Заглядывая в эти сериалы о подростках
Заглядывая в эти сериалы о подростках – я не верю. Я не верю ни единому кадру. Людям на экране по 15 - 16 лет, то есть мы с ними ровесники, однако их жизнь — полная противоположность моей.
Пока ребята из «Скинс» организовывали домашние вечеринки, я специально делал крюк по пути домой — чтобы не огрести лишний раз от одноклассников. Дома же, в то время как я отдирал бумажки с оскорблениями от своего портфеля, Эрик и Стив прямиком из 70-х показывали, с какой теплотой люди могут относиться друг к другу. Но поразительней всего была жизнь Отиса Милберна: когда он сталкивался с трудностями, он знал, что где-то там всегда есть его родители, с которыми можно быть искренним. Где-то там всегда есть крепость, где его уже точно «не достанут». Талантливые режиссёры показывали мне это в компьютере, а саундтреком шли крики мамы и отчима с кухни. Я знал, что чуть позже кричать будут и на меня: отчим был военным и считал, что мама вырастила тряпку, а значит он должен был взять воспитание в свои руки. Таким образом, даже дома спрятаться было негде, я чувствовал, что некая «общая злость» найдёт меня где угодно. Всегда. Наверное это немного жалко для взрослого парня, но если уместить мою жизнь в одно слово, в одно конкретное чувство, то больше всего бы подошло «беззащитность».
И это чувство изменило меня. Трудно описать работу этого механизма, но именно после осознания того, что не стоит надеяться где-либо найти опору, я начал копить в себе любовь. Думаю, с её помощью мне хотелось создать свою собственную «крепость». Правда, я совершенно не знал с кем, так что надежда была на удачу: я таскал воображаемую «корзину с нежностью» абсолютно везде — даже там, где мне были не рады. Эта корзина становилась всё шире и шире по мере того, как с разных сторон в меня прилетали плевки одноклассников и усмешки учителей. Единственным, что вызывало во мне страх, было развитие событий, при котором никому и никогда не пригодилось бы то, что я в ней нёс. К счастью, оказалось иначе.
Я обронил эту корзинку как раз на том самом «крюке», которым возвращался из школы. Это произошло на детской площадке в одном из дворов: стояло солнце, металл карусели дарил всем вокруг дружелюбные сентябрьские блики. Сидя на качелях, высокая девочка с коротко стриженными, тёмными волосами окликнула меня. Я обернулся, и всё, всё, всё посыпалось. Моя неуклюжая, бесформенная любовь упала на песок, превратилась в шарики и покатилась к её ногам.
Ве-ра. Как два выстрела. Вера — так её звали. Вера — так я её себе и представлял.
Я жутко стеснялся других людей, но с ней после первых секунд знакомства я почувствовал абсолютную свободу. Обычно, когда я с кем-то говорю, в воздухе как-будто рисуется правило, что мне многое не дозволено. С Верой же я сразу почувствовал себя другим. Свободным. Причём свободным не только конкретно с ней: мне казалось, что изменилось в принципе моё положение в мире. Стало легче.
— Я «дылда», — сказала она уже без смеха, — на физ-ре учитель меня один раз так назвал, и все подхватили. Вот, смотри, — Вера отодвинула футболку на левом плече, показав недавно заживший маленький порез, — это потом уже когда в раздевалке мне ручкой по коже водили.
Вера резко остановила качели и подсела ближе ко мне. Её зеленые глаза, что до этого бросали взгляд во все стороны, сфокусировались на одной точке где-то у меня на переносице:
— А тебя?
На той неделе мы встречались в этом дворике каждый день по пути из школы. Отчим отобрал у меня всю электронику за то, что я возвращался домой слишком поздно, но мне было всё равно. Мы просто знали, что один из нас точно будет на том же месте, так что дополнительных переписок не требовалось. Также я решил прийти и в воскресенье, хотя ещё и не был уверен, стоит ли это делать. Она была там. На фоне осеннего вечера казалось, что любую точку пространства, где она находится, освещает солнечный зайчик.
Впоследствии мы вместе начали ходить из школы — стали презренной «парочкой». Разумеется, “прощаясь”, её и мои одноклассники свистели нам в след, зачем-то делали наши фотографии и выкрикивали названия поз, которые следовало попробовать. Единственное, что меня успокаивало – они перестали как-либо бить Веру после того, как я один раз вмешался, хотя сам, конечно, получил неслабо. До сих пор горжусь. Верины же родители ничего не могли изменить — они хорошие люди, но даже при всём желании у них не хватало ни контактов, ни денег, чтобы перевести её в другое место. Так продолжалось до весны.
Где-то в середине марта отчим с матерью уехали куда-то к друзьям на день, а значит Вера могла остаться у меня. Такие моменты выдавались очень редко и я отлично помню их все, но именно эта дата особенно выделяется. Весь класс бросался на меня больше обычного, шутки по поводу Веры также встречались слишком часто, но я не придал этому большого значения. Мы встретились с ней после занятий и пошли ко мне домой, сама она вела себя как обычно. Вечером стало ясно, почему мне уделяли столько внимания.
Перейдя порог квартиры, Вера резко переменилась в настроении и спешно проследовала в мою комнату, встав ко мне спиной. Она сняла блузку, обнажив красивое, бледное тело. После блузки на пол начал падать град из красных кусочков ваты. Она обернулась и стало видно свежие ссадины, зияющие на её на животе: красная, кривая змейка ползла от пупка прямо к сердцу, пролезая между аккуратными формами её грудей. Ползла эта змейка между тёмными камушками — синяками. Пока я формулировал все те вопросы, которые возникали в моей голове, она взяла меня за руки, потянула за собой и мы легли на кровать. Она крепко прижалась ко мне:
— А такой ты меня любишь? – спросила она с усмешкой.
В её голосе отчётливо была слышна попытка не скатиться в истерику. Влажные ресницы касались моих щёк. Я не успел ничего сказать, как она продолжила:
— «Твои» ребята собрались с девочками из моего класса и выкинули мои вещи в туалет утром. Я пошла их доставать, а там меня поджидали, — она рассмеялась и этот звон, который обычно мгновенно вселял в меня радость, звучал совершенно иначе. Это был очень страшный звон, — они заставили меня снять одежду и начали бить чьим-то поясом по животу, чтобы следов не было видно. Били вроде за то, что парень одной девочки другу своему сказал, мол, я ему нравлюсь. Она узнала, ну и начала ревновать, — Вера закрыла лицо руками и все последующие слова доходили до меня, еле протискиваясь меж её пальцев, — я не могла потом сразу домой пойти. Мамино сердце не выдержит, если она такое заметит.
Я переместился в сидячее положение: мне казалось, что слёзы Веры у меня на груди – это злость. Она проходила сквозь все слои кожи, попадала в кровяной поток и стремительно отравляла мой разум. Я должен был что-то сделать, потому что никогда ещё люди, которые нас за что-то ненавидели, не заходили так далеко. Так не может быть дальше. Я развернулся и сказал:
— Завтра мы всё прекратим. Я обещаю тебе, завтра всё закончится, — я стал частью той «общей злости», о которой говорил ранее.
— Отчим уехал и скорее всего он оставил что-то у себя в сейфе. Служебное оружие какое-то точно должно быть... Сколько ещё так будет продолжаться? Несколько лет? Зачем нам это? За что? — мой голос дрожал, но внутри сам я был уверен во всём, что говорил.
Внезапно Вера игриво повалила меня обратно на постель и поцеловала. Потом, смотря куда-то сквозь, она сказала почти шёпотом:
— Давай сначала их застрелим, а потом сами... Здесь всё равно для нас счастья нет.
«Я — её крепость. Я не могу позволить ей оставаться беззащитной. Не в этом мире» —
проговорив это про себя, я утвердительно кивнул.
— Так всё легко оказывается! Как в том сериале – «Конец ёбаного мира», помнишь? Мы как Бонни и Клайд, только лузеры!
Несмотря на довольно тёплую погоду, мой выбор в одежде пал на пальто — чтобы в случае чего можно было спрятать пистолет в карман. Затем я придумал, как по дороге скрыть оружие от других людей, сохранив при этом возможность начать стрельбу в любой момент.
Вид у нас был, подозреваю, комичный: слева меня за руку держала Вера, которая шагала в моём пиджаке и пританцовывала, правую же руку занимал пистолет. Как Данила Багров из «Брата», я прятал его в пакете, оставив палец на курке. Как Данила Багров я считал, что восстанавливаю справедливость:
— Мы специально в это время вышли, чтобы прямо к линейке успеть. Они все там будут. Если тебе страшно, можешь постоять у забора, а потом уже придти.
— Я с тобой ничего не боюсь. Буду рядом, — она очень красиво улыбнулась и указала глазами на школу, появившуюся из-за угла, — смотри!
Стояла идеальная мартовская погода: было практически жарко, однако в воздухе так и витала ещё живая зимняя свежесть. Солнце как будто испугалось и спряталось от нас за облака — возможно, чтобы было удобней целиться. Мы подходили к цели. Через промежутки в заборе, который напоминал чугунный штрих-код, уже можно было видеть наших одноклассников, репетирующих какой-то номер. Учительница куда-то отошла.
— Прекратить насилие. Защитить слабого от сильного. Защитить себя.
— И инструментом для того, чтобы порвать порочный круг жестокости, ты выбрал пистолет?
Мы подошли к ним, Вера стояла рядом со мной и я чувствовал, что ей тоже становится тяжело. Ребята распознали нас и засмеялись. Их стайка организовала полукруг, которым они начали на нас двигаться. По их приближении, первым, что донеслось до моих ушей было: «пришли дебил и шлюха». Меня это очень обрадовало, я был готов начать вести огонь, правда мысли начинали всё активнее стучаться о стенки черепной коробки: «прекратить насилие», «инструмент», «защитить себя»... В какой-то момент я потерялся.
Пробуждение случилось через мгновение, когда один из её одноклассников под общий гул выдвинулся в нашу сторону — это сразу помогло вспомнить, зачем я вообще там был. Буквально на секунду он остановился в недоумении, когда я направил на него оружие, однако этой секунды хватило, чтобы во мне произошла очень большая перемена: «Я не хочу никого убивать», — сказал мой внутренний голос. «Я не хочу вершить насилия». Затем в голову пришло единственное верное решение: рука с пистолетом поднялась в воздух и я выстрелил в крону деревьев. Под звук развеивающихся по ветру пакета и листьев все замолчали — у меня из глаз выступили слёзы, и я начал кричать что-то несвязное, сопровождая это выстрелами в воздух. Наши одноклассники, которые сперва оторопели, начали с криками бежать в разные стороны, огибая застывшую на месте Веру. С площадки все исчезли —мы одни, хотя десятки испуганных глаз смотрели на нас из окон.
Я спрятал пистолет в пальто и взял её за руку — моя Вера — она не выглядела испуганной, наоборот — в её глазах можно было видеть совершенное удивление, смешанное с какой-то безумной радостью. Я видел её любовь. Мы возвращались домой неспеша и ни о чём не волновались — в нашем городе полицию и другие инстанции можно было ждать по несколько часов. Небо отливало приятным розовым оттенком.
Сейчас я понимаю, насколько мне повезло. Несмотря на огромное количество проблем, через которые мне потом пришлось пройти, в целом историю довольно быстро замяли — директор очень не хотел, чтобы новость о произошедшем разошлась. Так же помог отчим и его связи в армии — вся эта ситуация с пистолетом была наименее выгодна именно для него. Странным образом даже в семье дела резко поменялись — меня перестали считать растяпой, а в школе прекратились какие-либо нападки на меня или Веру.
Наверное, потому что они все поняли, что в чём-то были неправы.
Мне бы хотелось в это верить.