Тверская 20

Двадцатые числа сентября в Москве были не самыми тёплыми. Я шёл по Тверской, полный тревоги. В такие моменты всегда думаешь, что тебя все-таки трясёт: этот сучий холод или страх перед встречей с той, что может похоронить всё, что ты называешь достоинством, одним лишь выражением лица. Ещё вчера я ехал в «Ниве» с тремя цыганами и пьяницей, который заснул за рулём, чуть не превратив российскую часть М1 в кровавый ковёр — вперемешку с ржавым кузовом самой «Нивы», моими мозгами и битым стеклом.

Она решила не встречать меня, так как была занята. Плохой знак. Ради этой встречи я уехал из Минска, чтобы ей не было так одиноко здесь, в этом гигантском мегаполисе. Всё уже на тот момент было кончено, и ничего спасти было нельзя. Завтра она неискренне поцелует меня на Арбате, пытаясь хоть как-то скрыть чувство холода между нами. Выйдет скверно. Все три дня, что я пробуду здесь, буду ощущать себя чужаком — относительно улиц, людей, а главное, её самой.

Я продолжал идти по Тверской, а тревога с каждым шагом волнами поражала каждый кусочек плоти. Вроде любовь так не должна работать. Но откуда мне тогда было знать? Раздался дурацкий рингтон Viber — звонила Л.В. Я не видел её с мая. Знал, что она серьёзно больна, но понимал, что упоминать это в разговоре не буду. Люди её лет не любят жалости и сожаления — считают их напускными, даже если они так же чисты, как те озёра в глубинах болота Ельни. Она пользовалась популярностью у студентов. Была из тех, чьи пары пропустить было не страшно, а стыдно. Оттого многие были шокированы тем, что впервые за тридцать лет она не выйдет на работу.

От звонка я растерялся. Звонила она всегда по самым важным, в основном организационным, поводам. Она была моим научруком, с которым на парах мы довольно часто были оппонентами. Молодой соцдем с розовыми очками рассказывал, как надо жить, мудрому и взрослому учёному, думая, что пара книг (которых он не был способен тогда понять и на 20%) и контент блогеров из нижнего интернета будет достаточным для содержательной дискуссии. Её это не раздражало, наоборот, вызывало хоть и снисходительный, но интерес. Она не давала спуску — всегда критиковала интеллектуально и остро. Никогда не для того, чтобы принизить достоинство, а чтобы каждый студент делал выводы и становился лучше.

Я думал, что она звонит, чтобы поругать. Сказать, что я забросил академию и науку в угоду амбициям и активизму. Она делала так довольно часто, но в те месяцы я практически перестал появляться на учёбе, что лишь усугубляло ситуацию. Имела полное право на уничтожение меня. Но я ошибся в своих прогнозах. Во время нашего разговора я успел сказать лишь «здравствуйте», «до свидания», «держитесь» и «спасибо» нескончаемое количество раз. Она позвонила, чтобы ободрить. Сказать, что гордится мной, что я смелый, умный и искренний. Это было несвойственно ей — она не сыпала пустыми словами, а комплиментами тем более. Не её стиль. Она поблагодарила, сказала, что верит в лучшее будущее для меня. Её тон не был прощальным. Она знала, что я прохожу через тяжёлое время. Подумал, что она, зная вес своих слов, а тем более тех, которые могут вдохнуть жизнь в опустившего руки человека, решила пойти на исключение. «Я многих видела за свою жизнь, но в смелости и принципиальности вам не занимать», — напоследок сказала она. Попытавшись что-то промычать в ответ, я был резко прерван ею. Она закончила разговор так же внезапно, как начала. Когда она бросила трубку, я простоял в оцепенении около пяти минут. У меня не дрогнул ни один мускул на лице, но из глаз без остановки текли слёзы. Это был первый раз в жизни, когда меня признал тот, чей авторитет для меня являлся неоспоримым. Я стоял, оперевшись о витрину «Билайна». В те пять минут наши чувства с городом были взаимны. Мне не было дела до машин, толп туристов, широчайших московских проспектов. В тот момент был только я и её признание.

В следующий раз я увижу её лицо в вестибюле факультета — на традиционном для БГУ уголке памяти, где стояли её фотография с чёрной лентой в нижнем углу и ваза с чётным количеством гвоздик. Знал, что болеет, но не знал, что сгорит так быстро. 25 октября 2020 года я лишился учителя. Учителя, который, впрочем, имел настолько чистую душу, что этот безумный и жестокий мир более её не заслуживал.