Сексуально-мистическое софианство Димитрия Митриновича
Димитрий Митринович - одна из второстепенных и малоизученных фигур западного эзотеризма. Поэтому мы начнем с краткого биографического обзора.
Этот боснийский серб родился в 1887 году в семье учителя, Босния в то время находилась под властью Австрии. Он учился в Австрии и Германии (Загреб, Вена, Мюнхен, Тюбинген и много путешествовал (например, два года прожил в Риме). В сербской и южнославянской культурах начала 20 века он был выдающимся литературным критиком и критиком изящных искусств, пропагандистом авангардных трендов, таких как экспрессионизм и футуризм. В то же время он являлся политическим сторонником южнославянского единства, которое предполагалось реализовать через распад Австрии, а Сербия должна была стать "Пьемонтом" этого распада: что, помимо пропагандистской работы, подразумевало и заговорщическую деятельность, о которой мы на сей момент знаем крайне мало. В этот период он, несомненно, был эстетическим и политическим гуру целого поколения.
Перед Первой мировой войной он установил контакты в Европе, с целью создать художественно-политический союз. Здесь следует особо выделить его контакты с Кандинским, которому он составлял компанию в Мюнхене. В июле 1914 года, с помощью Эриха Гуткинда, он покинул Германию, являясь гражданином воюющего с ней государства, и отправился в Англию. Где по прибытии был вовлечен в культурно-пропагандистскую деятельность сербских интеллектуалов по привлечению общественное мнение английского мира к сербскому вопросу и южнославянскому союзу. На этом моменте в биографии Митриновича возникает лакуна.
После Первой Мировой Войны он остался в Англии, где и провел остаток своей жизни, вплоть до смерти в 1953 году, и, хотя и поддерживал связь с родиной, теперь он писал по-английски, участвовал в политической и интеллектуальной жизни Британии, и всё больше интересовался эзотерикой. Первым его последователем был А. Орейдж, предоставивший ему страницы своего журнала «Нью Эйдж» в период 1920-1921 годов. Несмотря на то, что его колонка называлась «Мировые Дела», тексты Митриновича (под псевдонимом М. М. Космой) представляли собой не просто комментарии текущих событий, а макроисторическую мифологию. Не совсем ясный стиль и некоторые из его комментариев вызывали негативную реакцию читателей. Впоследствии Орейдж дистанцировался от Митриновича, став поклонником Успенского и Гурджиева, а Митринович обзавёлся кругом собственных учеников. В 1930-х годах он был активным участником движений «Новая Британия» и «Новая Атлантида». Среди его знакомых (и учеников) были Альфред Адлер, Фредерик Содди, Рой де Местр (который написал портрет Митриновича), молодой Алан Уоттс (который оставил в своей автобиографии интересное описание Митриновича как «гуру-негодяя»). Его библиотека хранится в Брэдфордском Университете, вместе с архивными материалами и частично в Университетской Библиотеке Белграда, а хранение его идейного наследия было вверено Фонду Митриновича (с 2010 г .; ранее: Новая Атлантида) в Великобритании.
Его идеи, никогда не составлявшие целостной системы, разбросаны по множеству статей и лекций, собранных после его смерти. Они происходят из нескольких источников, в основном из теософской макроистории (он считал мадам Блаватскую «первым сверхчеловеческим проводником женственности, первой женщиной-гением, известной в истории»), но был более склонен к антропософско-христианской версии. Его склонность к христианизированной версии очевидна из того факта, что он включил Соловьева и русскую религиозную мысль в свою эклектическую систему. Огромный интерес к Востоку (он владел санскритом и тибетским языком) привёл его к Адвайта Веданте. Затем он заинтересовался психоанализом, и его симпатии перешли на Адлера (он был одним из основателей Адлерского Общества в Великобритании). Он верил в теософское чередование рас (в частности, что нынешняя арийская раса будет заменена будущей, в которой славянам отведено особое место), но это было всего лишь частью синтетического процесса развития человечества, который приведёт к всечеловечности, пангуманизму - ключевому в воззрениях Митриновича понятию. Своё видение идеального трикамерального общества (разделённого на экономическое, политическое и культурное пространство), Соединенных Штатов Европы, он заимствовал у Штайнера. (Штайнер мог позаимствовать эту концепцию у Сен-Ив д'Альвейдра через Шюре. «Миссия Индии» была в его библиотеке (сегодня в Университетской Библиотеке Белграда), к тому же он был знаком с Шюре, потому не исключено и прямое влияние французского автора.)
Митриновича также представляли политическим мыслителем, поборником паневропеизма, предтечей европейской федерации, социалистом, протофашистом и антифашистом, благодаря его идеям об отношениях между народами, расами, эпохами - все вышеперечисленное вполне справедливо, поскольку интересы Митриновича были в первую очередь макроисторическими.
В сербской культуре его вспоминают прежде всего как искусствоведа. В период между великими войнами его клеймили позором как мистификатора и шарлатана, а после Второй Мировой Войны задвинули в небытие как человека, «павшего жертвой мистицизма» и отвернувшегося от отечественной культуры. Начиная с 1970-х годов, он постепенно был реабилитирован не только как критик, но и как эзотерик, благодаря чему сегодня стал фигурантом научных исследований и популярных статей. Происходит своего рода его новое открытие в двух культурах, сербской и английской, и новая фаза принятия сербской критикой.
Если художественные и политические взгляды Митриновича были частично проанализированы, то некоторые другие до сих пор остаются недостаточно известными. В частности, взгляды на роль Эроса, и в этой статье мы постараемся представить их и показать, как они согласуются с традициями западного эзотеризма и сексуального мистицизма (именно такой термин используется Артуром Верслуисом, отделяющим сексуальную магию от мистицизма (подробнее об этом ниже)).
Мы встречаем идеи Митриновича, связанные с сексуальностью, в основном в 1920-х годах, когда он участвовал в периодическом издании Орейджа "The New Age". Частично их можно встретить и в его работах 1930-х годов, хотя к тому времени политический аспект уже был доминирующим; в то же время мы имеем воспоминания некоторых его современников, которые содержат отрывки их бесед (именно благодаря им идеи Гурджиева были популяризированы ещё до публикации его текстов). Совпадение некоторых свидетельств с опубликованными текстами говорит в пользу достоверности этих воспоминаний.
Взгляды Митриновича на сексуальность можно представить следующим образом. В мире имеются три уровня, или три царства: растительное, животное и человеческое. В то время как царство растений является выражением самой жизни и творения, источником жизни на Земле, животное царство является проводником жизни, наслаждающимся ею. Эта разница еще более важна, когда речь идет о проявлении сексуальности. Стебель растения (тирс) - орудие его бессмертия, так как он служит цели воспроизводства; таким образом, растение является основой секса в мире. В то время как растение определяется вегетативной системой животное определяется именно сексуальностью, каковая есть не что иное, как его гениталии, вегетативная основа находящаяся вне его самого, они индивидуализируют вегетативную функцию растения. Растение являет собой космическую суть секса, а животное - его сгущение и индивидуализацию.
Здесь уже очевидна (половая) амбивалентность секса. Идея сексуальности как основы, базиса («секс - основа человечности») развивается в более широкую концепцию в другом месте: секс провозглашается святым, Бог есть секс. Секс - сама суть как человека, так и Бога, абсолюта и самого существования.
Секс и Бог - это Святая Троица, и эта Троица вечно едина. Секс - это общение между Богом и человеком, общение Вечности и Времени.
И не только: секс - это царство архетипов, платоновских идей, мир концепций. Царство идей - царство вечности - раскрывается через сексуальность (довольно своеобразная форма платонизма!). Это, наверное, самое радикальное относящееся к Эросу, заявление, которое можно найти у Митриновича.
Этот базис мира отождествляется с Софией, которая играет очень важную роль в воззрениях Митриновича. Творение Софии является материнским, через зачатие и рождение она создает саму Жизнь, благословенное царство растений.
Для Митриновича София не имматериальна, напротив. Она - тело Логоса, человечество в его физическом аспекте. София воплощается в человеческой расе (тогда как Логос - это разум и сознание человечества).
В отличие от гностической Софии, София Митриновича не заключена в материи как в тюрьме. Плерома грядущего царства будет именно воплощением Софии; и это воплощение приравнивается к всечеловечеству, единому организму обновлённого Адама Кадмона. Сегодняшние нации и расы - это тело Адама Кадмона, и они участвуют в великом эволюционном процессе (в котором арийская раса и славяне в настоящее время играют важную роль), благодаря которому они будут в конечном итоге синтезированы, эволюционный процесс увенчается сошествием Софии.
Вечная Женщина - это всё бытие. Материя - вечное женское начало, вечное мужское начало - Дух, а их дитя - Жизнь. Она - бестелесная первичная натура; космическая София - это мир, а человеческая София - это человечество. Солнце - это тело Софии, Софии-Логоса в солнечной системе. Митринович представляет Софию не как четвертую ипостась Бога, но приравнивает ее к Святому Духу. Таким образом он феминизирует и сексуализирует Святой Дух (женского рода в иврите и арамейском языке). Митринович следует иоахимистской традиции третьего откровения, но Святой Дух приравнивается им к подчёркнуто сексуализированной Софии. Если мы систематизируем его идеи, становится очевидным, что он ставит знак равенства между Софией = Святым Духом = Человечеством (в его телесном аспекте) = Материей = Сексом. Это базис существования.
Это космическое разделение отражено и на антропологическом уровне. Он делит человеческое тело на солнечное сплетение (подсознание тела), грудную клетку, то есть сердце и легкие (эмоции), мозг и половую систему, имеющие собственные уровни сознания. Это (мозг, грудь, живот, половая система) чем-то напоминает расположение чакр. Интересно отметить, что, хотя Митринович и был знаком с тантризмом по книгам Артура Авалона (Джона Вудроффа), нет заметного влияния тантризма на его представления о сексуальности. Он остается верен западной эзотерической традиции. В то же время это разделение напоминает систематизацию человеческого организма, введённую Гурджиевым и Успенским: верхний (интеллектуальный центр), средний (эмоциональный) и нижний (моторный, сексуальный и инстинктивный) уровни. Его ученик (до того, как переметнулся к Гурджиеву) А. Орейдж также различал церебральную, нервную и инстинктивную системы, и написал эссе на эту тему в 1923 году в "Prieuré". Митринович тоже находился под влиянием Гурджиева, но использовал психологические концепции. Уже дистанцировавшись от психоанализа, в 1931 году Митринович заявляет («Царство Снов»), что сексуальность является не хозяином подсознания, а только одной из его частей.
Пол, как мы уже сказали, вызывает у Митриновича неоднозначные мысли. Он зловеще пророчествовал о «женском восстании» (под этим он, очевидно, имел в виду эмансипацию женщин). Которое было частью восстания униженных и оскорблённых на современном Западе рабов и женщин (то есть рабочим движением и феминизмом). По сути, виноват в этом положении мужчина. Следствием этого восстания явится то, что женщина становится мужчиной. Великолепие полов померкнет, и восстановить его будет невозможно. Для него современные движения за эмансипацию были выражением утраты природы пола (мыслимого в терминах эссенциализма), феминизм вёл к маскулинизации женщин. Нетрудно узнать влияние Вейнингера, популярного в La Belle Époque, во времена юности Митриновича. Тем не менее, его видение - по сути оптимистическое и синтетическое - признаёт в этой утрате возможность перехода в более высокое, сверхчеловеческое состояние, которое в таком случае также будет супрасексуальным (здесь невозможно не вспомнить о традиционной андрогинности Адама Кадмона, где андрогинность фактически означает совершенство). Человек становится транссексуалом (не в современном понимании этого слова) и сверхчеловеческом. Митринович колеблется между Вейнингером и христианской эзотерической традицией андрогинности как супрасексуальности.
В своей системе Митринович противопоставляет Север / мужественность / Логос Югу, который тождественен бессознательному, жаркому и тёмному.
Пассивное и негативное это Юг ... и великая слава Юга не в том, что он должен преобразовывать Север, обезображивая и унижая его, но в том, что он должен оказывать прекрасное, подобающее, мощное и истинное сопротивление активно трансформирующемуся Северу, Северу Разума, Великому Холоду Сознания. Пусть Холод и Ясность будут искуплением и удовлетворением Юга, всего того, что бессознательно, жарко и темно; да не угаснут Разум и Сознание в Силе и Бытии. Африка, тропики, чёрные люди, Ислам, женственность, бессознательное относительно нашей Души - это Бытие и Сила; но не Форма и Система. Логика и Познание - не Юг.
Африка, Азия, тропики, «цветные расы», Ислам, секс, женщина, бессознательное, тело изоморфны ему, если использовать термин, введенный Жильбером Дюраном применительно к сфере изучения воображаемого. Изоморфизм этого аспекта, «Южный» и расовый - дает ориентир для понимания его воображения.
«Женщина буйно пробуждается сегодня, так же буйно, как Азия и негритянский мир, так же буйно, как Иудаизм и Ислам». «Женственность тела Софии на расовом плане мира и в его расовой модальности, представляет собой необъятный океан цветных рас». «Эволюция тела ... это божественное безумие и анти-Логосическое буйство женщины Альбиона. Британский мужчина, герой, становится империалистом и трусом, когда он трансформируется и теряет себя в психозе Тела».
Эти образы не лишены стереотипности - вообще, Митринович кажется, с одной стороны, либералом, а с другой, как например в приведенных выше отрывках, он отстаивает взгляды, далекие от современного ему либерального дискурса (такие как поддержка британской колонизации Индии). Эта амбивалентность заметна и в его противопоставлении растительной и животной сексуальности; в то время как первая является выражением экспрессии существования, основой бытия, второе - его ограничением. Отношение к психоанализу тоже амбивалентно. Со временем он стал отделять фрейдизм как «извращенный гений еврея», от психоанализа Адлера, для которого сексуальность является просто символом власти. Негативный аспект сексуальности символизируется для него зодиакальным скорпионом, как символом смерти. Оппозиция психоанализу, по-видимому, проистекает из его точки зрения, согласно которой психоанализ подчеркивал этот «скорпионий» аспект вместо софианского. Еще более интересные высказывания мы встречаем в мемуарах друга и ученика Митриновича Чарльза Бенджамина Пурдома (1883–1965), архитектора, впоследствии последователя Мехера Бабы. Из них видно, что Митринович придавал сексу даже большую роль, чем в своих статьях и лекциях.
«В любой ограничивающей форме секс считается неправильным: жениться - неправильно, не жениться - неправильно, заводить мистресс - неправильно, самоудовлетворяться - неправильно, гомосексуализм - неправильно. Секс правилен во всей своей полноте и путем овладения всеми его аспектами, не отрицая ни одного из них». «Все его проявления могут быть либо гомосексуальной любовью к себе, либо гетеросексуальной любовью к другим».
И снова стремление Митриновича к тотальности и синтезу вполне узнаваемо. Следуя его логике «прежде чем будет достигнуто высшее, следует пройти через низменное». «Все конфликты происходят из-за неправильного секса». Перенося на исторический уровень: «Сегодняшние церковные ссоры начались с сексуального невроза святого Павла, заставлявшего его ссориться со святым Петром». После психологизирующих размышлений про святого Павла снова утверждается что секс - высшая основа существования. Но теперь это более не психоаналитический пансексуализм, а метафизика и сексуальный мистицизм.
Хотя в этой статье рассматриваются тексты Митриновича из английского периода его жизни, интересно отметить, что его стихи на сербском языке из предшествующего периода жизни, написаны в насыщенно эротических тонах. Крайне чувственные, в уитменовской манере, они производили впечатление новизны в то время, когда в сербской поэзии доминировал обычный парнасский стиль. Они не только показывают дух его поэзии, но также намекают и на его последующие взгляды:
Я хочу твоей плоти силу грубую, женщина; я хочу, чтобы мышцы твои налились дикой сыростью... самка, женщина, женственность, позволь мне растаять в спазме животном; давай утонем; я хочу, чтобы мы больше не возвращались из сущности бытия / Чтобы мы никогда снова не увидели дня, и чтобы я не смог отличить себя от тебя и нас обоих от бытия, / большого, вечного, непостижимого... («Пожар плоти»).
Это могло бы стать кратким обзором взглядов Митриновича, составленным на основе его работ. Где же здесь мистицизм? Некоторые из этих текстов могут сойти за психологический, эссеистический анализ, за своего рода метафору. Некоторые написаны в стиле, который находится где-то между дзэн-коаном и гимном, некоторые чем-то похожи на мантры. (Например: «Искусство есть магия / Магия есть жизнь / Жизнь есть божественность / Божественность есть человечность / Человечность есть я»).
Но некоторые элементы указывают на то, что он опирался на одну из традиций западной эзотерической мысли: софианство. От множества воплощений этой древней иудейской и гностической идеи мы обращаемся к софианскому течению, проявившемуся в рамках бёмеанства в 17-18 веках. Из немецкого бёмеанства оно перетекло в русское розенкрейцерство 18 века, а затем добралось до Владимира Соловьева (который напрямую обратился к бёмеанству, гностицизму и Каббале). Соловьев повлиял на становление софианства в русской культуре «Серебряного Века» среди философов и богословов (Флоренский, Булгаков), а также поэтов (Блок). Хотя софианство иногда считается характерной чертой православной богословско-философской мысли, из-за его влияния на тот период русской культуры, оно является течением западного эзотеризма в целом. Митринович был знаком с произведениями Соловьева и, несомненно, находился под их влиянием.
Именно роль Софии указывает на мистический аспект понимания Митриновичем Эроса. У последователей Бёме София часто имела явно выраженный эротический аспект (например, у Готфрида Арнольда). Но, в то время как для Гихтеля, Джейн Лид и Соловьева важно личное переживание Софии, Митринович, рассуждающий о макроуровне человечества, остаётся пророком гнозиса, а не мистиком личного опыта.
Авторы этого течения также говорят о воплощении Софии. Для Бёме София воплощена как Богоматерь; она есть субстанция и телесность Духа. Все творение - это тело Софии. С точки зрения влияния на Митриновича, наибольшее значение имеет Соловьев, который также отождествляет Софию со Святым Духом и человечеством в некоторых пунктах своего сложного учения. Он видит проявления Софии в образах Пресвятой Девы и Христа, но также и в образе грядущей Церкви. Для него, как и для Митриновича, человечество, единое с Богом, есть воплощение Софии. Штайнер (который был знаком с сочинениями Соловьева) говорит об основании антропософии как о начале воплощения Софии. София проявляется как «живая сущность Антропософии», движение является воплощением самой Софии, или, точнее, началом антропоморфизации и воплощения Софии в человечестве. Идея грядущего воплощения Софии играет большую роль в творчестве русского антропософа С. О. Прокофьева, и встречается в сочинениях русского эзотерика и поэта Даниила Андреева («Роза мира»).
Опора на традицию софианства заставляет нас говорить о мистицизме, а не о сексуальной магии. Последняя также имеет свою традицию, стремится напрямую влиять на реальность посредством действий и жестов (ритуальные отношения, контроль дыхания, медитация и т. д.). Мистицизм характерен гнозисом, направлен не на обретение сил или реализацию каким-то конкретных целей, а на духовный союз. Это различие было определено А. Верслуисом так: «Но здесь мы довольно строго проводим различие между сексуальным мистицизмом и сексуальной магией, потому что тогда как сексуальные магические практики направлены на реализацию определённых мирских достижений или, другими словами, на обретение силы для достижения определённых целей, сексуальный мистицизм является строго гностическим в том смысле, что его приверженцы стремятся не к силе, а к внутреннему или духовному единению и реализации. Хотя в мистической практике могут быть магические измерения, а в магической - мистические, в общем и целом можно без особых проблем отличить одно от другого». Митринович ближе к мистическому течению. Сексуальная магия 19 и 20 веков была, в большей части, антихристианской, а он был последователем христианской мистической традиции. Если он действительно перенял софианство у Соловьева, то особенность Митриновича состоит в том, что он подчеркнуто связывает Софию с сексуальностью. В софианских, визионерских и поэтических произведениях Соловьева или в поэзии Блока есть эмоциональный, чувственный тон, но София раскрывается в образе Дамы трубадура. Митринович идет дальше: если София материальна, если она является основой материи, то она связана с сексом. Ветвь софианства «восточного» направления, у Митриновича принимает радикально сексуализированный вид. Кроме того, очень скоро, по мнению Митриновича, это сексуально заряженное софианство будет психологизировано под влиянием психоанализа.
Однако есть один момент, точнее записка Митриновича Пурдому, которая свидетельствует о его знании другой традиции, более близкой к сексуальной магии. Это идея о том, что Святой Дух - это сперма, а грех против секса есть грех против Святого Духа. Этот момент, который кажется довольно странным, имеет свою традицию в истории западного эзотеризма. Изначально он имеет отношение к борборитам или фибионитам в гностицизме, также называвшимися сперма-гностиками («сперма-гнозис», по формулировке К. Р. Г. Фрика, а вслед за ним П. Р. Кёнига) или «пневматиками» (Элиаде , Друри), которые приравнивали сперму к пневме и психе как божественной части человека.
Как известно, некоторые ученые были склонны к тезису о преемственности этой концепции и практики на протяжении веков, и её универсальности в в самом широком сравнительно-антропологическом смысле (Элиаде), тогда как более поздние исследователи (Урбан) были более склонны видеть в ней ересиологический топос, который служил образцом для подражания "нью-эйдж" группам сексуальной магии.
Будучи библиофилом и эрудитом, Митринович мог почерпнуть информацию из истории раннехристианских ересей. Однако, в то же время эта концепция, то есть восприятие гностической концепции или концепции, приписываемой гностикам, была частью того, что, по мнению Митриновича, являлось современной, живой эзотерической средой, Кроули и O.T.O..
Кроули заимствовал концепцию священной спермы у Теодора Ройсса, она также появляется в работах бельгийского спиритиста Клемана де Сен-Марка. Интровинье придерживается мнения, что использование спермы для создания бессмертного «иного» тела существовало в 18 веке в магической практике Калиостро (Massimo Introvigne, Il cappello del mago, Milano: SugarCo Edizioni, 2003). Подобное использование спермы (интерпретируемое алхимически) также встречается и у Джулиано Креммерца.
Заметка Митриновича концептуально все же отличается: он говорит о пневматическом, а не евхаристическом значении спермы. Не следует делать далеко идущих выводов на основе одного фрагмента, но он наглядно показывает, что даже эта цитата может быть контекстуализирована и что благодаря ей Митринович вписывается в рамки эзотерической среды своего времени. Интересно отметить, что можно установить биографические связи между Митриновичем и О. Т. О., которые были удостоены должного внимания лишь недавно, благодаря исследованиям Марко Паси. Например, Кроули упоминает в своем дневнике от 16 августа 1930 года, что он встречался с Митриновичем в Берлине; в тот же день он упоминает и о своей встрече с Адлером. Связь между Митриновичем и окружением Кроули этим не ограничивалась. Капитан Фуллер, телемит, какое-то время был участником «Новой Британии» Митриновича. Связь "Новой Британии" и Митриновича с Кроули и O.T.O. привлекла внимание сторонников теорий заговора того времени, в основном католиков. Хотя Фуллер и остался недоволен тем, что группа была недостаточно организованной, и переключился на фашистское движение Мосли, он не разорвал связей с Митриновичем. Еще в 1950 году мы видим Фуллера среди участников встречи группы «Новая Европа». Материалы из архива Митриновича подтверждают, что в 1951 году Фуллер писал в письме Митриновичу о Гурджиеве.
и Успенском помимо прочего. Мы можем также упомянуть, что Дэвид Эдер, ранний пропагандист психоанализа и ближайший соратник Митриновича, также проявлял интерес к Кроули. Друг Митриновича (который позже женился на его сестре) писатель Стивен Грэм встречался с биографом Кроули Джоном Саймондсом. Но не следует переоценивать эти связи: Митринович черпал из множества источников. Кроме того, его воззрения остаются христианскими (пусть и довольно своеобразными), а телемизм - антихристианское воззрение.
Тем не менее, это говорит нам о другом: о том, какова была роль Митриновича на эзотерической сцене и о том, что его связи с разными людьми по-прежнему остаются плодотворной областью исследований в историко-биографическом плане.
В общем смысле значимости таких связей, например, австралийский пионер абстрактной живописи Рой де Местр в своих идеях о цветовых отношениях в некотором смысле выражает взгляды Кандинского - было бы интересно определить, в какой степени Митринович способствовал этому. Возможно, именно такой взгляд на сексуальность повлиял на Алана Уоттса, который, согласно Верслуису, был первым популяризатором сексуального мистицизма? Возможно, это исходило ни от кого-то другого, как от Митриновича?
Подведем итог: Митринович заимствовал концепцию софианства у Соловьева, но придал ему конкретную форму. Он объединил тезис о грядущем воплощении Софии и пангуманизме с теософской идеей смены рас и концепцией Софии, как материи и сотворенного мира, и добавил сильный сексуальный акцент. Мы видим, что версия Митриновича выражает модернизацию софианства. Это видно из интерпретации сексуальности как универсального ключа, начатой еще в 19 веке. Другая важная черта его сексуального мистицизма - психологизация. На основании этого, не можем ли мы считать Митриновича предтечей движения Нью Эйдж, если рассматривать «психологизацию религии и сакрализацию психологии» как определяющую характеристику этого феномена?
Эзотерический альманах La Rosa di Paracelso
- перевод Инвазия , 22. 01. 2021
Если, при прочтении текста, Вы обнаружили ошибку, опечатку или неточность — просим сообщить нам об этом.
Выразить симпатию и поддержку проекту «Инвазия» можно символическим донатом на Т-карту 5536-9137-8547-4699