На окраине немецкого посёлка

На окраине немецкого посёлка Зулингем, недалеко от Дюссельдорфа, стоит небольшая русская изба. Её построили по заказу моего друга – большого русского писателя Андрея Комина.

Как только его последний, очевидно, диссидентский роман, получил множество европейских наград, руководство СССР поставило Андрею ультиматум, после которого у него не было никакого выбора, кроме как покинуть страну. Однако если этот невысокий, худой мужчина сорока лет и уехал из России, то сама Россия, согласно известной поговорке, из него уезжать не собиралась. Да и сам Комин её не пускал.

Это было видно во всём. Большую часть денег, полученных за книги, он потратил на дом, упомянутый выше: красивая деревянная изба с нарядными ставнями и резьбой стояла на берегу озера, особняком от соседей. От дома до озера шла небольшая лесенка, так что при желании всегда можно было немного поплавать на лодке, которую Андрей сколотил самостоятельно. Место выбирали специально, чтобы он, каждое утро сидевший на ступеньках и смотрящий на тихую воду, мог вновь ощутить себя дома.

Внутренняя же отделка избы точь-в-точь повторяла интерьеры его детства: небольшой стол, на котором стояла печатная машинка, печь и иконы. Единственным исключением был чемодан с книгами, уже несколько лет лежавший в углу:

– Почему ты его не разберёшь никак? – как-то раз поинтересовался я, сидя с ним за стаканчиком немецкого светлого.
– У меня там всё самое важное: Толстой, Гаршин, Чехов – мои любимые издания... Мне по телефону звонили из России, – кто именно звонил, он не уточнил, – сказали, что, может быть, мне разрешат вернуться. Я снова увижу Миру и сына!

Речь шла о его жене и ребёнке, которых не пустили вместе с ним. Расставание с семьёй было тяжелейшим ударом для Комина. Однако, останься Андрей в России, тогда бы ему пришлось отправиться в тюрьму, и в таком случае он бы не смог помогать семье даже деньгами.

– Ты что, с ума сошёл?! – Я понимал его желание вернуться, но для меня казалось очевидным, что это самоубийство. – Они ж Бог знает что с тобой сделают там!
– Мне всё равно. Ты не понимаешь... – Андрей закурил и нервно продолжил. – Это не только про семью, это ещё про меня. Одиночество, оно разное бывает. В России у меня было хорошее одиночество, творческое: я всегда мог развеять его с помощью близких. А здесь оно вынужденное. Как будто я потерял какой-то смысл в прошлом, в России, и пока я не верну его, не будет у меня здесь нормальной жизни. С ума сойду скоро, настолько меня это мучает...

Докурив, Комин впечатал сигарету в пепельницу и попросил у официанта счёт.

***
Мы знали друг друга много лет, однако, я, благодаря стечению различных обстоятельств, переехал в Западную Германию гораздо раньше Андрея, и был здесь его единственным, хоть и не очень близким другом. С момента того разговора я стал навещать его чаще, чем обычно, потому что мне было трудно видеть, как он всё больше уходил в себя, отрешаясь от окружающего мира. Но едва ли я мог с этим что-нибудь поделать.

Больше всего отрешённость Андрея отражалась в том самом чемодане. Каждую неделю всё новые и новые вещи оказывались в нём: фотографии семьи Андрея, его первые, изданные ещё в России, книги, письма от читателей... При взгляде на это создавалось ощущение, будто хозяин чемодана вот-вот куда-то поедет, однако, на любые вопросы о том, почему Андрей решил, что его должны пустить обратно в Союз, он не отвечал, ссылаясь на какие-то непонятные звонки от неизвестных людей. Но вскоре я узнал реальную причину странного поведения Андрея – он запил.

Выяснилось это случайно. Я тогда преподавал историю в местном университете, и после пятничных лекций нередко захаживал к нему в гости. Однако в ту неделю у меня выдалось чуть больше свободного времени, и я решил навестить его на день пораньше.

На месте меня ждало удивление: дверь в избу стояла открытой настежь. С волнением я схватил булыжник, лежащий у двери, и вбежал внутрь, ожидая встретить грабителей. Однако вместо них нашёл там Андрея, лежащего на полу в окружении пустых, звенящих бутылок.

– Подстаканник любимый... – тяжело просипел он.
– Что? – Я положил булыжник на стол и подошёл к Комину, подумав, что он бредит.
– Подстаканник мой убери в чемодан. Я готов к отъезду. Почти всё собрал.
Андрей говорил это спокойным голосом, но, посмотрев ему в глаза, можно было сразу понять, что он в неадекватном состоянии.
– Ты никуда не едешь. Ты всё придумал. Обратно в Россию уже не пускают.
– Врёшь! Врёшь ты всё, скоро поеду! Меня Мира ждёт. Меня страна моя ждёт! – раздраженно крикнул Андрей.
– Как? Неужели вам удалось поговорить?
– Нет. Она письмо прислала.
– И что там?
– Не знаю, четыре дня назад пришло, но я не открывал ещё. – Выдал он максимально нелепый ответ. – Волнуюсь слишком. Но, очевидно, что они меня ждут. – Он встал и подошел ко мне, блестя уставшими жалкими глазами. – Правда же?
– Андрей, открой письмо.

Он отвернулся и, будто боясь чего-то, рукой указал на стол.

Я распечатал конверт и, пробежавшись по письму глазами, попал в трудное положение. Мне было непонятно, как передать его содержание Андрею в наименее жесткой форме.

– Она... Хочет развод. Нашла себе другого мужчину, они сейчас с сыном вашим все вместе живут.

Остолбеневший Андрей сел рядом с чемоданом, прислонившись к стене. После нескольких минут молчания его внезапно посетила другая идея:

– Нет. Всё обман. Это государство, государство её заставило мне такую глупость прислать!

Трясущимися руками Комин открыл шкаф и начал складывать в чемодан старую одежду, которую он носил ещё в день его прибытия из России. Он выглядел как абсолютно помешанный человек. Решив воспрепятствовать продолжению психоза, я вырвал из его рук старый пиджак, от чего Андрей качнулся в сторону, машинально пнув открытый чемодан. Горка вещей, находившаяся в нём, пошатнулась и, выдержав драматическую паузу, разлетелась в разные стороны. Пол украшала мириада вещей из прошлой жизни Комина.

– Что за бред? Да брось ты это старое барахло!
– Это всё, что у меня есть!

Выкрикнув это, Андрей зарыдал как ребёнок и открыл ещё недопитую бутылку.

***
С тех пор мы перестали общаться, однако, иногда я всё же слышал кое-какие новости о нём от нашего общего знакомого, литературного агента, изредка проводившего семинары в моём университете. Обычно они раз в месяц созванивались с Андреем, и тот объяснял, почему не может сдать текст вовремя, но при этом должен получить аванс за следующую часть работы. Однако в один день всё поменялось – он рассказал мне об этом, когда мы встретились на работе:

– Комин уехал.
– В смысле? Куда? Зачем?
– Обратно в Советский Союз. К жене.
– Это невозможно. Она развелась с ним.
– Он позвонил мне сегодня утром по телефону и сказал, что разрывает все контракты, потому что едет домой. «Я решился! – Мол, – всё, возвращаюсь на родину!». Мне показалось, что Андрей пьян, но, приехав к нему, я действительно не застал его дома. Он очень давно пытался добиться разрешения на въезд, так что, наверное, если он сейчас в посольстве, то можно ожидать фурор: «Советский диссидент, всемирно признанный гений, возвращается домой».
– Он пьяница. Этого не может быть.
– Ну, скоро увидим. Либо он будет в новостях, либо ночью вернётся домой с какого-нибудь странного творческого вечера, закончившегося попойкой. От этого человека можно ожидать чего угодно. Он же гений, в конце-то концов.

Само сочетание слов «Андрей вернулся домой» вызывало во мне необъяснимый страх, и, не закончив разговор, я сорвался с места и побежал к Комину.

***
Сколько я ни пытался, но никого нельзя было увидеть через окна. На стук в дверь ответа тоже не было. Я точно знал, что Андрей не мог поехать в советское посольство, где, к тому же, его никто не ждал: классический мечтатель, он был невероятно хорош в создании прекрасных замыслов, но зачастую душевных сил его не хватало на реализацию таких долгосрочных идей, как запланированный переезд. Последний свой роман, например, он писал добрых двенадцать лет, хотя объём его был очень далёк от «Войны и Мира»...

Однако, как и все подобные люди, Комин был способен на резкий, необдуманный поступок, и это-то меня и пугало больше всего. Стояла прекрасная погода: вечернее небо проваливалось сквозь прозрачную озёрную воду, и лишь спустя некоторое время я заметил, что в середине прозрачно-лилового марева виднелся силуэт лодки Андрея.

Не признаваясь в этом самому себе, я сразу понял, что произошло, и спокойно пошел к соседям вызывать спасателей.

***
Тело Андрея вытащили из воды через несколько часов, когда стало уже совсем темно, и никого, включая меня, полиция не пускала посмотреть на него. Люди из посёлка, быстро прознав, что у них был за странный сосед, мгновенно разнесли эту новость по округе, так что на следующий день в газетах экстравагантный писатель Комин действительно произвёл фурор своим последним «произведением».

Его литературный агент давал интервью на радио, где вместе с ведущим пытался понять, какие ещё великие произведения мог написать Андрей. Жёлтые газеты поражались, насколько сильно он должен был страдать, чтобы решить свести счеты с жизнью. Меня же занимал совершенно другой, не такой интересный для публики факт, выяснившийся с утра...

Чтобы остаться под водой, Андрей ремнём привязал свои ноги ни к чему иному, как к большому туристическому чемодану, битком набитому его старыми вещами.

Я шёл по улице, думая об этом, а афиши с новостями на фоне как бы шептали со всех сторон: «Всемирно признанный гений вернулся домой».