Путешествие по Германии. Часть первая. От Линдау до Вертаха через «Марабу»
Ласково, трепетно, едва касаясь бумажной глади, наш турагент скользил по карте нежной рукой, уговаривая нас лететь в Париж так профессионально, как опытные поклонники уговаривают барышень не беречь зря невинность.
-В Париж? Никогда! - отвечала я, ибо сердце мое хранило печать разочарований и горечи.
-Мюнхен, - менял предложение турагент. - Там вы берете машину и двигаетесь на запад…
-На восток, - возражала ему моя подруга по имени Норик. (Ее настоящее имя соответствует приведенному и в редакции не хранится.)
Успешно скрывающий лёгкое раздражение турагент все начинал сначала. Левая его рука продолжала скользить по карте. Правая - твердо держала телефонную трубку.
-Когда чартерный рейс в Берлин? - интересовался он в справочной аэропорта. - В Вену? В Дублин? В Бейрут? В Медину?
Мы закрывали глаза и летели одновременно во все стороны света. Мы открывали глаза, и наш турагент наполнял фужеры вином.
-Вы приземлитесь, в конце концов, неважно где, - убеждал он нас с интонацией детского психиатра, - возьмёте машину, усядетесь поудобнее, раскроете атлас автомобильных дорог и поедете… куда вам захочется.
Мы приземлились в Цюрихе, взяли машину, уселись поудобнее, закурили и поехали, не раскрывая атлас автомобильных дорог.
Нам был бесцеремонно обещан синоптиками всех стран и народов снег с дождем на все восемь дней путешествия. Но туманы при нашем пересечении швейцарско-германской границы рассеялись, как призраки при утреннем крике деревенского петуха. Раскинувшиеся луга переливались серебром трав. Золотились, не умея сдержать волнение, одуванчики. Убеленные снегом седины гор сливались с дымом таявших облаков. Благородно пепельные, с шелковой кожей, коровы поднимали тяжёлые головы и издавали протяжные, трубные звуки, исполненные радушия. Жемчуг слез умиления заблестел на наших ресницах. Вот-вот, ждали мы, из-за холма появится милый приветливый пастушок с дудочкой.
Но из-за холмов на дорогу выскакивали и неслись с непереносимым рыком местные рокеры. Слепящие шлемы скрывали их лица, а тела были стянуты черной кожей. Один, другой, двадцать девятый…
Мы, проглотив подкативший к горлу комок, свернули с шоссе на дорогу, тянущуюся наверх, к белесому, словно вымоченному в отбеливателе, небу. Мотоциклистов стало значительно меньше. Зато появились пешеходы, обитатели соседних провинций. В тренировочных костюмах, они шли спортивным, скорее маршевым шагом, отсчитывая километры, необходимые для запланированной на день дозы здоровья. Женщины со спины напоминали мужчин, мужчины напоминали строевых офицеров, а детей не было вовсе.
-Пухленькие овечки да шаловливые телята, позванивающие колокольчиками, милее сердцу, - поделилась я с Нориком, - чем крепкие, тренирующие мышцы и лёгкие, местные представители здорового образа жизни.
-Нам надо терпимее относиться к хозяевам той страны, которая нас принимает в гости, - строго сказала Норик.
И я сразу же стала к ним относиться терпимее.
Но что же поделать с собой, когда неожиданно кажется, что все прохожие немцы не только шагают в ногу, но даже и дышат в такт? Все громче, все ближе, все неотвратимее слышалось это сгущающееся дыхание. "Галлюцинации", - догадалась я и успокоилась.
Чем дальше мы продвигались в глубь страны, тем выше вздымались горы, тем толще был снежный покров вершин.
Луга сменились садами. Дурманящий аромат европейской весны проникал в кровь. Однообразие и простота деревушек, попадающихся по дороге, успокаивали натруженные сердца.
Неяркие краски местности стали довольно скоро сливаться. Клонило ко сну, и мы, вопреки страсти Норика осмотреть все и сразу, не оставляя при этом руля! - принялись искать ночлег.
Какое-то время указатели на дороге нам сообщали о снежных заносах, что воспринималось нами весьма иронично. Земля дышала теплом.
Наконец мелькнул знак, предвещавший еду и ночлег в каких-нибудь десяти километрах от трассы. Мы свернули. Дорожка, обогнув холм, значительно сузилась, затем запетляла и обернулась пастушьей тропой, взлетающей на гору.
По моим представлениям, для четырех колес не было места на этой тропе. Но у Норика принципиально иное пространственное восприятие. Притормозив на мгновение, она крепко взяла новенький, маленький "Форд" под уздцы. Он взвился, как конек-горбунок, фыркнул и послушно одолел высоту.
На вершине горы, над обрывом, который мы странным образом миновали, располагался хутор. Небо, лес, три строения: одно для хозяев, другое для их животных, а третье представляло собой двухэтажный деревенский дом с вывеской "Марабу".
Кто и почему наградил хуторскую гостиницу экзотическим именем, мы выяснить не успели, ибо запах, доносящийся из харчевни, вскружил и без того непрочно державшиеся на плечах головы.
Внутри было натоплено. Шел пар от котлов, сквозь который проступали чучела лесных зверей, развешанных на крепких стенах. На окнах алела герань. Лицо хозяина, шея хозяина, руки хозяина гостиницы и харчевни по цвету были сочнее цветов, однако с бурым оттенком.
По-английски он знал слова: "пиво", "комната", "мясо". Какая именно часть животного может быть нам предложена на ужин, он показывал, смачно шлепая себя то по крепкой ляжке, то по внушительной ягодице, то по потной от жара груди. Воображение наше разгоралось от жеста к жесту. Договорившись, мы облизали потрескавшиеся от нетерпения губы.
Хозяин, довольный собой и заказом, переваливаясь, отправился к кухне, глотнул по дороге, у стойки, пива, и скоро наш стол стал похож на витрину немецкого гастронома, где колбас, окороков и птичьих тушек бывает втиснуто в два больше, чем позволяют пространство и возможности зрения.
Благодарные, осоловевшие, с трудом оторвавшись от стола, мы поднялись в приготовленную для нас комнату. Веранда врезалась в самую гущу леса. В лесу стоял весенний гул. Босые, в ночных рубашках, закутавшись в одеяла, мы стояли на этой веранде, ошарашенные шорохом, шепотом, бормотанием еловых иголок, густым гулом стволов, истомными, резкими, призывными криками птиц.
Разогревшаяся от включенной батареи комната источала запахи деревянных досок, которыми был выстелен пол, соломенных кресел. Свежей стружкой запахли даже шары, украшавшие резные спинки кроватей. Пуховые подушки были такой величины, которую не вмещали даже детские воспоминания.
В сладком восторге мы тонули, тонули, проваливаясь в перины. Мы засыпали, не ведая, что ночные события заставят нас пережить…