Индийский поход Диониса

Автор Леонид Нестеров

То, что я многословно попробую сказать ниже, лишено претензий на научность. Скорей, это антидепрессивная сказка. Уговаривания не всегда срабатывают даже при субклинической депрессии, да что там говорить, как правило, не срабатывают. Но всё же некоторые претензии я сохраняю – вдруг да получится заглянуть в дионисийскую оптику и не потерять при этом ясности взгляда.

Цель любого поэтического предприятия – риторическая: придумать новые слова для старых смыслов. Вот и я буду говорить о вещах банальных. То, что я скажу – всего лишь взаимосвязанный набор метафор и образов, позволяющий увидеть нечто, что видимости не имеет. Попытка построить кругообразный сюжет вокруг дырки. Возможно, байка будет неотличима от бреда. Это хорошо. Потому что речь у нас пойдёт о духовном сне и об индийском походе Диониса.

Живые существа, обладающие восприятием, суть машины, производящие волшебство. Методологически полезно не забывать, что человек есть просто динамическая молекулярная композиция. Просто? Но ведь биохимия и мембранный потенциал ионов конституируют в нас самое интересное – психику и сознание. Контингентный ли это эпифеномен или результат полюбовного сговора демиурга с ананке-необходимостью, кто знает? Но в мире разлита поэзия.

Занятная вещь: серотонин представляет собой производное триптамина. Из серотонина (5-гидрокситриптамин, 5-HT) организм синтезирует мелатонин (5-метокси-N-ацетилтриптамин). Функций у этих биогенных моноаминов в организме множество, но меня, конечно, интересуют их роль в мозгу. Серотонин – один из нейротрансмиттеров. Другая «функция» этого лиганда не менее любопытна – серотонин называют гормоном счастья. Откуда взялся такой титул мне не понятно. Говорят, этот ложный миф запустили журналисты в девяностых или в нулевых. Нужен миф верный. Ведь серотонин, скорей, нейромедиатор процессов торможения восходящих активирующих систем мозга. Он блокирует и регулирует отрицательные эмоции и боль. Серотонин, грубо говоря, успокаивает и приводит психические процессы к балансу. А уж мелатонин так и вообще нейротрансмиттер, определяющий циркадные ритмы. Регулятор сна, проще говоря. Кроме того, мелатонин негативный регулятор полового развития. Тоже, знаете ли, тормозит что нужно. Хотя на самом деле всё значительно сложней. Серотонин оказывает не только тормозящее, но и в некоторых случаях возбуждающее воздействие. Всё зависит от типа 5-НТ-рецепторов, которых несколько видов и подвидов. Вообще, серотонинергическая система мозга – одна из основных сигнальных систем организма, чрезвычайно древняя.

Но это ещё не все эндогенные триптамины. Самый знаменитый это, конечно, N,N-диметилтриптамин. ДМТ. Да, про который у Теренса Маккены, доктора Рика Страссмана и профессора Майка Тайсона. Да, та самая «молекула духа». Да, которая про эльфов и триповый ба-бах. И, на всякий случай, упомяну, что ДМТ в Российской Федерации запрещён. Долгое время предполагалось, что эндогенный ДМТ синтезируется в шишковидном теле мозга. Красивая гипотеза. Ну как же, эпифиз – бывший третий глаз у амфибий и рыб. Диметилтриптамину, этому мощному психоделику, там самое место. Но, увы, пока с этим не вполне ясно. На самом деле ситуация такая: в 2019 году в журнале «Scientific Reports» группой авторов (один из которых тот самый Рик Страссман) была опубликована статья (https://www.nature.com/articles/s41598-019-45812-w), наделавшая много шума. В ней приводятся экспериментальные доказательства, что эндогенный ДМТ точно есть у крыс, причём в количестве сопоставимом с серотонином; у крыс и у человека в мозгу точно есть ферменты, синтезирующие ДМТ. Но у человека эндогенный N,N-диметилтриптамин пока не обнаружен. Чтобы однозначно выяснить его наличие или отсутствие, нужны инвазивные исследования человеческого мозга, а это хлопотно. Но ДМТ, скорей всего, есть в нашем мозгу. Д-р Джимо Борджигин (одна из авторов вышеуказанной статьи) в своём интервью (https://kahpi.net/dmt-research-science-jimo-borjigin/) утверждает, что можно смело исходить из того, что ДМТ в человеческом мозгу есть. Мало того, возможно даже ДМТ является нейротрансмиттером для особой нейрональной системы. Если такие нейроны и, соответственно, рецепторы всё-таки экспериментально обнаружат, это будет просто фантастикой. Но пока роль эндогенного ДМТ в организме человека неясна. Есть версии, что диметилтриптамин регулирует стресс, влияет на гипоксию и, самое интересное, участвует в процессе появления сновидений. Так же есть гипотеза, очень слабая, на мой взгляд, что ДМТ ответственен за околосмертные видения. То есть понятно, раз экзогенный ДМТ – сильнейший галлюциноген, то его эндогенному аналогу пробуют найти достойную психоделическую роль в ЦНС. Ну что тут скажешь… эвоэ.

Так вот. Вся эта триптаминовая аптека у нас внутре имеет своим прекурсором триптофан. Это так называемая незаменимая аминокислота, то есть не синтезируемая в организме, а получаемая извне с пищей. Триптофан содержит в своей химической структуре индольное ядро. Когда в процессе катаболизма триптофан разлагается, то на выходе (в прямом смысле, уж извините) получается этот самый индол и его гомолог скатол. Индол, – и это знает всякая женщина, профессионально любящая хороший парфюм – составляет сущность так называемого индольного абсолюта (или на французский манер – индольного абсолю). Это специфический тяжёлый аромат с некими животными или земляными нотами. Некоторые даже улавливают в нём тонкий смрад, едва ли не трупный. Что любопытно, индольный абсолют содержится, среди прочего, и в запахе нарцисса, того самого цветка, которым Гея, старая интриганка, охмурила нашу Кору, предав её Полидегмону могучему. Вообще, индол (он же бензопиррол) в малых концентрациях даёт запах скорей жасмина. В больших же концентрациях индол и скатол пахнут говном. Ну вот так. Запах экскрементов, в значительной степени, и обязан своим отвратительным зловонием именно скатолу с индолом. Σκατός так и переводится с древнегреческого – «говно». Ну что тут поделаешь.

Получается такая штука: посерёдке триптофан, сверху молекула духа с экстазами, а внизу вонь дерьма. И верх и низ происходят из одного и того же вещества – триптофана, самого по себе не психоактивного. Это тривиальная органическая молекула, в которой мистического ровно столько же, сколько в обычных ионах, например, в натрии или в калии, которые тоже могут менять состояния психики. Вспоминается, как ёмко и смачно писал об этой кажущейся простоте А. Шульгин во второй части «TiHKAL». Да, тот самый. Да, про то самое. Sasha Шульгин показывает, как кардинально меняются психоактивные свойства вещества, если, например, просто заменить у молекулы (не будем говорить какой, во избежание) атом водорода в ароматическом кольце на другой элемент. Простая возможность окисления даёт другие фармакологические свойства. Причинно-следственные связи, однако. Окисление причиняется сознанию, ну да, ну да... А напомните-ка мне – из какого вещества состоит нематериальное сознание? То-то. Хотя дело не только в лиганде-нейромедиаторе. Серотонин, например, один и тот же, а его психические эффекты разные. Это говорит о том, что дело и в общей структуре – в типе белка-рецептора, в каскаде сигналов в нейроне и т.д.

Как тут не вспомнить алхимию? Конечно, метод онтологических аналогий и космических симпатий уступил место современной науке ещё в веке восемнадцатом. Но, доложу я вам, весёлой наукой была та древняя премудрость. Была алхимия, да вся вышла, теперь она на обочине культуры. Тропический мир симпатии скукожился до размеров индивидуального сознания. Ну и ладно, подумаешь, мы же не о современной науке размышляем, мы ведём речь о вещах дионисийских. Поэтому сигнатуры придутся как нельзя кстати.

В одном из апокрифов о жизни Парацельса рассказывается, как этот медик-смутьян прибыл в Вену по приглашению самого императора и лечил там, вполне успешно, высокопоставленных особ. Тамошние врачи искренне просили знаменитого алхимика оставить им некоторые из его лекарств. Парацельс пообещал, что кое-что он им принесёт. И когда все собрались, он вынес и поставил на стол перед врачами серебряное блюдо, накрытое крышкой. И когда алхимик снял её, там оказалась куча кала. Врачи в гневе разбежались. «Эти ослы не заслуживают той тайны, что я намеревался сообщить им», – сказал Парацельс и добавил: «Кто не знает, что такое человеческие экскременты, тот ничего не знает, и Небеса и Земля одинаково скрыты от них».

Майк Митчелл в своей книге «Жизнь Густава Майринка» приводит любопытное письмо австрийского писателя. Письмо это, похоже, завиральное, но, всё же, чрезвычайно интересное. Майринк описывает некоего старого химика Кински, работавшего на стекольном заводе. Кински владел секретом окрашивания стекла в ярко-рубиновый цвет. Субстанцией, которую старик добавлял в расплав, был не хлорид золота, а некое загадочное вещество. Что это такое Кински говорить отказывался, и отвечал лишь одной фразой: «Золото это дерьмо», и что-то бормотал о смене цвета базового вещества. Заинтригованный Майринк долго пытался найти материалы об этом веществе в своей обширной алхимической библиотеке, но тщетно. Однако через какое-то время ему прислали книгу алхимика графа Франсиско Онуфрио де Марчиано. И в ней изумлённый Майринк узнаёт, что базовым веществом были человеческие или животные экскременты. И далее он читает у Марчиано такой пассаж: «Наше вещество жёлтое, как масло, имеет божественный запах и вкус, сладкий, как манна». Только достав у книготорговцев вторую часть книги, Майринк узнал, что экскременты, пролежавшие в земле долгое время, иногда превращаются, якобы, в вещество, описанное в первом томе Марчиано. И далее Майринк описывает совсем уж безумную историю. Некий старик-ассенизатор, с которым писатель столкнулся случайно в Праге, подтвердил существование этого странного и редкого вещества, сорта говна, которое встречается порой в земле из-за прорыва канализации. Старик пообещал добыть его и через некоторое время, в самом деле, принёс его Майринку. Но опыты писателя-алхимика с этим веществом закончились плачевно. В результате медленного нагревания, длившегося неделями, неожиданные прекрасные изменения в цвете вещества всё-таки появились, подобные переливам петушьего хвоста. Но потом реторта взорвалась, и субстанция выплеснулась горе-алхимику на лицо. После нескольких попыток довести эксперимент до конца, Майринк, по его словам, тяжело заболел странным недугом. После этого Густав Майринк забросил лабораторную алхимию.

В этой древней науке, как известно, одним из ключевых элементов учения и, тем более, практики является понятие Прима материя. Не спрашивайте, что это такое. Я сам толком не знаю. Знать в современном научном смысле, что такое прима материя – неполезно для души и чувства юмора. Понятно, что это материя как таковая – хора, хюле. То, что всё принимает в себя. То, из чего всё. Да и довольно об этом. В аспекте лабораторной работы алхимики, кроме того, писали о так называемом первовеществе Великого Делания. Но писали темно о тёмном, конечно, всё как положено. Каждый алхимик должен сам найти первовещество, в этом вся затея. Но подсказок и намёков адепты оставили достаточно много. Общим местом в трактатах было утверждение, что первовещество Делания это нечто конкретное, вполне осязаемое, например какой-то минерал или химический препарат. То есть, это уже не отвлечённое понятие. Встречается эта штука повсеместно, и, кроме того, первовещество – нечто неприглядное, презренное.

Прима материи алхимики давали многочисленные пышные имена, так называемые декнамены. В «Алхимическом Лексиконе» Мартина Руланда приводится 50 наименований Прима материи. Например: «20. Молоко девственницы или смоковницы, ибо сообщает оно вещам цвет белый, сладость, вкус нежный и свойства целебные». Или вот: «42. Душа и Небо элементов». И одновременно: «38. Навоз, ибо удобряет оно землю, делая её сырой, тучной и плодородной». И прекрасное: «45. Разложившиеся Отбросы».

Я далёк от того, чтобы приписывать алхимикам знакомство с индолом и триптофаном. И уж тем более не отождествляю прима материю с фекалиями. Я даже не уверен, что дело в неоплатонических аналогиях. Но мне кажется, что моя метафора точна, насколько вообще может быть точен троп.

Для понимания этих бессвязных связей обратимся к когнитивной симптоматике при так называемых тоскливых или меланхолических депрессиях. В риторических целях я вынужден буду пренебречь психиатрической нюансировкой и говорить стану обобщённо. Сознание человека в меланхолии охвачено мрачной тотальностью. Если человек принял свою депрессию, свыкся с ней, то производит он впечатление гнетущее, почти пугающее. Человек буквально становится протемнённым «архатом». Он ощущает себя единственным взрослым среди неразумных детей. Он единственный нормальный среди буйно помешанных. Он единственный атеист среди верующих. Он зрячий среди слепых. Он пробуждённый. В его глазах ночь мира.

Человеку в депрессии открывается истина. Истина как таковая. Бога нет, смысла никакого нет, и жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой. Человек пробуждённый непосредственно переживает мир таким, каков он есть на самом деле – серой пустыней. В материальном мире нет места человеку. Да и человечности никакой нет. Человек есть просто скопище молекул, управляемое законами термодинамики, властвующими над Вселенной.

Более того, симптоматика синдрома дереализации может говорить о том, что даже естность и бытийность чего-то ни было суть всего лишь эндогенные ощущения. Телесная, мясистая реальность вещей окружающего мира внезапно исчезает у человека с дереализацией. Дело, разумеется, не в солипсизме. Просто так называемый человек нормальный пребывает в коконе психического гомеостаза, захватывающего и перцепцию. Прорыв этого пузыря и есть депрессия.

Нейромеханизм возникновения депрессии до конца не изучен. На сегодняшний момент существует несколько приоритетных гипотез возникновения депрессий: моноаминовая гипотеза, нейротрофическая, глиальная и их комбинации. Я же остановлюсь на самой старой и почтенной гипотезе – моноаминовой. Она давно уже стала классической. На её основе действует целая фармаиндустрия. Моноаминовая концепция, как известно, постулирует, что развитие депрессии связано с дефицитом в ЦНС моноаминов: дофамина, норадреналина и серотонина. И если ингибировать обратный захват нейротрансмиттеров, а также ингибировать действие моноаминоксидазы по их разрушению, то количество моноаминов в мозгу увеличится и таким образом наступит облегчение депрессивной симптоматики.

А теперь вернёмся к триптаминам. Гомеостаз, баланс, торможение, сон, видения. Эндогенные триптамины со всем этим как-то связаны. Человек, адаптированный к реальности, с реальностью встречаться не должен. Если примат встречает леопарда, то это плохая адаптация. Ещё Фрейд утверждал, что принцип удовольствия лишь модулируется, корректируется принципом реальности. Мы спим и видим сны. Сновидческая «реальность» – наше онтологическое место. Однако в нашей культуре сон – символ зла и плена, а бодрствование – образ свободы. Но если эндогенные триптамины являются виновниками нашего ежедневного транса, то утратив убаюкивающий баланс этих моноаминов, человек наяву столкнётся с реальностью. Человек проснётся. Но реальность чужда нам. Истина убивает.

Зачем держаться за такую истину? Такая честность восприятия и понимания – всего лишь навязчивая идея, пусть и единственно верная. В истине человека удерживает обсессия подлинности. Истина – это когнитивное расстройство. Истина – это депрессия.

Если симпатии к алхимии являются плодом активного воображения, то почему бы не отпустить аналогии на волю? Жизнь – говно. Мир – говно. Кто из людей вменяемых станет с этим спорить? Но навоз удобряет землю, делая её сырой, тучной и плодородной. Жизнь не ведает стыда. Она растит свои стихи из всякого сора. Сон живых существ, липкий и временами пованивающий, алхимически оборачивается пьянящим экстазом. И для этого нам, причастным эндогенному волшебству, довольно и экзогенного триптофана. И если мы созданы из вещества того же, что наши сны, то может быть выход к свободе в другой стороне? Может быть, двери восприятия открываются в глубине онтологического сна? Там, где родина поэзии и откуда приходят боги.