В моей коммунальной квартире
В моей коммунальной квартире живет привидение, если, конечно, можно сказать про приведение «живет». Оно проскальзывает по коридору, открывает дверцы шкафа, разливает воду посреди кухни, запирает замки и шуршит пакетами. Белый силуэт иногда мелькает за моими дверями, я краем глаза вижу его сквозь матовое стекло. Однажды на козырьке за окном я нашел три веточки герани - подарок мне, новому жильцу, чтобы было не страшно.
Квартира в сталинском доме: высокие потолки с лепниной, большие окна, паркет. Три комнаты и длинный темный коридор. Ремонта здесь не было давно, время остановилось, наверное, в семидесятых. Будто бы большая семья выехала на дачу, вот только-только, даже чайник не остыл, и через два дня все вернутся. Я не знаю, сколько лет сдаётся эта квартира и сколько уже сменилось жильцов, но меня не оставляет ощущение «гостя», будто бы скоро придут хозяева, и важный советский мужчина спросит: «Кто сидел в моём дореволюционном кресле?». И хрупкая советская женщина заплачет, недосчитавшись хрустальных бокалов. Всем, кто приходит ко мне, я говорю: «Чувствуйте себя, как в гостях».
Кажется, привидение это женского пола, если у привидений, конечно, есть пол. В моей комнате два шкафа с хозяйскими вещами. Один закрыт на замок, а второй забит тканями, обрезками, простынями, пододеяльниками и наволочками. На шкафу шкатулки с иголками, нитками, наперстками, крючками, лоскутами. Рядом пожелтевшие выкройки, чертежи, ворох измерительных лент, клубки шерсти. В углу стоит швейная машинка. Женщина, живущая здесь, была рукодельницей. На стенах висят иконы, в комоде я нашел несколько нательных крестиков - она была верующей. Я складываю в этот старый комод свои футболки, и потом они пахнут то ли деревом, то ли нафталином, то ли старостью. Женщина, живущая в этой шкатулке, наверное, дожила до старости. Сидела одна в огромной квартире, ходила из комнаты в комнату, вечерами при свете зеленой лампы (под которой сейчас сижу я) шила платья дочкам, внучкам, ждала звонка в дверь. И если кто-то приходил, долго возилась у двери: верхний замок, щеколда, нижний замок, еще один замок, цепочка.
До сих пор она стоит за дверью и не торопится открывать: ключ то застревает, то проворачивается, и надо дойти до истерики, до визга, чтобы, наконец, открыла. Ей, наверное, не нравится, что я курю в квартире, что не мою полы и вожу гостей. Однажды она шуршала бумагой прямо за моей спиной, а любимое её развлечение - посреди ночи с грохотом открывать тумбочку. В этой тумбочке связки ключей, черно-белые семейные фотографии и (о боже) вставная челюсть. Что она ищет там? Хочет посмотреть фотографии, вспомнить, кто она такая? Или подбирает подходящий ключ, чтобы наконец выбраться из заточения? Или скоро укусит меня за пятку керамическими зубами?
Как она умерла? Может быть, прямо в этой комнате, прямо в этом дореволюционном кресле с ножками-лапами, глядя на картину с умилительным русским пейзажем (поле, дорога, береза). Или в комнате соседа, где сам по себе скрипит старинный шкаф. Или на кухне, посреди которой из ниоткуда появляется лужа. Или в коридоре с темно-зелеными обоями - он совершенно прямой, но кажется, что в нем можно заблудиться.
Я хотел бы с ней поговорить, расспросить, узнать, почему она здесь осталась, сколько ей еще куковать, где достала герань. Но даже увидеть её можно только мельком, повернешься - уже растаяла, будто моргнули фонариком.
В новогоднюю ночь все разъехались, квартира была пустой. Привидение могло, наконец, выдохнуть, вдоволь насмотреться на хрусталь, перебрать тряпки, заглянуть в комод, вспомнить запах. Интересно, как привидения празднуют Новый год. Может, смотрела на часы, висела в воздухе, светилась в темноте бенгальским огнем. Слышала прежний шум, видела любимые лица - такие же полупрозрачные, суетилась, ничего не успевала. Плавала в собственной памяти, летала, где хотела, снова чувствовала себя хозяйкой.
Скоро вернутся квартиранты, опять придется прятаться по углам. А пока чувствуйте себя, как дома, уважаемое приведение. Все двери открыты, хотя длявас их, ясное дело, не существует.