаясь, албанец попросил десять долларов, чтобы письмо доставили экспрессом. Маркус не стал отказывать ему и протянул купюру. Албанец мигом скрылся в подсобке, а Шевалье вернулся к себе и принял ванну.
Вечер еще не наступил, а в дверь его номера вновь постучали. Облачившись в полотенце и вооружившись пистолетом, наёмник обнаружил в коридоре Шульца, что пришел раньше запланированного.
— Маркус, у меня хорошие новости!
Шевалье знал, что если Шульц говорил эту фразу, значит, его ждало какое-то очередное дерьмо, от которого он не отмоется до конца своей жизни.
Он был прав. На следующий день они находились в полевом лагере албанцев, захвативших автобус с детьми и женщинами. Это были сербы, которых успели перехватить до того, как они вернулись бы в Югославию. Шульц проводил медосмотр пленных, в ходе которого выяснилось, что женщины подверглись насилию со стороны боевиков. На их оголенных, едва прикрытых лохмотьями телах виднелись синяки, губы разбиты в кровь. Дети были истощены. Доктор потребовал, чтобы большую часть женщин и детей накормили. Остальных «отпустили за ненадобностью». Их трупы позже обнаружат в одном из близлежащих оврагов.
Закончив осмотр, Шульц велел согнать в автобус всех пленных. Их везли в Приштину, где несчастных ждали в печально известном «Медикусе». После этого доктор остался бы в клинике на долгий срок, а их контракт с Эффенбергом подлежал обоюдовыгодному расторжению.
Маркус старался не смотреть в сторону сбившихся в кучку ребятишек, которых обнимали сербские женщины. Они уже не плакали, не могли плакать, сполна испытав на себе весь ужас войны. Он так и шёл, отвернувшись от них, не в силах посмотреть им в глаза.
Дойдя до своего внедорожника, он влез внутрь и зарычал от злобы, на что сзади ответили приглушенным визгом. Там сидели двое темноволосых мальчуганов, один из которых плотно зажимал рот другому. Тот, что был посмелее, держал в руке скальпель Щульца. Эффенберг отпрянул назад, заметив, что мальчишки были близнецами.
Сердце ёкнуло. Наемник выругался одними губами.
Малыши яростно сопротивлялись, но что они могли противопоставить взрослым мужчинам? Когда их тащили мимо Маркуса, оба глядели на него с ненавистью, с которой сподвижники Христа могли бы смотреть на Иуду, в тот момент когда он получал свои законные 30 серебряников от рук римлян. В ответ на гневные проклятья, которые один из близнецов адресовал немцу, тот лишь подмигнул и помахал левой ладонью, правую он по привычке держал на рукояти пистолета. Мальчишек отвели в общую кучу и затолкали в автобус.
Боль. Тягучая, вяжущая, тяжелая боль жгла в груди Эффенберга. Правда, на этот раз скальпель был совсем рядом. Маркус подобрал его, рукоять была еще тёплой, видимо, мальчишка нашел орудие в тот же момент, как очутился в машине, и до повторного пленения не отпускал его из своей крошечной ладошки.
Через некоторое время колонна двинулась вперед, они проехали мимо первого блокпоста, стоящего непосредственно возле лагеря; двое бойцов отсалютовали конвою. Шульц был приятно взволнован, в его глазах виднелся нездоровый огонёк, характерный скорее для докторов из застенков Гестапо, нежели для хирурга-трансплантолога, профессия которого заключается в спасении людей. Он что-то бормотал о деньгах, перспективах, собственной лаборатории, но Маркус его не слушал, он успел принять «допинг» в виде амфетамина и был погружен в собственные мысли. С 1991 года амфетамины широко использовались в Иностранном Легионе в качестве боевых стимуляторов. Эффенбергу стоило больших усилий отказаться от их использования после событий в Сараево, однако он всегда имел их при себе.
Джип, где сидели немцы, шёл в колонне первым. За ним шёл автобус, в котором находились двое албанцев, водитель и часовой, замыкала конвой машина с тремя бойцами из лагеря. Шульц обратил внимание, что его скальпеля нигде нет. К тому моменту они далеко отъехали от лагеря, но ещё не добрались до второго албанского блокпоста по дороге к Приштине. Местность была открытой, за исключением рощицы справа.
Примерно тем же движением, которым переключают передачу, Шевалье разорвал глотку хирургу скальпелем, выскользнувшим из рукава. Кровь брызнула фонтаном. Наёмник резко остановил машину и выпрыгнул из неё, будто кто-то вёл по внедорожнику огонь. Колонна остановилась. Албанцы завопили и начали готовиться к бою, а водитель автобуса просто схватился за голову руками, думая, что это его спасёт. Выждав несколько мгновений, Эффенберг упёрся в капот своей машины и произвёл несколько выстрелов в сторону рощи справа.
Теперь косовары думали, что на них совершили атаку с фланга, и заняли позиции у своего джипа, поливая свинцом ни в чём не повинную рощу. Шевалье переместился за автобус и, убедившись, что боевики не смотрят в его сторону, закинул под их джип пару гранат. Когда косовары поняли, что произошло, было уже поздно. Часовой покинул поле боя сам, сбежав после взрыва. Окончив бой, Маркус подозвал сербскую девушку и вручил ей пистолет, которым раньше владел водитель автобуса, после этого объяснил ему самому, что курс поменялся, и теперь они едут в Югославию, и сербка имела полное право его застрелить, если он вдруг вздумает затеять что-то другое.
Джип Эффенберга успел приехать на блокпост раньше автобуса. Недоумевающие часовые бросились к автомобилю, один из них заставил Шевалье выйти из машины и запросил документы. Он сразу же доложил начальству о происшествии, а другой, когда увидел салон и лобовое стекло, залитое кровью Шульца, запаниковал и вскинул автомат. Маркус моментально среагировал, потянув на себя первого албанца и выхватив пистолет.
Крик. Выстрелы. Зажатый курок. Пуля входит часовому в лобную долю, из его затылка вылетают куски черепа и мозга, а затем всего на один короткий миг в воздухе расцветает красивый цветок кровавого цвета. Впрочем, прежде чем получить пулю в голову, албанец все же успел нажать на курок и выпустить очередь. Пули прошили насквозь его сослуживца, и одна из них попала в брюшную полость немца. Он рухнул наземь, зарычал от дикой боли и прикрыл рану руками, но кровь протекала меж пальцев. Он лежал около минуты, затем, превозмогая боль, залез в джип и начал рыться в аптечке Шульца. Замедлив кровотечение при помощи ваты, он вколол себе «коктейль» из фентонила и омнопона. Перед глазами Маркуса встала пелена, дышать стало почти невозможно, изо рта струйками текла кровь, хотелось закрыть глаза и уснуть.
— Ещё рано, сержант! — по-прежнему рыча, убедил себя немец.
Он отогнал машину и поднял шлагбаум, глядя на пулеметное гнездо. Здесь Шевалье примет свой последний бой. Албанцы уже отправили погоню вслед за автобусом, который направлялся в сторону границы. Бывшие пленники глядели на наёмника из окон. А он искал взглядом двух близнецов, с которыми ему пришлось встретиться в джипе. Нашел. В их глазах светились слезы. Он отхаркнул поступающую ко рту кровь, подмигнул мальчишкам и помахал им на прощание левой рукой, сжимая правой кровоточащую рану…
Получив от проверенных людей информацию о гибели Шевалье в бою у приграничного блокпоста, Фатмир договорился с администратором гостиницы поделить деньги, которые хранились у немца. Также алчный администратор предложил торгашу взглянуть на письмо, которое недавно пришло на имя некоего Феликса Эффенберга. Фатмир не знал немецкого, однако администратор гостиницы, в свое время уволенный из посольства Албании в Берлине, сумел помочь с переводом.
«Мой милый Феликс!
Даже не представляю, через что тебе пришлось пройти. Что эта война сделала с тобой... В свете последних событий мне больно говорить, но ты, наверное, забыл... Той осенью вы с братом решили меня разыграть, и в тот день в парке мы гуляли с Маркусом, а не с тобой.
Ох и рассердилась я на вас тогда, даже нелепо вспоминать. Нелепо и горько. Ведь Маркус уехал во Францию из-за того что я выбрала тебя. А теперь его с нами нет.
<...>
Возвращайся скорее, я очень скучаю.
Твоя Мадлен».
Осознав, что письмо не представляет никакой ценности, албанцы его просто сожгли, а сами проникли в комнату и начали поиск сумки с деньгами, которые Шевалье заработал за время работы на Шульца.
Раздался мощный взрыв. Бывший легионер горячо не любил «стервятников» и мародёров.