СУДЬБА И КОНТРОЛЬ В ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СИСТЕМАХ. ЭПИЛОГ: НЫНЕШНЯЯ АРЕНА РОЖДЕНИЯ НОВОЙ ЭРЫ

(Эта глава изначально предварялась двумя другими, озаглавленными соответственно «Обзор / перспектива» и «Инструменты хронотопологической релевантности». Их, наряду с уже упомянутой частью EXORcist главы 3-й, пришлось опустить из-за нехватки места. Они выйдут отдельным изданием.)

Таким образом, возможна целая наука о синхронности и качественном времени с приложениями к социальным контекстам и проблемам. Несколько лет назад мы впервые использовали термин "хронотопология" для обозначения этого исследования связности временных конфигураций. Когда мы поймём время и как желание, и как следствие, мы сможем начать применять динамику хроноэтики, что может привести к обретению оптимального контроля над типами событий в заранее определенные периоды. Исследования мозга могут здесь кое-что предложить.

Еще в 1971 году, в интервью журналистке Майе Пайнс, доктор Джон Хенли из Лаборатории космической биологии Института исследования мозга Калифорнийского университета высказал следующие комментарии, которые уже тогда были научно возможны:

Хронотопология подтверждает, что она точно есть, и указывает как её использовать.
Из квантово-физической природы фундаментальных биоэнергетических преобразований, лежащих в основе работы мозга, сегодня ясно, что мозг является механизмом не более, чем механистична квантовая физика. Неадекватная метафора упрощенной определенности или механизма в этой области устаревает при самом тщательном изучении даже физического мира. Эти исследования в сочетании с хронотопологическим анализом показывают, что физический мир ведет через природу пространства и самого времени в царство нефизической, но физически действенной реальности, барьеры которой мы лишь только начинаем преодолевать в новой главе научного прогресса.

Итак, в лучшем смысле, эта книга должна оставаться незаконченной, незавершённой, если не считать того, что было специально опущено. В этой книге нет ни одного из привычных коленопреклонений перед ожиревшим и устаревшим Цербером. Мы говорим о фанатичном, некомпетентном, и слишком долго укоренявшемся наивном материализме и механицизме, которые проникли в академические круги науки и философии двадцатого века, как о пережитке девятнадцатого, о технологии, ориентированной на жадность и потребление, а не на мудрость или красоту, технологии глобальной цивилизации, которая начала зарождаться в Европе и Америке уже в восемнадцатом столетии и которая сейчас, к счастью, угасает после двухсот лет политико-исторической гегемонии.
Её самая глубокая отличительная черта состоит в том, что её кредо, её религия на практике в значительной степени сводились к антрополатрии: поклонению людей самим себе как классу — с сопутствующей гордыней настаивать на том, что не может быть ничего действительно значимого, кроме того, что они могли контролировать и воспринимать телесно. Ни одна другая культура в истории не кричала так пронзительно о безосновательном отрицании чего-либо значимого, кроме физического человека, и такое отрицание ни в какой другой период, никогда, не становилось преобладающей философией и точкой зрения почти глобальной, но психологически варварской культуры. Но нынешняя, довольно жестокая арена также подобна яйцу, которое вот-вот расколется под действием кумулятивных, эндогенно генерируемых ядов. Таким образом, борьба на ней означает рождение, а также родовые муки новой эры.

В течение недели после того, как мы написали вышеизложенное, мы получили статью талантливого enfant terrible научной критики Дэвида Берлински. Он дает полезное напоминание, отмечая, что каждый, кто мыслит, заинтригован разнообразием и возникновением форм в мире природы. «Но, — продолжает он резко, — современный молекулярный биолог по большей части смотрит на организм — на жуков или на бактерии — с тупой аналитической страстью. Его стремление состоит не в том, чтобы понять существо как объект, зафиксированный в области пространства и торжественно или мрачно движущийся во времени, а в том, чтобы сорвать его рутинные проявления — его характерную правильную форму — для того, чтобы добраться до основного и более фундаментального. Молекулярной структуры, которую он по своей тупости воображает, управляющей всей работой снизу. Это редукционизм, грубый, но яростно энергичный цветок философии современной науки».

Во всех ложных разновидностях редукционизма отсутствует жизненно важная фраза praeter necessitatem — «если нет необходимости» (по причине реальности) — из знаменитого правила Уильяма Оккама, называемого бритвой Оккама: Entia non sunt multiplicanda praeter necessitatem — допущения не следует умножать без необходимости. Против чего, очевидно, ей предостерегают, так это против «необходимого умножения гипотез. Но что менее очевидно и, возможно, более важно, так это то, что бритва Оккама также логически запрещает сведение гипотез к точке, где они неадекватны для объяснения имеющихся явлений и реальностей, то есть «необходимости» в заповеди Оккама.

Эта последняя и более тонкая ловушка в общем и целом осталась незамеченной в слепом нападении на несостоятельную философию случайного механизма, выдающего себя за универсальную систему объяснения. Вдобавок к несостоятельности, ее сторонники не знали, что их наивное представление о «материи» было дискредитировано во всех передовых физических лабораториях мира с начала двадцатого века. Квантовая теория Планка, открывшая новый взгляд на гораздо более глубокую природу того, что мы называем «материей», была впервые провозглашена в последнюю неделю перед началом века, в 1899 году, и радикально новая концепция материи была полностью запущена к 1920-м годам.

Наивный, ложный, но психологически укоренившийся редукционизм проник во многих талантливых писателей-фантастов, явив дополнение к бритве Оккама: словесная легкость и ясность мышления не имеют необходимой связи. Средний читатель слишком часто верит даже в вопиющие заблуждения, когда они невидимы благодаря искусной словесной паутине, сплетенной во многом подобно той, которую плетут апологеты догматической религии или тиранической идеологии, хотя у последних нет оправдания невиновности.
Одаренный автор научной фантастики Итало Кальвино почти прозревает сквозь собственную паутину, когда пишет в рассказе «Митоз» (говорит одноклеточное существо): «Каждая из этих нитей… или хромосом имела особое отношение к какой-то характеристике клетки, которой был я. Теперь я мог бы попытаться сделать несколько рискованное утверждение и сказать, что я не что иное, как сумма этих нитей или линий... утверждение, которое можно оспорить из-за... нервозности человека, который знает, что у него есть все эти линии, он есть все эти линии, но также знает, что есть что-то, что не может быть представлено этими линиями, а затем наступает предсмертная агония, которая торжествующе обрушивается, потому что жизнь уже где-то в другом месте». К сожалению, он не совсем понимает этого, потому что «другое место» он редуктивно понимает физически, как результат митотического деления.
Лучшее, что он может сделать с проблемой смерти, — это с нетерпением ждать, как в его рассказе «Смерть», «машин, которые воспроизводят себя через скрещивание мужских и женских сигналов, заставляя новые машины рождаться, а старые умирать. ... Финал, который не завершается,... сеть слов... где машины могут говорить, обмениваться словами, из которых они построены... . Поколения машин, возможно, лучшие, чем мы будут жить дальше. ..» — совершенно невинный в непоследовательности и неадекватности, которые влечет за собой использование им слова «жить». Такая философия, конечно, неизбежно ведет через черный юмор или иронию к меланхолии, и Кальвино в своем рассказе «Море крови» наконец видит человеческую смерть как "всего лишь бесконечно малую деталь..., число в статистике аварий за выходные.” Вот вам и пример апологетического редукционизма, даже несмотря на то, что его защищает прекрасный интеллект.

Похожий случай произошел в личной беседе автора с известным этологом Конрадом Лоренцем в доме последнего в Баварии в конце 1960-х гг. Хотя его главной специализацией является поведение животных, он получил образование врача, иезуита и дарвиниста — интересное сочетание.

После обеда Лоренц отстаивал широко распространенное мнение о том, что человеческий интеллект происходит от нейронов или нервных клеток мозга. В ответ я спросил его, не согласится ли он как врач и зоолог, что наши белые клетки или лейкоциты, защитники и поглотители нашей крови и лимфы, на самом деле являются специализированными амебами или одноклеточными животными, принадлежащими к примитивному отряду простейших. Он, конечно, согласился. Затем я спросил, не согласится ли он также с тем, что нейроны с их ядрами, аксонами и дендритами являются еще более узкоспециализированными амебами, с ложноножками, почти фиксированными и стационарными в форме дендритов и аксонов, выходящих из протоплазмы каждого нейрона в характерных формах по мере созревания клетки. На этот раз, после более продолжительной паузы, Лоренц тоже согласился. Итак, продолжил я, дарвинизм говорит нам, что собаки менее разумны, чем люди, моллюски менее разумны, чем собаки, а простейшие еще менее разумны, чем моллюски, — «эволюция» шла от более низких к более высоким уровням организованной жизни, согласно принятой доктрине. Но, заметил я, тогда ваш дарвинизм противоречит вашей же теории об источнике человеческого разума, ибо дарвинизм не может без внутреннего противоречия допустить, что разум человека может быть разумом простейших.
В этот момент дочь Лоренца, которая тоже присутствовала, хотела сменить тему. Но ее отец, к его чести, мужественно упорствовал и не бежал с поля боя. «Так устроены нейроны», — предложил он в качестве решения дилеммы. «Но, — возразил я, — не имеет большого значения, как вы расставите дебилов в комнате, если речь идет об их совокупном интеллекте; и, прежде всего, такая организация и/или аранжировка предполагают наличие аранжировщика. Конечно, если бы у вас был разумный оператор, направляющий этот коммутатор дебилов на выполнение разумных задач, у нас было бы решение. Но, согласно заявленной вами точке зрения, в человеческом теле нет сущности, управляющей им, и предполагается, что весь разум происходит от нейронов».
Лоренц не нашел ответа, и мы сменили тему разговора. Что оставалось ясным, так это то, что теория о том, что нейроны являются источником человеческого интеллекта, логически не заслуживает доверия. Такое неприемлемо невероятное предположение также должно доказывать, что большая группа точно расположенных кремниевых чипов (которые, следует отметить, являются лишь очень грубыми аналогами нейронов) не только сами себя изготовили, но затем превратили себя в компьютер, схему, программирование и всё такое, причем вся эта уже фантастически невероятная операция, к тому же, как утверждается, произведена незапланированной, случайной деятельностью! Как известно, это не только совершенно абсурдно, но и совершенно неверно. Кремниевые чипы не изготавливают сами себя и не превращаются в компьютеры. Люди с острым пониманием того, что они планируют сделать, делают все эти чипы для себя.

Экспоненциально усугубляя предыдущий абсурд: мы часто слышим совершенно глупое утверждение, что интеллект млекопитающих может быть результатом «самоорганизации» нейронов. Сам термин «самоорганизация» является здесь разоблачением ловушки зацикленного рассуждения, поскольку именно такая самоорганизация должна быть доказана в первую очередь, а не просто наивно утверждаться с жалким догматизмом перед лицом подавляюще высоких шансов на обратное, и несмотря на такой же подавляющий вердикт всего другого опыта. Сложный и адаптивный дизайн, ориентированный на будущие события, для начала требует разума. Это основная аксиома логического здравомыслия, которой опасно пренебрегали более поверхностные представители науки в девятнадцатом и двадцатом веках. Тем не менее, каждый компьютерный дизайнер знает её.

Кроме того, из дискуссии с Лоренцем выяснилось, что в нас есть что-то, что может быть биофизически эффективным через нейронные преобразователи, но само не быть биофизическим по своей природе. Выводы о наличии такой категории реальности дополнительно подтверждаются авангардом квантовой физики, которая продемонстрировала, что пространство, лишенное материи или излучения (и, следовательно, по определению нефизическое), тем не менее обладает внутренней энергией и может быть физически эффективным. Такая категория нефизической, но физически действенной реальности является тем, что также связано с эффективностью времени и связанных с ним флуктуаций качественных энергий. Другими словами, то, что сегодня в большинстве работ — даже в психосоциологических — называется материей, — все еще является плодом слишком упрощенной гипотезы девятнадцатого века, позже опровергнутой в горниле опыта и наблюдений. Конечная материя протонов, электронов и света теперь предстаёт упрямо «нематериальной» в том вполне определенном смысле, что сама эта материя не является ни протонами, ни электронами, ни светом. То есть основа их происхождения не является ни одной из трёх стабильных составляющих, на которые вся материя может быть разложена при соответствующих условиях, но гораздо больше похожа на «вакуум» или, столь же парадоксальный плод нашего невежества - «пустое пространство». Таким образом, истоки материи, прослеживаемые до самых отдаленных уголков, в конце концов ведут к другому порядку реальности, который не является материей, как мы её воспринимаем посредством наших чувств, или как она устроена сейчас.

То, что некоторые ученые должны чувствовать угрозу из-за таких прямых следствий своих собственных экспериментов, естественно, учитывая квазитеологические догмы бессмысленного рандомизма и механицизма девятнадцатого века, господствовавшие в двадцатом. Но некоторые взгляды совершенно не имеют отношения к нашему продолжающемуся пониманию вселенной, гораздо более глубокой, чем можно постичь через такие поверхностные догмы, учитывая их упущенные предпосылки, исторически наивные до такой степени, что ни одна из предшествующих культур никогда не одобряла их в господствующем мировоззрении.

Все эти относительно недавно полученные факты о сути нашего мира, которые были открыты в основном в первой половине двадцатого века, оставили после себя глубокую тайну, усиленную исследованиями гравитации и связанную с ней, как с по меньшей мере еще одним измерением пространства, помимо трех известных нам, — все это, конечно, в дополнение ко времени, которое столь фундаментально отличается от пространства любого измерения. Этот последний факт легко понять, если мы понимаем, что для того, чтобы объекты двигались или перемещались в любом пространственном измерении, каким бы высоким оно ни было, требуется время. Таким образом, благодаря тому же пониманию, время вообще не рассматривается как пространственное измерение, и феноменология нашего повседневного опыта подчеркивает этот вывод.

Материя далека от того, чтобы иметь характер бильярдного шара, теперь известно, что она гораздо больше похожа на природу света и излучения в целом, включая как электромагнитные, так и гравитационные волны. Поддерживающей средой таких волн также считается само пространство — так называемое «вакуумное состояние» квантовой физики, быстро опровергающее свое название и демонстрирующее мощную структуру и собственную внутреннюю энергию иного порядка реальности, являясь нефизическим, но физически эффективным. Присущую пространству энергию сегодня можно измерить в лаборатории как «энергию нулевой точки вакуума». Но, такие измеренные энергии кажутся лишь очень малой долей потенциальной, еще непроявленной энергии.

Материализм девятнадцатого века, все еще продолжающийся в двадцатом, кажется неадекватным. В свете достаточно точного логического понимания и новых открытий, наивно-механистический материализм бильярдных шаров, который анахронически все еще тиранизирует большую часть преподаваемой биологии, психологии и социологии, просто дискредитируется с научной точки зрения и больше не может безнаказанно повторяться в научных трактатах, достойных этого имени. И всегда находятся те, кто говорит, что они уже так не думают, а на самом деле думают именно так. Такие регургитации сегодня не только безмотивны, но и неверны, и здесь они не фигурируют. С другой стороны, следствия самых передовых научных исследований, к счастью, выводят из таких тупиков и, таким образом, позволяют рассматривать тонкий, но повседневно эффективный предмет этой книги в эмпирических и феноменологических терминах. Время пришло.

Подводя итог, интересно отметить, что самая изощренная форма физической науки — квантовая теория, — которую создала эта цивилизация, была вынуждена чисто лабораторным опытом отвергнуть именно некоторые из наиболее распространенных и расплывчатых предположений ее собственной культуры, а именно — ложные концепции материи в механистических терминах и происхождения жизни и разума из такой материи. Ибо передовая физика обнаружила, помимо других поразительных фактов, что свет и материя на самом деле являются взаимозаменяемыми сущностями: что так называемое «пустое пространство», лишенное как материи, так и излучения, по-прежнему обладает огромной внутренней энергией, действительно необходимой для поддержания всей физической вселенной. Таким образом, в основе физики лежит, как и всегда, за пределами как природы, так и человеческой природы, Тайна... И, как всеохватывающая научная гипотеза, случайный механизм растворяется в забвении превзойдённых заблуждений.

Самые большие заблуждения человечества — это, конечно, его психологические и эмоциональные заблуждения. В связи с этим вспоминается фильм «День, когда Земля остановилась», выпущенный в 1951 году компанией Twentieth Century Fox и написанный Эдмундом Х. Нортом по рассказу Гарри Бейтса. Как я заметил в телевизионном повторе в июне 1980 года, последние слова главного героя Клату (Майкл Ренни), который говорит их, стоя рядом со своим безмолвным, но могучим роботом Гортом, звучали так: «Вселенная становится всё меньше с каждым днем, и угрозы агрессии или угнетения со стороны какой-либо группы в любом месте более недопустимы. Необходима безопасность для всех, иначе никто не будет в безопасности. И это не означает отказа от какой-либо свободы, кроме свободы действовать безответственно. ... Следуйте своему нынешнему курсу и столкнитесь с уничтожением. Будем ждать вашего ответа. Решение остается за вами». Эти слова указывают на одну из главных загадок исторического времени, обсуждаемую в главе 5-й. Если посвятить себя достаточно глубокому пониманию, то эпоха, которая сейчас зарождается и бурлит, должна породить несколько радикально отличающихся способов смотреть на вещи, и все они проистекают из самой логики того факта, что никакое количество случайных субформ или механически определенных процессов не может объяснить творческое осознание, которое мы переживаем в себе самих, и которое затем используем для объяснения природы. В самом деле, сам процесс объяснения (совершенно отличный от простой рационализации) бесконечно выходит за пределы любой механистической системы, и эта точка зрения снова оказывается безнадежно неадекватной. К счастью, наступает новая эра более глубокой науки. Наше дело — создавать будущее, лучшее чем наши воспоминания.

Конец

Автор: Чарльз Мьюзес, магистр искусств, доктор философии, 1985

Перевод: Инвазия , 14.06.2022

Все главы книги "Судьба и Контроль в Человеческих Системах"