Кутаясь в ткань летнего пальто

Кутаясь в ткань летнего пальто, безуспешно ища спасенья от раннего, пока ещё холодного весеннего ветра, я медленно пробирался сквозь толпы спешащих по своим, несомненно важным, делам людей. Рокот двигателей, пустые и громкие разговоры, удары подошв о гладкий асфальт — всё это смешивалось в едином раздражающем гуле, заставляя меня мысленно стонать он нежеланного шума. Что поделать, город жил своей жизнью, медленно вытесняя из себя жизни людей.
Я остановился и с чувством неподдельной грусти оглянулся вокруг. Увидел я всё то, что и должен увидеть человек, пребывающий в современном, развивающимся городе. Они в самом деле мало отличимы, эти муравейники, только в некоторых муравьев побольше да в некоторых, наверное, слишком много бетона. Ровно укатанные асфальтированные дорожки, по соседству с ними такая же, только пошире, проезжая часть, по которой плавно скользят блестящие на солнце автомобили. Столбы, фонари, указатели, знаки и светофоры, а также дома и люд, люди... Всё было новеньким и свежим, будто бы кто-то ограбил детский магазин игрушек, забрав все пластиковые домики, а по приходу домой — расставил на полу и начал пялиться на них. Магазины пестрели яркими вывесками, завлекая проходящих мимо зевак, солнце наконец оживало от зимней спячки, а резкий прохладный ветер разносил повсюду запах выпечки и выхлопных газов.
Странно. Город был мне чужим, а ведь некогда я родился в нём. Уехал, правда, мальчишкой, но пробыл достаточно, чтобы считать это место родным. А сейчас, стоя здесь, чувствую, что мы с ним будто старые знакомые, которые проходят мимо друг друга на улице и не утруждают себя лишними приветствиями.
Я покинул эти места почти тридцать лет назад, вернулся же только сейчас обрюзгшим, пополневшим, полысевшим и явно поумневшим мужчиной, который, к сожалению, и сотни метров не может пройти без одышки, так его тело привыкло к мягкому сиденью его любимого седана. На душе будто кошки скребли, и до чего-то, видимо, доскреблись. Воспоминания всплывали в голове одно за одним: первые друзья и первые враги, первая любовь и первые разочарования, проказы и взбучки от отца, моменты радости и грусти — всё проносилось в голове со скоростью, заставляя сердце с каждым ударом всё сильнее надрываться от тоски.
Попал же в родной город я, естественно, не от своего сильного желания - совершенно спонтанно: ехал по работе, проверить новый офис компании, в которой являлся управляющим, и вдруг понял, что проезжаю мимо отчего края. Захотелось посмотреть, что же там изменилось со времён моего отъезда, да и, признаться честно, совесть заставляла хоть раз взглянуть на могилу некогда обожаемой мною бабушки. Впрочем, та же самая совесть не особо напоминала о ней былые десятки лет, но сейчас она, видимо, решила отыграться. Погибла бабушка давно, буквально через год после того, как мы с семьёй покинули N. И сейчас, смотря сквозь запыленную призму воспоминаний, я понимаю, что тогда не пробовал чая лучше, чем тот, который заваривала она. Уж не знаю, из чего она его там делала да и вкус слабо помню, но точно знаю, что он был восхитителен.
Ещё на въезде я понял, что это явно уже не N из моего детства. Видимо, построили какой-то завод, и сюда огромными потоками хлынули люди.
Ехал я медленно, плавно скользя по залитому солнцем асфальту. За широким окном расстилались новенькие, почти неотличимые друг от друга дома. Ряды их смазывались от езды, лишь изредка бросались в глаза детали, хоть как-то разбавляющие монотонное полотно.
Приходить на кладбище с пустыми руками непринято. Почти добравшись до центра в поисках цветочного магазина, я припарковался рядом с каким-то невзрачным их представителем, вывеска которого гласила «Сирень». Выйдя на тратуар и обалдев от пронзающего ветра, я вдруг остановился, чтобы оглянуться вокруг. Воспоминания же, будто специально поджидая меня, набросились, крепко сжав моё сердце. И среди их вороха в голове моей ясно всплыло одно, меня на него подтолкнула вывеска цветочного магазина. Воспоминание незначительное, давно и позабытое, сумевшее лишь сейчас вырваться из недр памяти и почему-то ударить так сильно. Так, будто не было оно глупостью и пустым размазыванием соплей.
Когда-то на бывших окраинах маленького городка, где сейчас образовалась дорогая коттеджная застройка, было лишь поле, полное левкоя и одуванчиков. Помню и могучее толстое дерево, на ветке которого висели дряхлые качели, пережившие, наверное, несколько поколений. Помню синее небо, которое вроде как казалось ближе, нет? Даже от воздуха тогда, кажется, можно было опьянеть.
Я часто бывал на том месте, и бывал не один. Компанию мне составляла девочка, моя ровесница, нам было лет по пятнадцать, не больше. Она была милая, я точно помню зелёные глаза и короткие светлые волосы. Мы много болтали, в основном всё о той ерунде, о которой вечно болтают дети: об учёбе, об оценках, злобных учителях и несправедливых родителях.
Я точно помню, что она любила Тургенева и Чехова, находила забавными их рассказы и повести, особенно те, где про любовь. Всё время пыталась их мне пересказывать, но я не слушал, точно не слушал, какому мальчишке будет интересна такая ерунда? Она всё смеялась надо мной, когда я, заскучав от её томных рассказов, клевал носом. И ветер разносил её негромкий, ласковый смех, смешивал его с шелестом высокой травы и стрекотанием кузнечиков. Мы часто засиживались до позднего вечера, частенько получая за это нагоняи от родителей, мы вообще часто их получали, мы же были детьми.
С высоты своих лет, оглядываясь назад, туда, где я был так молод и глуп до одури, мне почему-то не было стыдно.
И я, как сейчас помню, синим весенним вечером, когда солнце переставало обжигать, оставляя лишь тёплый, лёгкий ветерок, мы вновь встретились. И в глазах её поселилась ранее не зримая никогда мной печаль, я почувствовал укол где-то в рёбрах. Пряча глаза, она сбивчиво заговорила: «Слушай... Мои родители... Мы переезжаем... Отцу предложили хорошее место в другом городе и...». Взгляд её бешено метался с одного цветка на другой, с упорством избегая встречи со взглядом моим. «Знаешь... Я хотела сказать... А хотя ладно! Я спешу, извини, нам сказали, срочно выезжать, надо помочь маме собрать вещи. Завтра утром, перед отъездом, я успею прийти сюда ненадолго. Только не забудь, ладно?». Я утвердительно кивнул головой, и она, радостная, заспешила домой. Она не оборачивалась, потому что знала, что вернётся. Зачем оборачиваться, когда знаешь, что видишь что-то не в последний раз? Я долго смотрел ей вслед, но тогда я ещё был глуп, не понимал, что уходит не она, а моё детство.
Утром я пришёл чуть раньше условленного, хотелось нарвать каких-нибудь цветочков, чтобы вручить их ей в дорогу, на большее моей мальчишеской фантазии не хватало, а то, что она любила цветы, я знал, точно знал.
Уже через некоторое время я держал за спиной небрежный букет из полевых цветов, и всё стоял. Стоял я долго...
Да, она не пришла. Может, пришлось уехать раньше и она не успела? Может, случилось что? Я так и не смог выяснить. Не знал нового адреса, чтобы написать, и сам никакого письма не получил. Впрочем, уже неважно, в самом деле, столько -то времени прошло.
Через некоторое время после того случая мне тоже пришлось покинуть городок. В провинции всегда проблемы с работой, и мои родители тоже стремились поскорее уехать — это неудивительно.
И вот я снова тут. Вернулся будто бы на чужбину: не было весны, качелей, не было ветра, не было сирени, не было и девочки, уходящей не оборачиваясь.
Не стирая с лица улыбки, грустной от воспоминаний, я грузно направился к дверям цветочного магазина. Скрипнули петли, зазвенели колокольчики над дверью, оповещая о желанном покупателе. Постаревшая женщина, сидящая за прилавком, с явным раздражением подняла свой взгляд на посетителя.
-Мужчина! Мы только сегодня утром открылись, живых цветов ещё не завезли, искусственные только есть, брать будете? – резко спросила она.
-Искусственные? - всё ещё витая в своих воспоминаниях, переспросил я.
-Да! Искусственные, говорю же, надо? - отвечала она, всё меньше скрывая своё раздражение.
-Ну, давайте... Так даже лучше...