Разъяренный ветер

Разъяренный ветер выл долго и протяжно. Из за его высоко крика становилось невозможным отчетливо разобрать хотя бы одно слово, вырывающееся из динамика. Я поднес телефон к уху и невероятным усилием напряг все лицевые мышцы, будто бы это могло помочь.
- Т...к чт.., ты пр...шь? – помехи заглушали и искажали голос на той стороне трубки, отчего он становился почти не похожим на нормальный голос владельца.
- Нет, Серафим, сегодня не смогу.
- Ну ты д..мо! А к.. же п..сн.. ...апис..ть ?
- Да правда, не смогу! Занят! С чего я-то динамо?
- Н.. не по-поца...ки!
- По-поцански. Я предупреждал, что возможно планы изменятся. Так что извиняй. В другой раз. – я сделал короткую паузу, и, когда ветер немного стих, продолжил – Слушай, тут ветер просто скотский. Ничего не слышу, давай я тебе напишу позже. Совершенно невозможно говорить!
- Уд..чи...
- Давай.
Я стоял, переваливаясь с ноги на ногу, ругаясь и ежась от тиранически холодного ветра. Особенно мерзли руки и лицо. Периодически я прерывал покачивания, чтобы подойти к краю бордюра и выглянуть на дорогу, в надежде увидеть на ней автобус. Снега не было, однако здоровые декабрьские «минус пять» давали о себе знать, бессовестно обжигая щеки при каждом дуновении. Стоять просто так было невозможно, и, предусмотрительно осмотревшись на предмет полицейских, я закурил, забравшись под крышу остановки. Ветер уносил потоки дыма, не позволяя им становиться хорошими облачками. Ледяные корки луж у моих ног давали четко понять, что мне было бы неплохо добраться домой поскорее, желательно до наступления темноты.
Полминуты я просто курил, рассматривая наклеенные на стенку объявления, но потом мои пейзажные изыскания были прерваны девушкой, внезапно вошедшей под козырек остановки. Немного обидно, что не получится докурить в гордом одиночестве. Не вынимая сигареты из губ, я поднял глаза, чтобы посмотреть на возникшую персону. В принципе, в ее облике не было чего-либо совсем необычного, однако, общий образ показался мне весьма и весьма странным. Длинная черная юбка ниже колен. Немного мятая. Такие же по-ночному черные колготы и высокие сапоги из все той же черной кожи. На плечах красовались лямки маленького черного рюкзака. Странный белый свитер, очевидно, на размер больший, нежели нужно, говорил о бедности, или же определенной неряшливости, однако опрятная коричневая кожанка, идеально подходящая к внушительным карим глазам отвлекала внимание от этой незначительной детали.
Я беспрерывно пялился на нее около двух минут, отчего она, кажется, заметила мой небольшой интерес. Это стало совсем очевидно, когда она так же неприкрыто уставилась на меня. Я ожидал какого-нибудь невербального жеста, вроде игры со волосами, покусывания губ, ну или просто человеческой улыбки, однако, к моему огорчению, ничего вышеозначенного не произошло.
- Хм.— выдавил я, и, в тот же момент, затушив бычок о стенку остановки, метнул его на пол. Прямо на тротуарную плитку.
- Хм! – возмутилась она, и, тут же сделала шаг вперед.
Вообще, своим внешним видом, моя попутчица вызывала в голове четкие ассоциации со школьной учительницей. Возможно, она даже была семинаристкой церковно приходской школы. Хотя, должен признаться, семинаристок я никогда не видел в живую, да и вообще не знал, берут ли девушек в семинарию девушек, так что, судя по всему, образ был, очевидно притянут. Да и учительницы в ней было не много: попутчица выглядела моложе меня на пару-тройку лет.
Пока я стоял и пялился на неё, произошло нечто совершенно расходящееся с моими представлениями о жизни.
Никогда в жизни, до этого не видел такого: «учительница» просто подняла выплюнутый мною бычок своими тонкими пальцами и резким, порывистым движением, выбросила его в остановочную урну.
Восхитительно. Я просто стоял на месте, и смотрел, не силясь сделать хоть шаг – тупо смотрел на это. Когда я прекратил тереть свои ошарашенные глаза, я ощутил что в мою сторону уставился возмущенный взгляд. Быстрые коричневые глазки, нацеленные ровно на мой подбородок одновременно выражали и злобу и как бы обиду, вызванную моим поведением. Нет, это определенно был вызов. Я утопил руку в карман, и, через мгновение вновь задымил сигаретой. Интересно: сколько бычков она продержится?
Дым тянулся тяжело, медленно, и с каждым вздохом давление направленных на меня глаз становилось все больше и больше. Когда оно стало совсем невыносимым, я изрек:
- Чё зенки таращищь?
Она отвернулась. Уверен, если бы не случилось то, что случилось дальше, через пару мгновений она бы обернулась вновь, и наша дуэль взглядами продолжалась дальше и дальше. Честно говоря, представление настолько завлекло меня, что сам того не заметив, я на миг отъединился от всего безблагодатного, словно бы в рассказах Егора Бондаренко, мира. Пока я стоял, и бессознательно втыкал, на остановке неожиданно появилось нечто. Нечто, судя по всему, было собакой. Наверное, было. На здоровой лохматой туше лохтерьера красовалось несколько широких, очевидно свежих, кровоточащих порезов. Пес тут же повернулся ко мне и зарычал:
- Грр!!!
Единственное что я помнил на случай конфронтации с собакой это положение самого уязвимого места на теле. Сверхчувствительный нос был отменной болевой точкой, и в случае опасности, бить следовало именно туда, однако едва ли это будет так просто. По спине пробежал легкий холодок, я знал: через секунду собака вопьется зубами в мою ногу. Если же собака набросится сперва на девушку, то у меня появится фора. И бить первым буду я.
- Уйди отсюда, дрянь лохматая! я тебе жбан разобью и щенков твоих расчленю!
Хорошая попытка. Правда эта демонстрация агрессии была нужна скорее для меня: едва ли пес мог понять хотя бы слово. И дело было даже не в языковом барьере между русским и собачьим. Сделав пару шагов в нашу сторону, собака грузно обрушилась на землю. Безвольно обвисшие лапы, распластались по сторонам, словно четыре оборванных корабельных троса. Из разинутой пасти на асфальт тонкой струйкой заструилась алая, черешенного цвета кровь.
Я стоял, и выпучив глаза, пялился на собаку. Абсурдность происходящего отвлекала внимание, отчего я совершенно не заметил как моя странная попутчица оказалась рядом с псом. «Семинаристка» стояла на коленях возле пса, и что-то бормотала, поспешно ощупывая его брюхо.
Вдали, на расстоянии примерно одного квартала, раздался до боли знакомый рокот: это была маршрутка. Если бы не эта плешивая собака, уже через две минуты я бы убрался отсюда. Полчаса тряски в душной, потной маршрутке дяди Самвэла и я в двух кварталах от дома. Но нет, по законам судьбы, этой истории было не суждено закончиться так быстро. Градус неадеквата происходящего, многократно превысил норму, отчего на абстрактных трубах внутри моей абстрактной голове сорвало не менее абстрактные пломбы. Моя попутчица, судя по всему, не собиралась бросить бедную собаку просто так.
- Эй ты, помоги мне!
- Чего?
- Тут рядом ветклиника есть, помоги собаку дотащить, я одна не справлюсь.
- Чё блин? ты хочешь чтобы я об этот грязный мешок навоза ещё руки марал? – я изобразил искренне возмущение.
- Ну пожалуйста!..
Практически все вещи, которые можно сотворить с человеком имеют свой предел. Нельзя, например, заставить обычного человека отжаться пять тысяч раз, ведь на первой сотне у него откажут мышцы, а на третьей – умрет сердце. Есть такая палка, которая ломается, если ее перегнуть. Видимо что-то внутри меня что-то перегнули. Не то чтобы, сама по себе, ее просьба была чем-то особо убедительным, однако мой психологический блок был уже снят. С этого момента, происходящее скорее интриговало, чем отталкивало. Виртуальный Карфаген пал. Моя попутчица смотрела на меня горячими алкающими глазами, полными страдания, просьбы, и одновременно благородного ожидания. Точно такие глаза умеют делать домашние собаки, когда хотят выпросить еду с хозяйского стола. Надо же, какая перемена... Единственное что толкнуло меня на дальнейшее – эти глаза. Я был столь увлечен произошедшей в них переменой, что совершенно не хотел терять свой прогресс. Хотелось узнать – что же все-таки будет дальше.
...
Пачкались в грязи сапоги, разбивались от ударов быстрых каблуков едва успевшие замерзнуть лужи. Это шагали мы. Я шел медленно, перекинув собаку через плечо, словно грязный мешок картошки; «семинаристка» шагала чуть быстрее, постоянно опережая меня на несколько шагов. Наш моцион через дворы продолжался минут двадцать. Я всячески пытался завязать разговор, однако лед трогался тяжело и неохотно.
- Вот скажи мне, Лера, на кой ляд тебе это вооще надо? бычки зачем, собака зачем? – тебе че, заняться нечем?
- Как зачем? Ты бросил сигарету, убирать не стал. Улица грязная я убрала. Всё. Улица не должна быть грязной.
- А собака? эта дрянь волосатая?
- Это ты дрянь, а не собака. Жалко ее, вот и все! Понял?
Нет, такой наглости, она позволить себе не могла. Я сделал пару шагов в сторону, и сбросил собаку прямо на клумбы
- Эй, ты чего?..
- Раз я тебе «дрянь», сама этот мусор дальше потащишь... смекнула? – я резко развернулся на каблкуках, и махнув на прощание рукой зашагал в обратную сторону. - Хаста ла виста!
- Подожди, прости, стой! – «семинаристка» Лера стояла в двух шагах от меня и все так же откровенно прожигала меня взглядом. Интересно – она всем так в лицо пялится? Откровенно говоря, у меня почти пропало всякое желание учавствовать в этом паскудном performanc`е, но тут я заметил, как ее глаза предательски помокрели и я остановился. – извини... – Произнесла она тонким голосом. Тонким-тонким. Такая большая экспрессия в такой маленькой реплике. Уверен, из нее бы вышла хорошая актриса, или скорее уже вышла. Тоненькие струйки слез заставили слова казаться правдивыми и я молча поднял собаку, закинув на правое плечо.
- Понимаешь, я делаю такие вещи... просто потому что хочу их делать. Я никому ничем не обязана, просто... кто если не я?
- Понимаю. Стремишься к правильному.
- Да, к лучшему. Подумай, ведь все, чем занимается лучшая часть человечества, это именно оно. Художники там, поэты.
- А кто твои любимые?
- Кто? – Лера изобразила гримасу настоящего непонимания, и я осознал, что она не притворяется.
- Ну, художники и поэты?
-Ну мне Айвазовский нравится, Васнецов... А из поэтов Есенин, Блок, Мандельштам, Ахматова...
- Ясно... – ничего другого я и не ожидал. Стандартный набор. В принципе ничего плохого, но и ничего хорошего. Хотя нет, Ахматова – дрянь. Терпеть не могу, безмозглая лирика. Хотя дамам нравится... – Ясно.
- А тебе?
- Из художников – Муха, Куинджи, Айвазовский...
- А из поэтов?
- Хлебников, Тиняков, Башлачев, но ты их вряд ли знаешь.
- Фу! Первых двух знаю, такая мерзость! – Хах, мерзость? Кто она такая чтобы считать признанных классиков мерзостью? Обалдеть! Мне захотелось ответить ей жестко и агрессивно, что-нибудь в грубой критической манере, однако я предпочел до поры до времени сдержаться – ничего светлого!
- О-хо! – хохотнул я – а тебе только светлого подавай? Мир-то не весь светлый. Что ж теперь, всё кроме однотипных стишков про солнышко и любовь – не искусство?
- Искусство конечно... – она запнулась – прочитай мне какой-нибудь стих.
- Какой? Хочешь о любви? Может – о ненависти? о презрении? Могу и народные частушки...
- Частушки? – она улыбнулась – давай частушки. А они культурные?
- Культурные-культурные. Частушек без культуры не бывает.
- Ну давай
Я напрягся, тщетно пытаясь вспомнить хоть какую-либо частушку без мата или пошлости.
- Что-то не могу вспомнить... Давай лучше Тинякова?
- Давай!
-Сейчас, кх-м, вот, слушай – я снял с шеи шарф, наполовину расстегнул куртку, и начал надрывно декламировать:
«Я до конца презираю
Истину, совесть и честь.
Только всего и желаю -
Бражничать блудно да есть.
Только бы льнули девчонки,
К черту пославшие стыд.
Только б водились деньжонки
Да не слабел аппетит.»
- Хм! – Лерином лице моментально заалела гримаса горячего отвращения – какая грязь!
- Это не грязь. Это откровенность...
Мы пересекли улицу, и нашим взорам предстала вывеска зооклиники, возвисающая на другом конце улицы. Благо, до нее было буквально метров пятьдесят.
...
К моему глубочайшему удивлению, людей в клинике почти не оказалось. Мы вошли внутрь, Лера что-то крикнула сестре в регистратуру, и, через две минуты мы оказались в приемной. Худощавый доктор в халате исчез в соседнем помещении и тут же вкатил в комнату операционную кушетку.
- Лер, я тебя на улице подожду.
- Хорошо.
Я вышел в коридор, аккуратно прикрыв дверь
...
Багровое солнце медленно таяло, постепенно исчезая за линией горизонта. В голове мелькала лишь одна мысль: я вообще совершенно не понимал, что я здесь делаю. Хотя нет, вру. Я конечно же все отчетливо понимал. Причиной всех моих потуг была моя странная попутчица. Лера была полностью сумасшедшей девушкой. Безвариантно. Но ведь, все-таки это качество не делало ее хоть капельку плохой. Скорее это делало ее даже более интересной. Не делала ее плохой и свойственная ей природная кроткая наглость.
Доброта, проявленная к совершенно стороннему существу, хрупкая решительность. Это была Лера. Сложно, однако, встретить одновременно столь скромного и столь решительного и умного человека. С каждым мгновением она нравилась мне больше и больше. Знакомое дикое чувство снова плясало в ребрах, хватая за самую вершину позвоночника, карабкаясь по легким и сдавливая грудь. Нет, я не упущу ее, не дождетесь. Только бы вышла поскорее, холодно ведь.
Не дав мне закончить мысль, легка на помине появилась Лера. Растрепанные волосы и победный отблеск слегка пожелтевших зубов, говорил о успешном исходе битвы.
- Ну что псина?
- Жить будет! – сказала она и улыбнулась. – ещё как.
- Слушай, Лер... Я это... Оставь мне свой номер телефона. – решительно выдавил я.
- Зачем? – вопрос огорошил меня. Такого простого ответа я не ожидал.
- Я бы хотел увидеть тебя ещё, погулять, вот зачем.
- Зачем? – снова переспросила она Ее глаза стали совершенно растерянными и удивленными. Теперь уже она была жертвой странной ситуации.
- Ты мне нравишься, Лер, я бы не хотел терять тебя...
- Слушай...
- Лер... нет, ты...
- Нет, прости, я не хоч.. не могу. Всё. Прощай
- Стой. – Она не остановилась. Скорые шаги уносили «семинаристку» от меня с каждой секундой все дальше и дальше.
Я сделал рывок, и, в пару прыжков догнал Леру, едва не поскользнувшись на крайней луже.
- Лера... – я коснулся ладонью ее плеча.
- Отстань от меня, уйди!
Отстать? И это всё? Так просто?.
Почему, несмотря на все это, весь этот странный цирк, она боится простой встречи со мной? Это же ни к чему не обязывает.
- Вот сволочь...
Тишина. Лишь глухой отзвук эха, многократно отразившийся от припаркованных машин и одиноко стоявшей на скамейке тумбы, свидетельствовал об обратной связи с этим странным безблагодатным миром. Силуэт попутчицы исчез где-то вдали. Лера шагнула в темноту, и вечерний Ростов навсегда поглотил ее. Больше я никогда ее не увижу. Сделал пару шагов в сторону подъезда, и, замахнувшись, яростно влепил с правой по стоящей на скамье тумбе. Задняя стенка треснула, разродившись снопом мелких щепок и мелким облачком столетней пыли.
- Сволочь...
Вот именно. Ни к чему не обязывает. А с чего я считал иначе?
Внезапный поток ветра вернул меня к реальности. Уже поздно. Нужно было узнать время. Замерзшие пальцы никак не желали гнуться: лишь третья попытка просунуть руку в карман обернулась успехом. Тихо ругаясь и судорожно дергая пальцами, я наконец смог извлечь телефон из правого кармана джинсов. Остро вспыхнул телефон. На экране стройным механическим рядом высветились четыре цифры: 20:08.
...
Прикурив у безветренного бетонного подъезда, я спустился по ступенькам и поспешно отправился назад, в сторону остановки. Сейчас должна была выехать в рейс крайняя маршрутка. Следовало бы поторопиться. Темное беззвездное небо нависло надо мной черной, всепоглащающей тьмой. Внезапно я поежился от острого холода. Что-то мокрое укололо меня в лицо,– чуть ниже правого глаза и чуть выше щеки. Я задрал голову, и в ярком, колющем свете фонаря, моему взору представился быстрый сонм мелких летучих льдинок.
Я не заметил, как начался первый декабрьский снег.