Сломанный капкан. Глава 22
7 января 2015 года, дневник Миры
Прошёл год с тех пор, как он ударил меня во второй раз. Потом всё так и посыпалось, и после третьего или пятого раза исчез смысл считать. Теперь я считала только минуты молчания. Пустые, холодные цифры в дневнике — больше не моём. Нашем.
Держу в руках новую тетрадь, такую же, как и та, глажу обложку пальцами и до сих пор не верю. Её больше никто не читает, а я всё так же по привычке её прячу, удаляю диалоги в соцсетях и историю браузера.
Если город для меня живое существо, то Дальняя — отмершая ткань его тела. Я забрала к себе Спарка и больше не была на северо-западе. Открываю карту города, зажмуриваю глаза, чтобы поиграть в свою любимую игру, и сторонюсь тех мест.
С центром проще, но и он заражён этим. До сих пор стыдно возвращаться на гумфак. Даже пройти мимо корпуса, когда бываю рядом, почти невозможно. Вот встретят меня, вспомнят всё это, и… что, если я увижу его? Если увижу его с кем-то?
Спарк слизывает мои слёзы, и внутри всё сжимается. Тебя могло и не быть здесь.
Вот она, любовь, но достойна ли я? Стараюсь быть достойной.
Теперь гумфаковцев, кроме Миры с Ташей, в «Омеге» уже не было: им быстро надоело, тем более что шла сессия. Были какие-то другие, совершенно незнакомые люди, к которым совершенно не хотелось тянуться, потому что и так особенно ничего не хотелось. Вместо Миры волонтёрить в приют ходило чьё-то чужое тело, и более пустой, чем тогда, его сердцевина быть вряд ли могла.
Спарк, заходя в вольер, предчувствовал скорую разлуку и поскуливал. Мира закрыла вольер снаружи, села на корточки рядом — синяк на бедре сзади отозвался болью — и посмотрела сквозь сетку.
Чувствовать было почти нечем. За новогодним столом она выплакала под душем всё, что могла выплакать, и утихла. Теперь он мог бить её сколько захочет — но он тоже утих и не бил. Зато мог выдавать сколько угодно минут молчания. Ей всё стало нипочём, потому что вряд ли могло быть хуже, а вот лучше — могло.
Таша запустила собаку в соседний вольер и подошла поближе.
— Хорошо, что ты всё-таки вернулась.
— Не могла не вернуться, — эхом отозвалась Мира и кивнула на Спарка.
— Он ждал. И я ждала тебя на консультации, десятого, а ты не пришла. Волочкова про тебя спрашивала. Я подумала, ты и так всё знаешь…
— Что-то случилось? — спросила Таша.
— Что-то. — Мира продолжила смотреть в вольер так, как если бы он был единственным, что существовало на земле, а она сама исчезла.
— Ты попросила у меня все лекции, чтобы потом не прийти на экзамен.
— Просила, чтобы выучить, а потом поняла, что больше не надо.
— Как не надо? Когда мы знакомились на первом курсе, ты говорила, что шла на гумфак с радостью.
В ответ Мире осталось только вздохнуть.
Избежать того, чтобы прийти на гумфак, было нельзя. Хотя бы ради того, чтобы подать заявление на отчисление. Артём, собираясь на экзамен с утра, пожал плечами и сказал: как знаешь, дело твоё — но в его голосе Мире почудилась радостная нотка.
Вот она и решила сделать себе подарок на девятнадцатилетие — избавиться от того, что теперь только тяготило. Город спал полумёртвым январским сном, когда Мира всё-таки удосужилась приехать в центр, а люди ходили по улицам и не видели этого. Не понимали. Их живость казалась чрезмерной. На гумфаке у кого-то кончался очередной экзамен, и из корпуса то стайками, то поодиночке выходили студенты. Им было чему радоваться, а Мире не было.
Дверь поддалась тяжело, тяжелее, чем всего лишь полгода назад, во вторую сессию; не обратила на Миру внимания вахтёрша на входе; не ей улыбнулся профессор Полев, который тоже шёл с экзамена. Полвека в этих коридорах он улыбался не ей — и глупо было думать, что ей это в самом деле могло быть доступно, что это для неё тоже.
Однокурсницы кружком собрались на третьем этаже, там же расположился и деканат. Таша, стоявшая, как всегда, отдельно от остальных, кивнула Мире и, видимо, решила её не трогать. Это было к лучшему: личные вопросы оказались бы ни к чему.
Дверь в деканат скрипнула, и все, кто был в приёмной, посмотрели на вход. Рядом с секретаршей, отвечавшей за бакалавров, на стуле сидела Волчкова. В её глазах всё так же мелькнуло узнавание.
— Добрый день. — Мира переминалась с ноги на ногу.
— Добрый, — ответили секретарша и Волчкова вместе, и вторая вышла, а первая продолжила: — Я вас слушаю.
Мира замешкалась с ответом, а потом выложила как есть:
— Всё гораздо хуже. — Оставалось просто сказать. — Я хочу отчислиться.
— Вы приступали к сдаче сессии?
— Может, лучше академ? По семейным обстоятельствам или по медпоказаниям…
Как жаль, что не было никаких обстоятельств и никакой болезни. Была только она сама и необходимость сбросить хоть какой-то балласт, чтобы почувствовать себя живой и идти дальше.
— Нет, — сказала Мира гораздо короче, чем подумала, и повторила мысль уже чуть увереннее: — Мне просто нужно отчислиться.
Тут же прошелестел бланк заявления.
— Пишите. Потом зайдёте к декану… в ближайшие дни сдадите книги в библиотеку. Подпишете везде обходной в знак того, что ничего не должны, а дальше в канцелярию.
Мира сделала всё как ей сказали, и запомнила порядок действий. Стараясь как можно меньше смять выданные ей бумаги, положила их к себе в сумку и вышла в коридор. Смех однокурсниц звенел этажом ниже, а в коридоре третьего этажа осталась только одна Таша. Мира скользнула по лестнице вниз, оставляя её за спиной, и старалась не думать о том, что они сегодня виделись.
Тяготившие её теперь коридоры гумфака быстро кончились, а за дверью Миру встретил город. Хотя прошло не больше двадцати минут, он посвежел и пусть сонно, но улыбался каждому из прохожих, даже ей самой. Такого не было уже давно, и это удивляло.
В телефоне пиликнуло оповещение. Надо было ответить, отключить звук и идти за Артёмом.
За что ты сейчас больше всего держишься? — чернели на экране буквы. Это был не он. Это была Таша.
С чего бы это? И сам вопрос… где-то Мира его уже слышала.
Только ответить честно не хватало духу, и она тоже задала вопрос:
Подходя к главному корпусу, откуда вот-вот должен был выйти Артём, она увидела слова:
Мира очистила весь диалог разом и решила тоже ничего не говорить. Важнее было то, что она сама знала, за что хочет держаться.
Вышел из главного корпуса не Артём, а Лёша. Он был один и посмотрел на Миру, даже не стараясь скрыть скепсис.
— Поздно, — усмехнулся он. — Все уже ушли.
А ведь на остановке у главного корпуса никого не было — Артём даже не попытался её подождать. Так, как она однажды решила не ждать его.
Сердце словно опустили в горячую воду, к которой оно ещё должно было суметь привыкнуть. Не оставалось ничего, кроме как сделать вид, что так и было задумано: она идёт в главный по своим делам.
Мира сняла дублёнку, поправила у зеркала волосы и не спеша дошла до столовой. Взяла на поднос только салат и гарнир — мамины деньги уже кончались, а хорошо было бы их сохранить, — выбрала столик у окна. Оттуда открывался интересный вид на внутренний дворик — его Артём показал ей всего лишь полгода назад, в тот день, когда предложил переехать на Дальнюю. Там они стояли, нежась в лучах осеннего солнца, и говорили друг другу то, что раньше боялись сказать. Как же так получилось, что всего за полгода они совсем разучились это делать и что домой ей идти совсем не хочется?
Но теперь настала пора возвращаться. Отсрочила ненадолго неизбежное, и хватит — встала и пошла на остановку. Город гудел на перекрёстке, будто радовался тому, что Мира здесь, а вот дома был тот, кто её уже не особенно ждал. Зачем тогда нужно было её возвращать, непонятно.
Она ведь почти смогла остаться сама с собой и примириться с этим, но он заманил её назад, и дверь к себе захлопнулась, а ключи от неё были выброшены в окно. Вот она так и держится за эти отношения — потому что не знает, как быть без них.
Что есть в её жизни за их пределами?
С гумфаком она вот-вот попрощается. И Юлька, похоже, осталась в прошлом.
Спарк? Наверное, когда-нибудь можно будет взять его к себе, когда она разберётся, как нужно воспитывать собаку.
Миррор, конечно, вряд ли куда-нибудь денется, вот только это по сути она сама.
Мама у неё есть всегда, хоть и не всегда ясно, чем она может помочь, кроме как приютить.
На башенных часах у университетского сквера пробило двенадцать. Можно было пройтись ещё немного, протянуть хоть капельку времени, а потом всё-таки возвращаться — собирать и приводить в порядок книги, думать, что делать с конспектами и чем она теперь будет заниматься, чтобы не прослыть бездельницей. Учёба хотя бы временно спасала от этого звания, но теперь прятаться за ней было нельзя.
В ответ на эти мысли город задул под дублёнку неожиданно холодным ветром, напомнил, что на дворе январь и расслабляться не стоит, и бросил откуда-то в лицо снежную крупу. Усмехнулся, как Лёша, ослепил солнцем из-за угла.
Здесь не поздно, никогда не поздно — мелькнуло в голове, и стало ясно, каким словом она ответила бы Таше.
Артём может молчать сколько угодно, если с ней, как и раньше, будет говорить город. Нужно только захотеть к нему вернуться, и она хотела. Ведь с Артёмом он говорить не будет, и это останется их — Миры с городом — маленькая, но обнадёживающая тайна.
И не обязательно, как раньше, проводить с городом часы напролёт. Достаточно начать с пяти минут. Заметить, как переползает за двенадцать стрелка тех самых часов на башне, оглянуться на них последний раз за день и перескочить через перекрёсток вместе с другими людьми, среди которых, вероятно, есть и тот, кого Мира когда-нибудь могла бы полюбить и, похоже, уже чуть-чуть начинала.
А потом сесть в маршрутку до Дальней, обещая городу завтра вернуться. Увидеть впереди горький, пустой от молчания вечер и безлунную зимнюю ночь.
Первое, что я чувствую, придя в себя, — то, насколько я беспомощна. Снова пустырь на Дальней. Стою в пижаме, по щиколотку увязшая в грязи вперемешку со снегом, смотрю на свои руки и то вижу их, то нет. Конечно же, я опять сплю.
Фонари на противоположной стороне улицы не горят, но вокруг светло — тут и там из ниоткуда вспыхивают бледно-жёлтые искорки. Какие-то из них собираются в стайки и теплятся вместе, а какие-то рассыпаются на десятки более мелких и исчезают в ночи. Когда я за ними наблюдаю, беспомощность понемногу уходит, и светло становится не только глазам.
Время здесь летит ещё быстрее, чем наяву, а я ещё более медленная. Кажется, я успеваю упустить целые недели, заглядевшись на какую-нибудь одну из этих искорок. Интересно, что будет, если взять их в руки?
Вон вспыхнула новая. Срываюсь в её сторону, бегу, задыхаясь от усилия, а получается всё равно до обидного по-черепашьи. Ну вот, не успела — она сверкнула напоследок и растворилась. Превратилась в пустоту. Ту самую пустоту, которую я чувствую каждый раз, когда…
— А, ты опять здесь? — бросаю я, оглянувшись вполоборота.
— Спрашиваешь! — Тот, у кого есть лицо, тут точно бы ухмыльнулся. — Где ж мне ещё быть, как не с тобой?
Я заговорщически пихаю Миррора в бок локтём, и новая искорка вспыхивает прямо у него под ногами. Он смотрит на неё своей невыразимо пустой физиономией, и уже эта искорка тоже — чему я не удивляюсь — превращается в ничто.
— Не буду мешать, — смущаясь, вздыхает он и накидывает капюшон на голову. Удивительная учтивость с его стороны.
Похоже, с тех пор как я тут очутилась, прошёл уже не один месяц — снег растаял. Я шлепаю по лужам к самой большой стайке искорок и, боясь растревожить, беру их в пригоршни. С трудом удерживаю то, что мне удалось ухватить, поднимаю руки и крепко, хотя они дрожат, прижимаю их к груди.
На пару мгновений становится даже слишком горячо. Потом тепло разливается по всему телу, и я чувствую, как движения начинают даваться легче. Теперь я не та сонная муха, что раньше, и пустырь не выглядит как то место, откуда хочется побыстрее сбежать в стыде и страхе.
Даже если сейчас во сне что-то случится и из дома, решив достать меня откуда угодно, хоть из-под земли, притащится Артём, — я готова шагнуть в сторону. Повести себя по-другому хотя бы сегодня.
Напитавшись теплом, я оборачиваюсь и медленно подхожу поближе к Миррору. По мере того как я приближаюсь, в отражении мутного, будто бы заболоченного зеркала проступает моё лицо.
И мне почему-то до жути хочется улыбнуться.
Я вся свечусь, а он — моими губами — точно так же расплывается в улыбке и разводит руками.
— Что же теперь остаётся делать…
Не обращая внимания на его оправдания, я кладу руки ему на плечи — от каждого из них поднимаются мелкие облачка пыли, и он тут же исчезает. Что ж, это выбор, достойный его самого и его идентичности, а мне сегодня и одной неплохо. Главное — спокойно и тепло со всеми этими искорками, которые продолжают вспыхивать вокруг. Хорошо остаться здесь и рассматривать их, пока пространство не начинает дрожать и не наступает горькое пасмурное утро.
Из-за того, что случилось вчера, Мира чувствовала себя изменницей, но всё равно с упорством одержимой собиралась навстречу городу. Взяла из кладовки дорожную сумку, с которой когда-то сюда переезжала, и наткнулась на недоуменный взгляд Артёма.
— Ты серьёзно? — Он развёл руками.
— Я всего лишь в библиотеку, — ответила Мира и стала собирать книги, лежавшие по всей комнате то тут, то там, потому для для них так и не выделили своего места.
— А, бумажки. — Артём махнул рукой и с ухмылкой добавил: — Зато кое у кого скоро появится время на важные дела, да?
Мира без улыбки посмотрела на него и кивнула.
Может, что-то ещё удастся исправить. Может, она поймёт, чем хочет заниматься и какой лучше быть. Где она проявит себя лучше всего. Где обретёт своё место в жизни.
«Будем рады увидеть вас ещё», — сказала библиотекарша, принимая у Миры книги и забирая читательский билет. Лицо у неё было такое, будто она не врала.
Так говорили люди в кабинетах, где Мира подписывала обходной.
«Никогда не поздно вернуться», — подытожила женщина в канцелярии, забирая у неё зачётку и студенческий билет. Женщина эта ничего не знала о жизни Миры и потому могла как случайно оказаться правой, так и промахнуться.
А Волчкова, которая, как чёрт из табакерки, появилась на пороге канцелярии, что-то да знала и, видимо, поэтому так и уцепилась.
— Вам вчера подписали заявление на отчисление, — эти слова из её уст звучали то ли вопросительно, то ли утвердительно.
— Да, и я уже отчислилась, — хихикнула Мира. — Курсовой не будет.
— А я ждала вас на экзамене, как и весь второй курс, чтобы услышать ваш ответ.
Обе они полуприсели на подоконник, и Волчкова посмотрела на неё из-под очков с заострёнными углами.
— Чтобы потом оставить свой след в ваших зачётках и на следующий год встретить других, таких же, как и вы, и слушать их.
Мира не понимала, зачем она говорит ей это и почему именно сейчас, а Волчкова не останавливалась:
— А потом дождаться того, когда увижу вас на защите и пойму, что вы совсем уже взрослые и готовы… Что мы сберегли вас до момента, пока вы такими не станете.
Лицо её приняло выражение, какое бывало лет пятнадцать назад у мамы, когда Мира больно падала во дворе и прибегала к ней жаловаться; а в глаза бросилась её седина.
— Скажи мне, — Волчкова зачем-то перешла на ты, — тебе сейчас не нужна помощь?
Мира пожала плечами, вспомнив, как говорила о переходе на ты, ведя сеанс, Соколовская.
— Не знаю, а почему вы так думаете?
— Я видела вас тогда, после спектакля в поддержку «Омеги», в кофейне. И потом, уже в ноябре после консультации, вышла с кафедры, а впереди были вы — вы с парнем, — и я поняла.
— С этим не шутят. Впереди у тебя большая, большая жизнь, и незачем портить её каким-то…
— Пока моя жизнь может быть только такой, — сказала Мира, застёгивая наконец рюкзак.
— Как знаешь. В случае чего ты в курсе, где меня искать.
Я была совсем, совсем уже не та, но очень старалась вернуться.
Спарк всё чувствовал и лизал мне руки, когда я выводила его на прогулку. Таша тоже обо всём узнала. Для Волчковой это было бы слишком, а Таша… она могла.
Однажды она пригласила меня к себе ненадолго. Артём так удачно ушёл на очередной экзамен, и я сказала бабушке, что иду узнавать про будущую работу. А сама поехала в сторону Соринова и, не доезжая до него, вышла на одной из остановок — дальше к тому жилому массиву автобусы не шли, — и долго добиралась пешком до тех похожих на детский конструктор безвкусных оранжевых домов.
Таша жила на тринадцатом этаже. Я давно уже не видела город с такой высоты и, выглянув в окно, сначала даже испугалась.
«Ты одна живёшь?» — спросила я, кажется, для порядка, хотя уже знала ответ. Ведь с порога различила, что квартира такая же тихая, какой мне казалась её хозяйка, когда мы виделись в универе с самого начала.
Оказалось, что она старше нас, и лет ей уже больше двадцати — а я никогда бы не подумала, — и эту квартиру она получила после того, как вышла из детдома.
Мне было стыдно рассказывать ей свою историю, но я очень старалась вернуться. И позвонила ей, когда время настало.