Борис Кагарлицкий: Об идеологии

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КАГАРЛИЦКИМ БОРИСОМ ЮЛЬЕВИЧЕМ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КАГАРЛИЦКОГО БОРИСА ЮЛЬЕВИЧА.

В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс вполне недвусмысленно говорили об идеологии как о «ложном сознании». Не только потому, что знание искажено общественной реальностью (и прежде всего социальными интересами), но и потому, что идеологическое и религиозное мышление строятся по схожим принципам и религия является самой последовательной, квинтэссенциальной формой идеологии. Критическое мышление, характеризующее рациональную науку строится по противоположным принципам. И эта мысль есть не только в «Немецкой идеологии», но и в других текстах Маркса.

Научный метод принципиально отличается от религиозного не только тем, что предполагает доказательства и проверку, но именно обязательную необходимость критики и самокритики, в том числе логического и интеллектуального осмысления аргументов. Таким образом научное знание постоянно возвращается само к себе и перепроверяет само себя не только в плане фактов, но и в плане метода.

Напротив, идеология предполагает признание определенных постулатов как незыблемых, окончательных и рационально не оцениваемых. Постулаты, отметим, сами по себе могут быть даже и верны, вопрос не в том, насколько они ложны, а в том, как мы к ним относимся. То, что религия является одной из форм идеологии, неоднократно повторяемый тезис марксизма (и не только у Маркса и Энгельса, но и у их последователей). Отсюда, однако, возникает и необходимость обратного вывода — идеологическое мышление в принципе идет по пути религиозного. Кстати, это очень внятно прописано у Энгельса в его рассуждениях о раннем христианстве, а также о Реформации. И в том и в другом случае он видит определенную классовую (социальную) идеологию, принявшую религиозную форму, что вполне органично, поскольку метод мышления сходен. Раннее христианство видится Энгельсом как своеобразный коммунизм рабов, который не может стать практическим коммунизмом в силу незрелости материальных условий.

Показательно, что о коммунизме как религии пишут и критики марксизма, в том числе и левые, как, например, Николай Бердяев. К несчастью они осознают лишь одну сторону противоречия: даже если мы имеем религиозное по форме мышление, это не значит, что содержание социалистических и марксистских идей является религиозным. Они лишь воспринимается массовым сознанием и усваивается им в идеологической (квази-религиозной) форме. В этом плане заучивание законов диалектики в курсе диамата мало отличается от заучивания символа веры в православной семинарии, где учился молодой Сталин, но отсюда вовсе не следует будто между ними нет разницы.

Таким образом мы сталкиваемся с изначальным противоречием научной (по своим основаниям) идеологии, которая дает нам объективное знание, но усваивается массами в догматической форме. Эта диалектика науки и идеологии объективна не только для марксизма, но и вообще для общественных наук, которые так или иначе сопряжены с формированием общественной системы ценностей и массовым действием. Макс Вебер решал эту проблему принципиальным разделением научного и политического, причем практические выводы делал в духе кантовских антиномий: после оценки объективного положения мы делаем политические выводы и предпринимаем действия исходя из «ценностей», которые могут быть буржуазными или пролетарскими (точно так, как Кант решал вопрос об отношении к вере или неверии). Но для марксиста такой подход неприемлем принципиально, потому что смысл общественного исследования состоит в выявлении общественных противоречий и путей их гуманистического разрешения через социальное действие (знаменитый XI тезис о Фейербахе).

То, что с начла ХХ века в марксистских дискуссиях стали использоваться термины сугубо религиозного дискурса — ортодоксия, догматизм и проч. — далеко не случайно. Эдуард Бернштейн пытался преодолеть религиозную форму марксистской ортодоксии с помощью «ревизии», т. е. пересмотра выводов и постулатов, но этим проблема не решается, поскольку она состоит не в ошибочности или верности отдельных выводов (которые оказались исторически куда более точными, чем думал Бернштейн), но в несоответствии научного метода и идеологической логики, порожденной потребностями общественной практики того времени.

Советский официальный марксизм пытался устранить в теории данное противоречие, приняв совершенно догматическое и по сути религиозное решение: все идеологии являются ложными, кроме нашей научной идеологии, которая является научной и истинной. А потому критика идеологического мышления у Маркса к нам не относится. Это очень точно воспроизводит классический аргумент любой теологии: все религии являются плодом человеческих заблуждений и только наша вера — результатом божественного откровения. Соответственно, ссылка на научность марксизма служит тут решению той же задачи, что и ссылка на божественное откровение у христиан и мусульман. Тем самым само научное знание сакрализируется и догматизируется.

Увы, Маркс в «Немецкой идеологии» не случайно говорил о всякой идеологии как о ложном мышлении. Иными словами, речь у него шла не о содержании идеологической мысли, а именно о той форме, которую она принимает в массовом сознании. И научность социалистической мысли не снимает противоречия, а наоборот обостряет его. Это противоречие носит объективный характер и снято может быть только через результат массового социально-преобразующего действия. А с другой стороны, тут надо вспомнить и тезис Дьердя Лукача об ортодоксальном марксизме, который остается истинным даже если отдельные выводы, сделанные Марксом, будут опровергнуты, поскольку Маркс создал именно метод критического осмысления общественных отношений, который может и будет работать не только независимо от достоверности конкретных выводов, но и давая возможность эти выводы переосмысливать и корректировать (что не соответствует методу догматического мышления).

Как всё это соотносится с критикой Карла Поппера, который отрицал научность марксизма на том основании, что его невозможно «фальсифицировать», т. е., если это перевести на общепринятый язык, перепроверить на основе фактов и экспериментов? Дело в том, что тезис Поппера является не только непригодным к общественным наукам в принципе (включая и философию самого Поппера), о чем уже много написано, но и является антинаучным в принципе. Да, конечно, истинность любой научной теории, включая и социологические теории становится эмпирически очевидной в ходе истории (например, понятия, введенные Аристотелем, продолжают работать, а многие другие мыслители древности представляют для нас лишь исторический интерес). Но истинность теории эмпирически обнаруживается в ходе исторической практики, а не за счет конкретного одноразового эксперимента в каждый данный момент.

Иными словами, даже если можно говорить о проверке опытом как обязательном критерии научной истинности в масштабах истории человечества, то в текущих научных дискуссиях это так не работает. Хуже того, если бы это было так, как полагает Поппер, научные дискуссии были бы невозможными, а существование разных научных школ — ненужным. Тем более это не может быть применено к общественным наукам, во-первых, потому что мы имеем дело с людьми, обладающими свободой воли, а потому постоянно «искажающими» любой эксперимент, а во-вторых, потому что надо всегда помнить тезис Томаса Гоббса: если бы геометрические аксиомы затрагивали человеческие интересы, то они бы тоже оспаривались.

Но и в естественных науках логика Поппера не работает, если речь идет не о простейших прикладных исследованиях, а о сложных теоретических моделях. Для Поппера, как известно, важно понятие относительной истины. Абсолютная истина недостижима, но мы через проверку практически опытом уточняем, насколько теория содержит большее или меньшее количество «относительной истины». Рассмотрим два хрестоматийных примера. В XVI веке положение планет на небе гораздо точнее вычислялось на основе птолемеевской геоцентрической системы, чем на основе гелиоцентрической системы Коперника. Отсюда по Попперу следовало бы сделать вывод, что система Птолемея содержит больше относительной истины, чем система Коперника. Что, конечно, не так: система Коперника принципиально ближе к истине. Причина же неточностей была в ошибке относительно характера орбит планет, которая содержалась в работе Коперника. Эта ошибка была исправлена Кеплером. Однако для того, чтобы эту ошибку исправить, следовало сначала принять логику Коперника признав истинными его теоретические аргументы, которые пока не удавалось подтвердить. Другой, уже современный, пример относится с базону Хиггса, существование которого было теоретически обосновано примерно за полвека до того, как эту частицу обнаружили. Вообще-то исследования такого рода очень дороги. И для того, чтобы начать искать объект надо было уже знать о его существовании. Это знание было нам дано теоретическими исследованиями, которые на момент их признания научным миром совершенно не соответствовали попперовскому критерию «фальсификации».

Теоретическое знание имеет свою собственную логику, предполагающую корректность аргументации, критическую проверку и оценку как аргументов, так и самих фактов. В то же время формирование абстрактной идеальной модели как раз и позволяет нам превратить хаотический поток фактов в стройную и осмысленную картину. В противном случае мы видим лишь повторяющиеся совпадения (что типично для «законов» экономикс), а не логичные и естественные закономерности. Именно на этом построен метод К. Маркса в «Капитале», когда он выводит логику системы из абстрактного понятия товара. Об этом очень хорошо написано у Э. Ильенкова в книге «Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» К. Маркса». Но как раз для идеологии диалектическое мышление фундаментально необходимое для теоретического поиска, оказывается избыточным. Ленин, Грамши и даже Плеханов, будучи одновременно и теоретиками и практиками, разрешали это противоречие на уровне личного переживания и критической рефлексии собственной деятельности, хотя у Плеханова с этим под конец жизни были проблемы, что и предопределило его позицию в ходе Первой мировой войны. В дальнейшем, однако, происходит разделение академического и политического марксизма, описанное П. Андерсоном. Задача состоит в том, чтобы снова преодолеть это разделение, но это возможно лишь в том случае, если мы осознаем и признаем объективный характер рассматриваемого противоречия.