В камере 

В камере капельницы медленно капают капли: кап… кап… кап… Скорость поставлена минимальная. Сижу за столом в ожидании её окончания. Девушка-куратор придерживает кота. В ночной тишине кабинета время тянется медленнее обычного, и ощущения нереальности происходящего, усиленные недосыпанием, возрастают, - внезапно я просыпаюсь от того, что с грохотом ударяюсь лобешником об стол. Бдымс!
— У нас тут заканчивается, — отвечает девушка, показывая на капельницу и стоически делая вид, что не заметила моего вырубания. Киваю, мучительно протирая глаза. Времени едва ли прошло больше часа.

Часто алгоритм ведения такого пациента подразумевает подшивание мочевого катетера для ежедневного промывания пузыря в течение нескольких дней. Кот ходит в памперсе и защитном воротнике, и ему назначается курс капельниц в надежде спасти те почечные клетки, которые ещё остались в живых. «Раскачать почки», — говорят врачи, пока они не «схлопнулись окончательно».

Почки — очень скромные, терпеливые органы. Держатся до последнего, не жалуясь и почти ничем не выдавая своего состояния, разве что на начальных стадиях в моче может проявиться белок. А потом разом сдаются.
Нужно хотя бы пять процентов их живой ткани, чтобы кот продолжил жить дальше, а у него их, похоже, три с половиной.
Отключаю капельницу, подшиваю катетер — кот на прокол кожи даже не реагирует.

Помнится, на физиологии мы проходили тему «Болевые раздражители». Суть была в том, что лягушка переставала реагировать на погружение лапки в стаканчик с кислотой, когда другую её лапку сильно сжимали пинцетом. Вывод делался такой: сильный раздражитель перекрывает собой более слабые.
По всей вероятности, коту так плохо, что прокола кожи он даже не чувствует.

Те занятия по физиологии никого не оставляли равнодушным. Первая половина урока происходила под эгидой выпускания, а затем поиска и поимки лягушек, которые скакали по всему классу. На фоне всеобщего веселья и кипиша, у препода случалась истерика, он грозился всех отчислить, стучал кулаком по столу, брызгал слюной, вспоминая всуе декана, и только после этого, в напряжённой тишине, лягушки возвращались на столы, чтобы умереть во имя и на благо.

Чтобы избежать их убиения, я воровала отработанные лягушачьи трупики, которые выбрасывались в конце занятия в стеклянную плошку, и хранила их в холодильнике у Настеньки.
Светловолосая, с огромными синими глазами и пушистыми ресницами — словом, представляющая собой сказочную нимфу и фею одновременно, — помимо хрупкой обманчивой внешности, Настя обладала суровым, прокуренным басом, которому позавидовал бы любой, самый пьяный прапорщик. Жили мы в многоэтажной общаге, и Настя — прямо надо мной. Её соседка по комнате, Наташа, с утра пораньше выходила в коридор, рьяно трубила в надыбанный где-то пионерский горн и громогласно кричала: «Па-а-адъё-о-ом!», чтоб на лекции никто из их отсека не проспал. И у них был холодильник.

Настя позволяла мне проникать в него, класть свой пакетик и забирать его перед занятиями. Трупики, которые за неделю неизбежно начинали попахивать тухлячком, я выдавала на очередном занятии по физиологии за только что умерщвлённых лягушек. Препод ходил кругами, не понимая, откуда взялся вполне себе определённый запах, а я, с вымученным лицом, делала вид, что мышцы на лапках сокращаются.

Однажды Настя не смогла сдержать своего любопытства, залезла в холодильник и развернула таинственный пакетик, источающий откровенно сомнительный аромат. Это стало ясно по дикому крику, прогремевшему на полобщежития, а затем и на весь район. Потому что Настя вышла на балкон, склонилась через перила и, пока я не прибежала, многократно орала прокуренным хриплым басом одно и то же:
— О-о-оля-я-я! О-о-о-оля-я-я!
Было сложно объяснить ей, что я не француженка. По ходу, она мне так и не поверила…

…Возвращаюсь мыслями к настоящему времени и коту, который продолжает оставаться полутрупом, но уже молчаливым.
— Стационар, — предлагаю очевидное девушке-куратору.
Та согласно кивает. Вместо назначения хочется распечатать молитву…
.........
Серёжа в стационаре мирно спит на стуле. Мне нужна помощь, поэтому жестоко бужу его. Он смотрит на меня, как на привидение, встаёт, покачнувшись, и идёт следом, в кабинет. Кофейку бы нам сейчас обоим, а то глаза словно мёдом намазаны.
На очереди — кот-донор.
— У этого нужно взять кровь, — поясняет девушка-куратор, доставая его из переноски, — и перелить вон тому котёнку, — указывает на другую переноску.
— На иммунодефицит и лейкоз проверяли? — уточняю на всякий случай: оба эти заболевания являются частыми спутниками котов, подобранных на улице.
— Ага, — кивает головой девушка. — И отрежьте ему заодно яйца, под одним наркозом.

Донорство — это хоть и безопасная, но кровопотеря, а тут ещё и… с позволения сказать… яйца? Высказываюсь, но проигрываю в своём мнении: нет возможности привезти кота ещё раз, а кастрировать надо.
Набираем шприцы с антикоагулянтом.
Кот, удивлённый полуночным бдением, с удовольствием выходит из переноски, щурясь от яркого света и с любопытством оглядываясь вокруг. Он так рад, что спокойно поддаётся на наши манипуляции. Заворачиваем его в большое махровое полотенце, наркозим. Пока я беру из ярёмной вены кровь, стоя у головы спереди, Сергей оперирует кота сзади.

Затем из переноски извлекается бледный истощённый котёнок с мутными глазами. Похоже на герпес — бич бездомных котят, из-за которых они лишаются зрения; иногда вместе с глазами. Переливаем котёнку кровь.
На переливании он начинает громко мурчать, лёжа в гнезде из рук куратора. Это можно было бы назвать картинкой из серии «ми-ми-ми», если бы безнадёжные коты не пытались таким образом себя лечить: мурлыканье у них — один из способов самоисцеления: вибрации там лечебные, то сё. Почти физиотерапия.

Наконец, куратор уезжает, забрав две переноски: кошек на стерилизацию мы оставляем дневной смене. На часах семь утра. В окно, сквозь жалюзи щедро светит яркое солнце…

Проверяю стац.
Кот с ОЗМ переворачивается на живот, но он всё равно никакущий. Оставляю его на грелке, накрыв полотенцем. Ни фига там не четыре дня, похоже.
Котёнок с сотрясением мозга стабилен.

Прямо перед приходом дневной смены в холле появляются вечерние щенки-дристуны, — те, которых двое. Живые. Овощ после переливания воспрял. Оставляем их так же дневной смене.
По поводу третьего щенка обратной связи не происходит. Иногда, когда у хозяев нет денег, они больше не приходят, и отсутствие щенка не означает, что он умер. Иногда удаётся отследить пациента по рабочему журналу: приходил или нет. Так я себя как бы утешаю. Этот, третий щенок в журнале больше не фигурирует. Звонить им боюсь.
* * *
Воскресенье, вечер. Следующие сутки после ночной смены сплю, как убитая, упав лицом в застеленную кровать. Снится, что у меня на столе полутрупом лежит котёнок, из-под которого на подстеленную пелёнку вытекает кровавая жижа.
«Панлейкопения», — звучит в голове диагноз.
Изучаю котёнка — мордочка ассиметричная, налицо врождённые аномалии развития. Еле дышит. Не успеваю я продумать алгоритм лечения, как сон обрывается.

«Кошмарные сновидения — признак психических заболеваний», — жизнерадостно вещает внутренний голос, пока я, отдуваясь, лежу на кровати, окончательно проснувшись. Мне срочно нужен антидот от депрессии и ночных кошмаров.
Щас, щас… Нашариваю под кроватью припасённый накануне и спрятанный туда баллончик со взбитыми сливками. Ага, вот он.
Дальнейшие полчаса просто лежу и прыскаю сливки из баллончика прямо в рот. В голове тусуются философские мысли.
Хороший ли я врач? Многие на улице узнают, здороваются, а я даже не могу вспомнить их лиц. Совершенного, идеального врача по определению не существует просто потому, что всю жизнь приходится учиться. Часто я не могу понять весь патогенез, и отправляю животных к более умным коллегам…

В голове крутится фраза, сказанная одним из преподавателей академии: «У каждого врача есть своё кладбище пациентов». У меня оно тоже есть. Каждый раз, когда я теряю пациента, в голове звучит голос коллеги: «Этот уровень пациента, вероятно, еще слишком сложен для Вас». Так и есть. И каждый раз я надеюсь не пополнить это своё кладбище. Выводы, полученные посредством этих смертей, обесценить невозможно.
Врачи — не Боги. Просто иногда Бог излечивает нашими руками. А иногда нет. Тут нужно смирение с Его решением, что ли.
Сливки быстро заканчиваются, и баллончик пустеет.

Ну, всё, хватит философии.
Звоню в клинику. Дневная смена говорит, что приютский кот с ОЗМ начал пить воду и чуть-чуть поел. Это хорошо. Котёнок Лёлик с сотрясением мозга всё ещё держит голову набок, но уже интересуется едой, и хозяева приняли решение подержать его в стационаре подольше. Святые люди. Удивительно, как он вообще выжил после удара машиной!
— Хозяйка звонила, — волнуясь, рассказывает по телефону Аля, — вся в слезах, умоляла продолжать лечить. Очень извинялась, что деньги за стац её дочка сможет привезти только вечером.
— Утешила?
— Ага, сказала, что до вечера, конечно, время терпит.
На навыки хорошего врача деньги не влияют никак от слова «вообще».
«Мастерство не пропьёшь?» — некстати парирует внутренний голос.
— Как он хоть? — спрашиваю.
— Ест, если миску прямо к носу подставить. И мурлычет, как трактор, когда шейку чешешь, — радостно говорит она.
Хорошие новости.
Прощаемся. Аля, конечно, просто блеск. Вспомнилось, как она намедни сказала женщине: «Держите уже кота передними руками!» Хохотали все, кто был в кабинете, и сама женщина — громче всех.