Глава 4.

Объясняя институциональную деятельность Путешествие лучше всего начинать с изучения карты. Диаграмма 4.1 фиксирует уровень институциональной деятельности в каждом из двадцати итальянских регионов. Наиболее интересной, бросающейся в глаза особенностью на карте является резкий перепад между Севером и Югом.

Хотя корреляция между географической широтой и институциональной деятельностью при этом не совершенна, группа северных региональных правительств, судя по диаграмме, гораздо удачливей своих южных партнеров, что едва ли стоит считать неожиданным. Как говорят в научно-популярных фильмах, "Юг — это нечто особенное". В Главах 5 и 6 у нас еще будет возможность вернуться к этому контрасту. Вместе с тем, если наша цель — не просто описание, но понимание, мы должны теперь переформулировать нашу проблему. Так что же все-таки отличает добившиеся успеха регионы Севера от неудачников Юга? Как и было обещано, дальше мы обратимся в этой связи к анализу двух факторов: – социоэкономической модернизации, связанной с последствиями индустриальной революции, и – "гражданского сообщества" — особенностей гражданской вовлеченности и общественной солидарности в регионах. В конце этой главы мы остановимся также на рассмотрении других вопросов, что, впрочем, не повлияет существенно на наши выводы.

Диаграмма 4.1

Институциональная деятельность в итальянских регионах, 1978-1985

Социоэкономическая модернизация

Наиболее значимым фактором социально-экономического развития западного общества в последние два столетия стала промышленная революция — колоссальный водораздел человеческой истории, на десятилетия завороживший социологов, причем не только марксистов. Когда огромные людские массы переместились с поля на фабрику. Невероятно выросли жизненные стандарты. Трансформировалась классовая структура. Возрос уровень образования и здравоохранения. Расширились экономические и технологические возможности.
Политологи уже давно отмечали наличие зависимости между стабильностью демократической власти и этими социоэкономическими трансформациями. Эмпирический опыт свидетельствует, что эффективная демократия является коррелятом социоэкокомической модернизации1. Так, обозревая шествие демократических режимов по земному шару, Кеннет Боллен и Роберт Джэкмен отмечают, что "уровень экономического развития оказывает серьезнейшее воздействие на демократию в политике, даже если брать в расчет неэкономические факторы... ВНП – ключевая переменная". Благосостояние облегчает бремя, как общественное, так и частное, и совершенствует социальное устройство. Образование умножает число грамотных профессионалов и повышает сознательность населения.

Экономический рост цементирует средний класс, уже давно по праву считающийся бастионом стабильной, эффективной демократии. Изучив успехи и неудачи городских властей в различных районах мира, Роберт Фрид и Фрэнсин Рабинович приходят к выводу, что "из всех теорий, объясняющих различия в деятельности, наиболее сильной оказывается теория модернизации".

В Италии все эти перемены пришлись на последнее поколение, хотя начало им было положено еще в конце прошлого века. Изменения затронули все части полуострова, но, как показывает наше путешествие из постиндустриального Севезо в доиндустриальную Пьетрапертозу, Север здесь опередил Юг. И трудно поверить в то, что этот яркий контраст в уровнях экономической модернизации не играет важной роли в объяснении различий, обнаруженных нами в деятельности региональных правительств. Диаграмма 4.2, выстраивающая итальянские регионы в соответствии с уровнями экономической модернизации и институциональной деятельности, иллюстрирует как силу, так и ограничения интерпретации нашей загадки.

Самые богатые, наиболее модернизированные регионы Севера (на Диаграмме 4.2 сосредоточены в правом верхнем квадрате) на голову опережают своих более бедных товарищей по части материальных и человеческих ресурсов. Символом этих преимуществ выступают штаб-квартиры соответствующих региональных правительств. Сопоставьте безликие коробки на пыльных площадях Юга с тридцатиэтажным небоскребом правительства Ломбардии в центре Милана — первоначально это здание предназначалось для транснациональной корпорации "Пирелли". Сотрудники общественного здравоохранения или менеджеры общественных работ в северных областях опираются на ресурсы одной из наиболее передовых экономических систем мира. Их южные собратья решают проблемы, свойственные развивающимся государствам. Возьмите лишь один весьма показательный пример: в 70-е годы в Милане были сотни компьютерных фирм, а Потенца вообще их не имела. Понятно, что региональным администраторам в Ломбардии было значительно легче, чем их коллегам в Базшшкате.

Диаграмма 4.2 Экономическая модернизация и институциональная деятельность

Разумеется, диспаритет в деятельности региональных правительств Севера и Юга определяется не только финансовыми ресурсами. Напротив, финансирование регионов осуществляется центральной властью по формуле, отдающей приоритет самым бедным. Несмотря на это, наши исследования говорят о том, что отсталые просто не в состоянии освоить то, что им выделяют. И, как свидетельствует все та же Диаграмма 4.2, даже это фискальное перераспределение не может компенсировать громадную разницу в состоянии социо-экономической и технологической инфраструктуры. Вместе с тем, чем пристальнее мы всматривается в диаграмму, тем очевиднее ограничения подобной интерпретации. Регионы распадаются по двум квадратам, имущие и неимущие, и правительства последних работают явно хуже. Но серьезные различия в деятельности, наблюдаемые внутри каждого квадрата, в терминах экономического развития абсолютно-необъяснимы. Кампания, регион с центром в Неаполе, экономически более развит, чем Молизе и Базиликата, но в двух последних правительства работают явно более эффективно. Ломбардия, Пьемонт и Лигурия — три основания известного индустриального треугольника Севера — богаче Эмилии-Романьи и Умбрии (по крайней мере, так было в начале 70-х годов), но успехи региональных правительств в последней намного значительнее.
Иными словами, дело не ограничивается только богатством и уровнем экономического развития.

Экономическая модернизация как-то связана с эффективной деятельностью общественных институтов - это факт. Однако пока мы не можем разобраться, что из чего вытекает: является ли сама институциональная деятельность в каком-то смысле причиной модернизации, или же, напротив, модернизация способствует успешной деятельности. А может быть, оба этих фактора находятся под влиянием чего-то третьего? К этим сложным — и тем более интересным — вопросам мы и обратимся в данной главе, а также в двух последующих.

Гражданское сообщество: некоторые теоретические размышления

Размышляя во Флоренции XVI века о бурной истории итальянских республиканских институтов, Николо Макиавелли и ряд! его современников склонялись к предположению, что преуспеяние или крах социальных установлений зависят от характера граждан, иначе говоря - от их "гражданской добродетели". Если верить англо-американской политической мысли, эта "республиканская" школа гражданских гуманистов была впоследствии разгромлена Гоббсом, Локком и их либеральными последователями. В то время как республиканцы превозносили общину и долг гражданина, либералы делали упор на индивидуализм и индивидуальные права. В конце концов, говорили последние, именно отсутствие добродетельных, социально вдохновляемых граждан заставило Мэдисона и его либеральных единомышленников изобрести нынешнюю американскую конституцию с ее системой "сдержек" и "противовесов", нацеленной на спасение демократии от нечестивых. Так что "гражданско-республиканский" период понимания современной демократии прошел довольно быстро.

В последние годы, однако, англо-американская политическая философия пережила всплеск ревизионизма. "Наиболее драматическим открытием (в истории политической мысли) последних 25 лет, - пишет весьма предвзятый Дон Херцог, - стало возвращение — и торжество гражданского гуманизма". Ревизионисты утверждают, что республиканская, или коммунитарная, традиция идет от греков и Макиавелли через Англию XVII столетия к американским "отцам-основателям". Отвергая экзальтированный индивидуализм, новые республиканцы любят вспоминать яркую коммунитарную проповедь Джона Уинтропа, адресованную гражданам его "города на холме": "Мы должны радоваться друг другу, чувствовать жизнь другого, праздновать и скорбеть вместе, трудиться и страдать сообща, всегда помнить о том, что наше общество — это единое живое существо".

Дебют новых республиканцев не остался незамеченным. Защитники классического либерального индивидуализма полагают, что ключевое для республиканцев понятие "сообщества" представляет собой "сомнительный и отживший идеал". Примечательно, что эти широкомасштабные философские дебаты шли практически без обращений к систематизированным эмпирическим данным. В них содержались лишь зачатки теории эффективного демократического правления: "По мере того, как доля необремененных добродетелью граждан неуклонно растет, способность либеральных обществ к успешному функционированию столь же неуклонно падает". Мы же собираемся эмпирически выяснить, действительно ли успех демократического правительства зависит от того, насколько его подданные усваивают идеалы "гражданского сообщества".

Но что это самое "гражданское сообщество" представляет собой на практике? Размышляя о трудах республиканских теоретиков, мы решили начать с определения некоторых центральных сюжетов философских споров.

Гражданская вовлеченность

Понятие гражданского сообщества предполагает, прежде всего, активное вовлечение граждан в общественную жизнь. "Заинтересованность в общественных проблемах и преданность общему делу являются ключевыми признаками гражданской добродетели", — утверждает Майкл Уолзер. При этом очевидно, что далеко не всякая политическая деятельность заслуживает наименования "добродетельной" или же умножает благосостояние сообщества. "Четкое осознание и достижение общественного блага за счет чисто индивидуальных или сугубо частных целей", - вот, по-видимому, формулировка, наиболее точно передающая смысл гражданской добродетели. Дихотомию индивидуального интереса и альтруизма нередко переоценивают, поскольку никакое земное общество не в состоянии игнорировать мощные импульсы частной инициативы. Но члены гражданского сообщества и не должны быть альтруистами. Вместе с тем граждане обязаны обеспечивать то, что Токвиль называл "правильно понимаемым интересом", то есть вписывать свои потребности в контекст общественных нужд. Иными словами, "просвещенный частный интерес" должен брать верх над интересом "миопическим" — частное дело живо лишь общим делом. В качестве примера отсутствия гражданских добродетелей Эдвард Бэнфилд приводит "аморальную семейственность", которая, по его словам, является доминирующим этосом в Монтеграно, небольшом городке неподалеку от нашей Пьетрапертозы: "Представьте себе, — замечает он, — что краткосрочные выгоды той или иной нуклеарной семьи постоянно ставятся во главу угла; и имейте также в виду, что остальные поступают точно также". Участие в гражданском сообществе, разумеется, требует большей ориентации на общие ценности. Члены такого сообщества, даже не будучи святыми, видят в общественном поприще нечто большее, нежели поле битвы ради частных интересов.

Политическое равенство

Членство в гражданском сообществе требует равных прав и обязанностей для всех, что достигается горизонтальными связями взаимности и кооперации, а не вертикальными связями авторитета и подчиненности. Граждане взаимодействуют как равные, а не как патрон с клиентом или правитель с подданным. Конечно, не все классические республиканцы-теоретики были демократами. И, разумеется, современное гражданское сообщество не собирается отказываться от преимуществ разделения труда или политического руководства. Главное - чтобы лидеры чувствовали себя ответственными перед согражданами. Разлагает не только абсолютная власть, но и отсутствие всякой власти, поскольку и то и другое рождает чувство безответственности". Чем шире политикам удается распространить среди своих сограждан идеалы политического равенства, тем крепче оказывается гражданское сообщество.

Солидарность, доверие и терпимость

Члены гражданского сообщества не просто активны, общественно ориентированы и равны. Они помогают и доверяют друг другу, уважают мнение других, даже не соглашаясь с ним. Гражданское сообщество не свободно от конфликтов, поскольку граждане по всем вопросам имеют собственное суждение, но при этом они неизменно терпимы к своим оппонентам. "Вероятно, именно это имел в виду Аристотель, говоря о характерной для гражданского сообщества "дружбе" его членов", — отмечает Майкл Уолзер. По словам Джанфранко Поджи, "межличностное доверие является тем главным моральным ориентиром, который необходимо распространить среди народа, если мы хотим укрепить республиканские институты".

Даже связи, основанные на частном интересе, приобретают иной вид, оказываясь вплетенными в социальную сеть взаимного доверия (в Главе 6 мы остановимся на этом подробнее). Именно доверие позволяет гражданскому сообществу преодолевать то, что экономисты называют "оппортунизмом" — то есть те ситуации, в которых общий интерес не осознается, так как каждый индивид, действуя изолированно, имеет соблазн уклониться от коллективного действия. Развитие общин в Латинской Америке указывает на важность низовой взаимопомощи даже в тех случаях, когда достижение сиюминутных инструментальных целей не удается.

Ассоциации: социальные структуры сотрудничества

Нормы и ценности гражданского сообщества воплощаются и реализуются через конкретные социальные структуры и формы практической деятельности. Здесь наиболее солидным теоретиком по-прежнему остается Алексис де Токвиль. Размышляя об общественных условиях, питающих демократию в Америке, Токвиль огромное внимание уделял склонности американцев к созданию гражданских и политических организаций: "Американцы самых различных возрастов, положений и склонностей беспрестанно объединяются в разные союзы. Это не только объединения коммерческого или производственного характера, в которых они все без исключения участвуют, но и тысяча других разновидностей: религиозно-нравственные общества, объединения серьезные и пустяковые, общедоступные и замкнутые, многолюдные и насчитывающие всего несколько человек... Таким образом, самой демократической страной в мире является та из стран, где в наши дни люди достигли наивысшего совершенства в искусстве сообща добиваться цели, отвечающей их общим желаниям, и чаще других применять этот новый метод коллективного действия".

Гражданские ассоциации способствуют эффективности и стабильности демократической власти в двух смыслах: "внутренне", воздействуя на отдельных людей, и "внешне", влияя на политику государства. С одной стороны, ассоциации вселяют в своих членов дух сотрудничества, солидарности и преданности обществу. Токвиль отмечал, что "лишь в процессе общения людей человеческие чувства и идеи обновляются, сердца становятся благороднее, а интеллект получает развитие". Это предположение поддерживается данными тематических опросов граждан в пяти странах, включая Италию, свидетельствующих о том, что членам всевозможных ассоциаций в значительно большей степени свойственны политическая грамотность, социальное доверие, участие в общественной жизни и "личная гражданская компетентность".

Причастность к гражданским организациям внедряет навыки кооперации и ощущение гражданской ответственности за коллективные начинания. Более того, когда индивиды включаются в группу с широким разбросом целей и предпочтений среди ее членов, они невольно учатся терпимости — таков результат группового взаимовлияния. Стоит заметить, что ассоциации вовсе не обязательно должны быть политическими. Членство в воскресном хоре или в обществе любителей птиц точно также может научить самодисциплине и навыкам успешного сотрудничества.

С другой стороны, процесс, называемый политологами "артикуляцией интересов", всегда идет под мощным воздействием сети всевозможных вторичных ассоциаций. По словам Токвиля, "как только несколько жителей Соединенных Штатов начинают испытывать одно и то же чувство или приходят к сходным идеям, с которыми они хотели бы ознакомить общество, они ищут единомышленников и, найдя их, объединяются, И тогда они перестают быть отдельными индивидуумами и становятся заметной силой, действия которой служат примером; когда они говорят, к ним прислушиваются". Согласно этому тезису, плотная сеть вторичных ассоциаций одновременно и знаменует эффективное социальное сотрудничество, и способствует ему. Таким образом, вопреки страхам последователей Жан-Жака Руссо, в гражданском сообществе ассоциации равных единомышленников в значительной степени способствуют эффективному демократическому правлению.

Совсем недавно оформилась точка зрения, согласно которой наличие ассоциаций является необходимым предварительным условием всякого действенного самоуправления. Обобщая данные, полученные в "третьем мире", Милтон Эсман и Норман Аггхофф приходят к выводу о том, что местные ассоциации — это ключевой элемент всякой успешной стратегии развития деревни: "Солидная сеть гражданских организаций существенна для любого серьезного усилия, направленного на преодоление массовой бедности в развивающихся странах... И несмотря на то, что другие компоненты - инфраструктурные инвестиции, общественная поддержка, подходящие технологии, бюрократические и рыночные институты - также необходимы, трудно представить сколько-нибудь совершенную стратегию развития деревни в условиях отсутствия или слабости "низовых" организаций". К несчастью для социальной инженерии, Эсман и Апхофф обнаруживают, что местные организации, "пересаженные" извне, обречены на неудачу. Наибольших успехов добиваются те, кто реализует родные, "почвеннические" инициативы в относительно сплоченных местных общинах.
И хотя наши авторы не говорят об этом прямо, их выводы вполне сочетаются с предлагаемой Бэнфиддом интерпретацией жизни городка Монтеграно, "крайняя бедность и отсталость которого объясняется в основном (но не полностью) неспособностью горожан действовать совместно ради общего блага или, говоря иными словами, преодолевать ради какой бы то ни было цели сиюминутные интересы нуклеарной семьи". Критики Бэнфилда не согласны с употребляемым этим автором термином "этос", но по сути им нечего возразить — в Монтеграно просто нет воли к "организованному действию" ради улучшения социальных условий.

Как защитники, так и критики гражданского республиканизма предприняли интригующие философские изыскания. Мы же намереваемся подступиться к вопросу с эмпирических позиций: существует ли какая-либо связь между "гражданственностью" сообщества и качеством его управления?

Гражданское сообщество: проверяя теорию

Возможно ли определить степень соответствия социальной и политической жизни итальянских регионов намеченному нами идеалу гражданского сообщества? Главная наша трудность - отсутствие детального этнографического материала по сотням тысяч общин. Что может считаться твердым доказательством расцвета общественной солидарности и гражданского участия? Мы попробуем представить здесь четыре индикатора "гражданственности" региональной жизни — два, напрямую соотносимые с предложенной Токвилем теорией гражданского сообщества, и еще два, касающиеся скорее политического поведения.

Первым ключевым индикатором гражданских традиций является распространение ассоциаций. К счастью, существующий перечень всех ассоциаций Италии, как местных, так и общенациональных, позволяет нам с точностью установить число любительских футбольных клубов, хоровых обществ, туристических союзов, кружков любителей птиц, литературных салонов, охотничьих ассоциаций в каждой общине и в каждом регионе. Основные сферы интересов этих ассоциаций приведены в Таблице 4.1.

Если не брать в расчет профсоюзы, наиболее распространенными ассоциациями в Италии являются спортивные клубы, хотя и другие культурные и развлекательные общества также достаточно распространены. Наши данные говорят о том, что по расцвету ассоциаций некоторые итальянские регионы могут поспорить даже с излюбленной Токвилем Америкой, в то время как обитатели иных регионов полностью подпадают под категорию "аморальной семейственности", обнаруженной Бэнфилдом в Монтеграно. В двадцати регионах Италии плотность спортивных клубов варьирует от одного клуба на каждые 377 жителей в Валле-д'Аоста и 549 в Трентино-Альто-Адидже до одного клуба на каждые 1847 жителей в Пуглии. По другим ассоциациям цифры выглядят так: от 1050 жителей на одну ассоциацию в Трентино-Альто-Адидже и 2117 в Лигурии до 13 000 граждан на одно объединение в Сардинии. Таков первый показатель соответствия регионов идеалу гражданского сообщества.

Токвиль также подчеркивал свойственную современному обществу связь между гражданской жизнью, ассоциациями и местными газетами: "Когда прочная, постоянная зависимость не связывает более людей между собой, нельзя добиться того, чтобы многие из них действовали сообща, не убедив каждого из них, что это добровольное объединение всех сил необходимо и отвечает личному интересу любого из его участников. Самый удобный и привычный способ достижения этой цели — публикация в прессе; только газета способна заставить тысячу читателей одновременно задуматься над одной и той же мыслью... Следовательно, едва ли существует такая демократическая ассоциация, которая может обойтись без своей газеты".

В современном мире уже иные средства массовой информации выполняют функцию городских глашатаев, но в сегодняшней Италии именно газеты остаются главным связующим звеном общины. Читатели газет более информированы и, тем самым, лучше вооружены в ситуации того или иного гражданского выбора. Кроме того, чтение газет само по себе свидетельствует о заинтересованном отношении человека к делам общины.

Чтение газет в Италии распространено довольно неравномерно. В 1975 году доля семей, в которых хотя бы один человек ежедневно читал газету, составляла 80% в Лигурии и 35% в Молизе. Именно в этом показателе мы усматриваем второй критерий соответствия социальной жизни идеалам гражданского сообщества.
Привычной для нас мерой политической активности является участие в выборах. Итальянские выборы, однако, не способны служить критерием гражданской активности по нескольким причинам:

— до самого недавнего времени итальянские законы требовали от всех граждан обязательного участия во всеобщих выборах, и хотя явные санкции по этому поводу отсутствовали, многих избирателей к урнам влекли мотивы, весьма далекие от подлинно "гражданских";

— партийные организации явно заинтересованы в выборах, а раз так, то активность избирателей определяется не столько "гражданским духом" обывателей, сколько могуществом и авторитетом партийных структур;

— в тех частях полуострова, где распространены отношения "патрон -клиент", голосование на выборах тесно связано с немедленным предоставлением персональных патронажных выгод, что едва ли служит признаком "гражданственности".

Другое дело - ранее не применявшаяся в стране процедура общенационального референдума, которая стала активно применяться для разрешения острых общественных вопросов начиная с 1974 года. Некоторые из таких опросов, подобно референдуму 1974 года по проблеме легализации разводов, затрагивали самые сокровенные религиозные чувства итальянцев. Другие, типа референдума 1985 года о введении "скользящей шкалы" при заключении коллективных соглашений, касались карманов слишком многих избирателей и углубляли классовое расслоение. Третьи же, такие, как голосование 1981 года о введении законов против терроризма или же голосование 1987 года об использовании атомной энергии, также возводили новые политические водоразделы. Степень участия в этих референдумах была значительно ниже степени участия во всеобщих выборах, в первую очередь потому, что тут полностью исключались упомянутые выше "негражданские" мотивации. В последние десятилетия на выборы являлось около 90% избирателей, в то время как явка на референдумы плавно снижалась с 86% на первом референдуме 1974 года до 64% на последнем референдуме 1987 года. Как отмечает ведущий исследователь итальянских референдумов, "те, кто привык "обменивать" свой голос на что-то стоящее, просто в данном случае не приходили к урнам, поскольку никаких материальных выгод, в отличие от выборов, это дело не сулило". Основным мотивом голосующего на референдуме оказывается озабоченность общественными проблемами, и по этой причине референдумы дают нам относительно "чистый" показатель гражданской вовлеченности.

Региональные отличия на этом поприще глубоки и стабильны. Усредненная явка на пять ключевых референдумов 1974-1987 годов лежит между 89% в Эмилии-Романье и 60% в Калабрии. Более того, региональные отличия по этой части повторяют друг друга по всему спектру вопросов, будь то разводы (1974), финансирование политических партий (1978), терроризм и общественная безопасность (1981), "скользящая шкала" заработной платы (1985), проблемы ядерной энергетики (1987). Короче говоря, граждане некоторых итальянских регионов предпочитают быть вовлеченными в процедуру публичного выбора по широчайшему спектру социальных вопросов, в то время как их соотечественники из других областей остаются в стороне от этих дел. Поэтому в качестве третьего индикатора гражданской вовлеченности мы берем суммарную явку на пять упомянутых референдумов (см. Таблицу 4.2).

Но хотя само по себе участие в выборах не является совершенным показателем гражданской мотивации, в итальянских голосованиях есть все же особенность, представляющая важную информацию о региональной политической практике. Каждый избиратель на общенациональных выборах отдает предпочтение единственному партийному списку, и места в парламенте распределяются между партиями по пропорциональной системе. Кроме того, избиратели, если они того пожелают, имеют право выделить из партсписка какого-то одного, наиболее симпатичного кандидата. В масштабах страны правом такого преимущественного голосования пользуется меньшинство избирателей, но в тех областях, где партийные вывески в основном прикрывают связи типа "патрон — клиент", эти голоса жестко оспариваются соперничающими фракциями. Здесь названное голосование становится элементом патронажной системы.

Исследователи итальянской политики давно признали в подобной практике признаки персонализма и клиентелы, и мы вскоре представим дополнительные тому подтверждения. По этой причине "преимущественное голосование" можно рассматривать как индикатор отсутствия гражданского сообщества. Региональные различия в использовании такого способа волеизъявления стабильны вот уже десятки лет и простираются от 17% в Эмилии-Романье и Ломбардии до 50% в Кампании и Калабрии. Таблица 4.3 обобщает совокупный индекс "преимущественного голосования" в ходе шести всеобщих выборов 1953-1979 годов, и именно это является четвертым критерием нашей оценки "гражданственности" регионов.

Диаграмма 4.3

Явка на референдумы и "преимущественное голосование"

Если наши предположения о мотивах и политических реалиях, стоящих за явкой на референдумы и "преимущественным голосованием", верны, то в таком случае между этими двумя факторами должна иметь место негативная корреляция: первый отражает политику реальных проблем, второй — патронажную политику. Диаграмма 4.3 свидетельствует, что это действительно так. Жители одних регионов в большинстве своем фиксируют собственные взгляды по самому широкому кругу социальных проблем, но отказываются от персонализирующего "преимущественного" голосования. В других же местах граждане прочно вплетены в сеть отношений "патрон — клиент". Они не пользуются возможностью выразить свое мнение по общественным проблемам, поскольку избирательный бюллетень для них всего лишь способ немедленного и личного получения тех или иных благ.

Как следует из текста, эта переменная исчисляется таким образом, что наивысший показатель количества соответствует наименьшей плотности ассоциаций.

Исходя из нашей трактовки гражданского сообщества, все четыре индикатора соотносятся друг с другом в том смысле, что регионы с высокой явкой на референдумы и редким использованием системы "преимущественного голосования" имеют в то же самое время широчайшую сеть гражданских ассоциаций и высокий процент читателей газет.

Следовательно, четыре показателя могут быть сведены в единый Индекс гражданского сообщества, приведенный в Таблице 4.4. Любой показатель, взятый в отдельности, способен ввести в заблуждение, но совокупный индекс отражает важные и неоспоримые особенности. Диаграмма 4.4, в свою очередь, отражает уровни "гражданственности" в каждом из двадцати итальянских регионов. В наиболее "гражданственных" — таких, к примеру, как Эмилия-Романья — граждане активно участвуют во всевозможных местных ассоциациях: литературных кружках, местных ансамблях, охотничьих клубах, кооперативах и т.д. С помощью местной прессы они пристально следят за делами общества и интересуются политикой, исходя из собственных убеждений и идеалов. Напротив, в наименее "гражданственных" регионах, таких, как Калабрия, избирателей влечет к урнам не идея, но привязанность к патрону. Отсутствие гражданских ассоциаций и малочисленность местных средств массовой информации означают, что дела общин вершатся в стороне от граждан.

Общественная жизнь в этих двух типах сообществ глубоко различна. Два соседа, встречающихся на улице в "гражданственном" регионе, скорее всего уже посмотрели дома утреннюю газету, а в остальных регионах ее не видел ни тот, ни другой. Более половины жителей "гражданственных" регионов ни разу в жизни не пользовались правом преимущественного голосования; там же, где гражданские традиции отсутствуют, более половины избирателей всегда поступают прямо противоположным образом. В регионах первого типа членство в спортивных клубах, культурных кружках, образовательных и молодежных объединениях ровно в два раза превышает аналогичный показатель "негражданственных".

Даже беглое сравнение Диаграммы 4.4 с Диаграммой 4.1 обнаруживает примечательную согласованность между деятельностью региональных правительств и степенью "гражданственности" регионального сообщества.
Устойчивость этой взаимосвязи особенно ярко раскрывается в Диаграмме 4.5. "Гражданственные" и "негражданственные" регионы не только распадаются по разным квадратам, но даже малейшие различия в институциональной деятельности внутри каждого квадрата тесно связаны с нашими "замерами" общественной жизни. В этом смысле власть гражданского сообщества одолевает фактор экономического развития. Лучше управляются те регионы, где крепче гражданские традиции. Эта закономерность настолько сильна, что учет "гражданственности" региона как бы отменяет отмеченные ранее взаимосвязи между экономическим ростом и институциональной деятельностью.

Безусловно, связь гражданских традиций и экономического развития сама по себе довольно интересна и важна, и мы обязательно уделим ей внимание в Главах 5 и 6. А пока достаточно признать, что деятельность регионального правительства каким-то образом тесно связана со способом социальной и политической жизни данного региона.

Присмотримся к таким сообществам пристальнее.
Социальная и политическая жизнь в гражданском сообществе Жизнь в гражданском сообществе имеет множество фундаментальных особенностей. Мы можем углубить наше понимание социально-политического портрета "гражданственности", подключив к анализу данные опросов региональных политиков, общинных лидеров и широких слоев населения.

Диаграмма 4.6

"Клиентелизм" и гражданское сообщество

Рассмотрим сначала некоторые независимые свидетельства в поддержку нашего тезиса о том, что политический процесс в регионах подталкивается и в то же время сковывается путами отношений "патрон — клиент". В 1982 году мы опросили лидеров общин на предмет того, каковы ориентиры политической жизни в их регионах - ставятся ли во главу угла какие-то "программные" идеи или же принципы клиентелы. Доля тех, кто называл политику своего региона политикой патронажной, составила 85% в Молизе и 14% во Фриули-Венеция-Джулия. Диаграмма 4.6 подтверждает, что эти самооценки тесно коррелируют с нашим Индексом гражданского сообщества (в особенности в том случае, если принять во внимание неизбежные для малых регионов статистические погрешности). Регионы, в которых граждане используют систему "преимущественного голосования", но не участвуют в референдумах, не поощряют и гражданские ассоциации, а газеты не читают там, где общинные лидеры характеризуют политику как сугубо личную и клиентелистскую. Общие свидетельства граждан и самих политиков помогают нам выявить степень распространения патронажной политики. Жители менее "гражданственных" регионов сообщают о более частых контактах со своими избранниками, нежели представители передового Севера. Более того, предметом этих контактов оказываются в основном не общественные, а частные и личные вопросы.

Согласно данным опроса 1988 года, 20% избирателей Юга признавали, что время от времени они "обращались к политику за помощью в вопросах получения лицензий, работы и т.п.". В северных регионах эта цифра составляла лишь 5%. Причем контакты такого рода отнюдь не предопределены демографическими характеристиками, связанными с образованием, общественным положением, политическими симпатиями или возрастом, распространяясь на все категории граждан менее "гражданственных" регионов. То есть эта форма политического участия определяется не тем, кто вы такой, но тем, где вы живете.

Ту же картину подтверждают и опросы региональных советников. Мы интересовались у советников, сколько граждан обращалось к ним за минувшую неделю и по каким причинам. Результаты четырех "волн" интервью практически идентичны. Советники в Эмилии-Романье, наиболее "гражданственном" регионе, по их словам, встречаются за неделю с двумя десятками избирателей; на Юге же к депутату обращаются 55–60 человек (Диаграмма 4.7 представляет результаты по всем шести регионам).

В менее "гражданственных" регионах в ходе таких приемов в основном обсуждаются вопросы поиска работы и патронажа, в то время как жители Эмилии-Романьи склонны обсуждать проблемы политики или законодательства. "Средний" советник в Пуглии или Базиликате ежедневно получает от восьми до десяти обращений с просьбами помочь устроиться на работу. С другой стороны, советник из Эмилии каждый день обсуждает тот или иной политический вопрос, по крайней мере, с одним гражданином — участь, попросту незнакомая его коллегам из Пуглии или Базиликаты. Короче говоря, в "гражданственных" регионах жители контактируют со своими представителями гораздо реже, и говорят они в основном о политике, а не о личном покровительстве.

До настоящего момента наше исследование основывалось прежде всего на поведении "рядовых" граждан, но, как выясняется, политические элиты двух типов регионов также серьезно отличаются друг от друга. Политики менее "гражданственных" областей включены в систему "вертикальных" отношений власти и зависимости, что воплощено в структурах типа "патрон – клиент". Политика в этих регионах более элитарна. Властные отношения в политической сфере отражают властные отношения, существующие в окружающей среде.
То есть, едва ли стоит удивляться тому, что их политические лидеры являются, как правило, выходцами из очень узкого слоя социальной иерархии. Хотя образовательный уровень обычных граждан на Юге почти не отличается от того же показателя на Севере; в 1971 году, например, только 2,6% южан и 2,9% северян имели университетское образование. Но, вместе с тем, политическая элита Юга была гораздо образованнее: 87% советников из Пуглии и Базиликаты окончили университеты, в то время как в северных, "гражданственных", регионах эта цифра составляла лишь 33% - 40%. Иными словами, региональная элита Юга почти в полном составе "вышла" из самой привилегированной части населения, тогда как на Севере значительное число политических лидеров имели довольно скромное происхождение.

Лидерам ''гражданственных" регионов идея политического равенства нравится гораздо больше, чем их партнерам из регионов "негражданственных". Во время нашего первого опроса 1970 года только что избранные советники из Эмилии-Романьи и Ломбардии неизменно поддерживали принцип вовлечения народа в региональные дела, в то время как на Юге преобладал по этому поводу скептицизм.

Индекс поддержки политического равенства

1. Люди должны иметь право голосовать, даже если они не в состоянии распоряжаться этим правом разумно

2. Лишь немногие люди имеют представление о том, каковы их собственные интересы в долгосрочной перспективе

3. Благодаря своему происхождению и воспитанию, некоторые люди более подготовлены к управлению страной, чем все остальные

4. Необходимо, чтобы в обществе всегда были сильные и способные люди, которые в нужный момент могут взять на себя ответственность

В те годы политические руководители наиболее "гражданственных" областей поощряли региональную реформу, усматривая в ней возможность укрепить "низовую" базу демократии в Италии. Лидерам же менее "гражданственных" районов страны популистская риторика была явно не по душе. В 70-е годы, по мере становления новых институтов, первоначальная эйфория проходила, и региональные вожди, делавшие ставку на "непосредственную демократию", становились более осторожными. На смену заботам о "пробуждении народа" шли проблемы административной эффективности. И тем не менее сохранялись явные различия в восприятии идей политического равенства в разных частях страны.

Некоторые из этих мировоззренческих различий зафиксированы в проводимом нами в период 1970-1988 годов четырехкратном опросе региональных советников. Ответы, даваемые по принципу "согласен — не согласен", сведены в единый Индекс поддержки принципа политического равенства. Советники, получившие в соответствии с этим индексом высшие показатели, являются убежденными поборниками равенства. Напротив, низшие показатели свидетельствуют о скептическом отношении к мудрости рядовых граждан, а иной раз даже и о сомнениях в целесообразности всеобщего избирательного права. Здесь советники подчеркивают приверженность сильному руководству, прежде всего в лице традиционных элит. Разброс мнений в отношении политического равенства показан на Диаграмме 4.8.

Обусловленность этой картины степенью "гражданственности" того или иного региона очевидна. Там, где процветают ассоциации, где граждане интересуются местными проблемами, где голосуют по убеждению, а не по велению патрона, — именно там мы находим региональных вождей, уверенных в ценности демократии. Эти различия в убеждениях "верхов" оказывают мощное влияние на отношение народа к самой структуре итальянской власти. Двумя показательными иллюстрациями этого факта являются голосование 1946 года о сохранении в Италии монархии и референдум 1991 года по реформе избирательной системы, предполагавшей покончить с практикой "покупки" голосов и с другими формами патронажной политики. Как свидетельствуют Диаграммы 4.9 и 4.10, регионы, бывшие самыми "гражданственными" в 70-е годы, тридцатью годами ранее более охотно голосовали за республику, а десятилетие спустя стойко поддерживали эгалитарную реформу избирательного законодательства. То есть "простым" людям из "гражданственных" регионов иерархическая система была столь же несимпатична, как и их руководителям.

Диаграмма 4.10

Гражданское сообщество и реформа избирательной системы, 1991

Короче говоря, гражданственность предполагает равенство и участие народа в политике. Совершенно невозможно при этом установить, что же стоит на первом месте — любовь лидеров к равенству или стремление народа участвовать в политических делах. Мы не можем определить, в какой степени в убеждениях лидеров запечатлеваются гражданская зрелость и энтузиазм (либо отсутствие того и другого) их избирателей. Столь же трудно выяснить, насколько настроения простых людей определяются готовностью (или, напротив, неготовностью) политических элит терпеть равенство и народную тягу к политике. Взгляды элиты и настроения народа — это две стороны одной и той же медали. В Главе 5 мы представим доказательства того, что эта очевидная спайка настроений элиты и масс сложилась уже давно. В этих условиях отклонением от нормы следует считать как раз отсутствие конгруэнтности во взглядах массы и элит. Наличие подобных связей позволяет углубить наше понимание политической динамики в "гражданственных" и "негражданственных" регионах. Эффективность региональных правительств в значительной степени определяется и тем, каким образом организована система социальных взаимосвязей — горизонтально или же иерархически. Равенство оказывается существенным признаком гражданского сообщества.

Политические лидеры "гражданственных" регионов отличаются также большей готовностью к компромиссам. Как мы вскоре убедимся, политика в этих регионах отнюдь не избавлена от конфликтов и противоречий, но лидеры здесь больше предрасположены к разрешению спорных ситуаций. "Гражданственные" регионы характеризуются не отсутствием политической борьбы, но открытостью этой борьбы. Этот важный контраст "гражданственной" и "негражданственной" политики отражен в Диаграмме 4.11, фиксирующей отношение советников к предлагаемой четырежды в течение двух десятилетий одной и той же формулировке: "Компромиссы с политическими оппонентами опасны, поскольку обычно заканчиваются предательством". Среди политических лидеров наиболее "гражданственных" регионов согласившихся с этим утверждением всего 19% — значительно менее половины. Причем эти политики отнюдь не исключают самой реальности противостоящих друг другу интересов, они просто не боятся созидательных компромиссов". Эту особенность тоже надо вплести в кружево гражданского сообщества, ибо она позволяет лучше понять механизмы работы правительств.

Диаграмма 4.11 Боязнь компромиссов и гражданское сообщество

Операционально гражданское сообщество определяется, исходя из насыщенности территории местными ассоциациями. Вместе с тем, из нашего анализа были исключены три важные для многих итальянцев разновидности объединений - профсоюзы, церковь и политические партии. Как выясняется, гражданский контекст и в этом случае оказывает самое серьезное воздействие на членство в данных организациях.

Профсоюзы

Во многих странах членство в профсоюзах не является добровольным и поэтому не несет в себе какого-либо гражданского содержания. В Италии, однако, в профсоюзы вступают добровольно, и членство в них не совпадает с занятием той или иной профессиональной деятельностью. Идеологически итальянское рабочее движение представляет собой самый широкий спектр политических ориентиров — здесь можно встретить коммунистов, католиков, неофашистов, социалистов и тех, кто сам по себе. "Беловоротничковые" и сельскохозяйственные профсоюзы, в отличие от других стран, играют в Италии гораздо большую роль. Сальваторе Кои предполагает, что принадлежность к профсоюзам в Италии определяют "политическая мотивация и идейные традиции", а не экономические факторы. В итоге членство в профсоюзах в этой стране обладает большим гражданским значением, чем где бы то ни было. Наиболее крепки профсоюзы самых "гражданственных" регионов. Степень принадлежности в них к профсоюзам по профессиональным группам — среди рабочих, фермеров, предпринимателей — в два раза выше аналогичных показателей у соседей. И, напротив, если брать членство в профсоюзах вообще, отвлекаясь от факторов образования, возраста, урбанизации, то в этом случае цифры оказываются меньше ожидаемых. Членство в профсоюзах одинаково распространено как среди служащих в "гражданственных" регионах, так и среди лиц физического труда в менее "гражданственных". Гражданский контекст и социоэкономический статус здесь одинаково важны. В "гражданственных" регионах солидарность на рабочем месте является составляющей более широкого синдрома социальной солидарности.

Церковь и религиозность

Организованные формы религии, по крайней мере в католической Италии, представляют собой альтернативу гражданскому сообществу, а не часть его.
На протяжении всей итальянской истории присутствие Папы в Риме оказывало могучее воздействие на итальянскую церковь и ее причастность к мирской жизни. Хотя более тридцати лет с момента объединения Италии Папа запрещал католикам участвовать в политической жизни, после второй мировой войны церковь сама выступила одним из инициаторов создания Христианско-Демократической партии. Несмотря на реформы, предпринятые II Ватиканским собором, и распространение среди верующих всевозможных идеологических течений, итальянской церкви удалось сохранить наследие Контрреформации, включая непререкаемый авторитет церковной иерархии и традиционные добродетели смирения и подчинения. Вертикальные узы авторитета более характерны для итальянской церкви, чем горизонтальные связи партнерства.
На региональном уровне все проявления религиозности и клерикализма — участие в мессах, церковные браки, отрицание разводов, фиксация религиозной идентичности — в ходе опросов негативно коррелируют с гражданской вовлеченностью (эту позицию обобщает Диаграмма 4.12). На индивидуальном уровне религиозные чувства и гражданская вовлеченность также кажутся взаимно несовместимыми. Среди итальянцев, участвующих в богослужениях чаще одного раза в неделю, 52% заявляют о том, что они редко читают газеты, а 51% из них говорят, что они никогда не участвуют в политических дискуссиях; среди же религиозно индифферентных соответствующие цифры составляют 13% и 17%. Религиозные люди, по сравнению с остальными итальянцами, проявляют большую степень удовлетворенности условиями жизни и существующим политическим режимом. Град Божий интересует их явно больше града человеческого.

Примечание: клерикализм представляет собой комплексный показатель, основанный на следующих восьми индикаторах:

индекс церковных браков, 1976 0,952

индекс разводов, 1986 -0,915

индекс церковных браков, 1986 0,862

референдум по легализации разводов, 1974 0,842

Индекс разводов, 1973 -0,796

Опрос: "Религиозны ли Вы?" 0,792

Опрос: "Часто ли Вы посещаете церковь?" 0,783

Опрос: "Важна ли для Вас религия?" 0,767

В первые послевоенные десятилетия многие итальянцы включились в деятельность "Католического действия" - федерации католиков-мирян, возрожденной церковью в попытке приспособиться к новой демократической Италии. Будучи самой массовой организацией того времени, Католическое действие в период своего расцвета объединяло почти одну десятую часть всех мужчин, женщин и детей Италии в своих культурных, образовательных, спортивных ассоциациях. Региональное распределение членства в этих ассоциациях было прямо противоположно отражаемой на Диаграмме 4.12 степени клерикализации той или иной части страны. В областях "гражданственного" Севера Католическое действие было в два-три раза сильнее, чем на Юге. С точки зрения географической Католическое действие являло собой "гражданское" лицо итальянского католицизма. Но в 60-е годы быстрая секуляризация общества и бурные процессы внутри церкви, вызванные II Ватиканским Собором, привели к катастрофическому падению престижа этой организации и потере ею двух третей своих членов. К моменту подготовки этой книги к изданию Католическое действие практически прекратило существование. В современной Италии, так же как и в Италии эпохи Макиавелли, гражданское сообщество — это светское сообщество.

Партии

Итальянские политические партии умеют приспосабливаться к среде, в которой действуют. В итоге жители менее "гражданственных" регионов вовлечены в партийную политику примерно в той же степени, что и жители более "гражданственных" частей полуострова. Членство в партиях как на Севере, так и на Юге держится примерно на одном и том же уровне. Привязанность южан к политическим партиям ничем не отличается от аналогичных чувств северян. Первые столь же часто говорят о политике, а их личные контакты с политическими лидерами, как выяснилось, даже активнее и шире. Короче говоря, жители менее "гражданственных" регионов отнюдь не аполитичны. Вместе с тем членство в партиях в южной части страны имеет свой ярко выраженный смысл. Именно на Юге во времена фашизма было принято говорить, что аббревиатура "PNF", украшавшая партбилеты членов партии Муссолини, означает не Partito Nazionale Fascista (Национальная фашистская партия), a Per necessita familiare ("За семейное дело"). Приобретение благосклонности власть имущих наиболее важно именно в "негражданственных" регионах. "Знакомства" здесь жизненно необходимы, а вертикальные связи зависимости и покровительства обладают явным преимуществом перед горизонтальными связями сотрудничества и солидарности. По словам Сиднея Тарроу, "политические потенции на Юге Италии развиты в самой высшей степени... Люди глубоко политизированы и то же время противятся вовлечению в горизонтальные гражданские ассоциации. В этом смысле все социальные отношения здесь являются "политическими". Иначе говоря, политические партии на Юге организационно сильны потому, что в условиях слабости гражданских ассоциаций любая партия стремится стать проводником отношений типа "патрон — клиент". Как мы уже отмечали, Север и Юг отличаются не степенью политической вовлеченности, но ее характером.
Гражданские установки Жители менее "гражданственных" регионов ощущают себя эксплуатируемыми, отчужденными, безвластными. Диаграмма 4.13 показывает, что низкий уровень образования и неразвитость гражданских отношений усиливают эти чувства. В любом сообществе более образованный чувствует себя лучше приспособленным к жизни, поскольку образование означает социальный статус, личные навыки, а также социальные связи. Тем не менее даже это преимущество не в состоянии полностью компенсировать цинизм и отчуждение, господствующие на Юге. Образованные южане ощущают себя столь же бессильными, как и необразованные северяне. Диаграмма 4.13 свидетельствует, что социальный контекст оказывает гораздо большее влияние именно на необразованных людей. Классовые различия в осознании собственного социального бессилия гораздо острее переживаются в менее "гражданственных" регионах. Мы не собираемся конструировать психодинамическую интерпретацию этой неудовлетворенности. В отличие от приверженного равенству и сотрудничеству гражданского сообщества, жизнь в вертикально структурированных коллективах ежедневно воспроизводит эксплуатацию, зависимость и фрустрацию, причем не только на нижних, но и на верхних этажах социальной пирамиды.

Диаграмма 4.13

Ощущение гражданами собственного бессилия, образование и гражданское сообщество

Индекс бессилия ("очень высокий" = согласие с каждым из следующих четырех утверждении)

1 Большинство обладающих властью старается использовав Вас.

2 Вы чувствуете себя отстраненным от того что происходит вокруг.

3 Ваше мнение мало что значит.

4 Люди управляющие страной, не слишком интересуются тем, что происходит с Вами.

Честность, доверие и законопослушание неизменно упоминаются в любом философском исследовании гражданских добродетелей. Как утверждается, люди в гражданских сообществах справедливы по отношению друг к другу. Они исходят из того, что стоящая над ними власть всегда отвечает самым высоким стандартам, и с готовностью подчиняются добровольно налагаемым на себя ограничениям. В подобных сообществах, по словам Бенджамина Барбера, "граждане не стремятся и не могут стремиться к абсолютной свободе, поскольку прекрасно понимают, что их свобода - это следствие участия в принятии и реализации общих решений". В менее гражданственных сообществах, напротив, жизнь сопряжена с немалым риском, люди недоверчивы, а изобретенные властью законы постоянно нарушаются.

Таблица 4.5

Честность, доверие, закон и гражданское сообщество

Совокупный индекс поддержки идеи ужесточения законности

1. Полномочия полиции по защите закона должны быть расширены.

2. Правительство недостаточно активно в обеспечении порядка.

3. В настоящее время власть не пользуется уважением в обществе.

4. У полицейских слишком много прав (полное несогласие).

Эти примечательные и устойчивые различия затрагивают саму суть гражданственности. Общественная жизнь в "гражданственных" регионах облегчается постоянным ожиданием того, что другие тоже будут следовать установленным правилам. Опираясь на эти предчувствия, вы также будете склонны откликаться на ожидания своих собратьев. А там, где гражданские добродетели не укоренились, каждый рассчитывает на то, что его ближний тоже нарушит правила. Глупо подчиняться правилам дорожного движения или налоговому законодательству, когда никто им не следует. (Итальянский термин, обозначающий такое поведение -fesso, — одновременно значит "рогоносец".) Поэтому вы тоже начинаете обманывать, а в итоге полностью подтверждаются всеобщие грустные и циничные ожидания. В условиях нехватки доверия и самодисциплины, присущих "гражданственным" регионам, жители остальной части страны вынуждены опираться на "силы правопорядка", то есть полицию. По причинам, подробно разбираемым нами в Главе 6, граждане здесь просто не имеют иных средств разрешения фундаментальной дилеммы общественного порядка, выведенной Гоббсом, поскольку тут недостает эффективно работающих в "гражданственных" областях горизонтальных связей коллективной взаимности. При отсутствии солидарности и самодисциплины иерархия и насилие являются единственной альтернативой анархии.

Диаграмма 4.14 показывает, что тип гражданственности в этом смысле не менее важен, чем те или иные личные обстоятельства.

Диаграмма 4.14

Удовлетворенность жизнью и гражданское сообщество

Выводимый нами из сырых статистических данных контраст между более "гражданственными" и менее "гражданственными" сообществами во многих отношениях подтверждает размышления политологов. Но в одном отношении наши выводы противоречат классическим установкам. В представлениях теоретиков гражданское сообщество в основном ассоциируется с миниатюрными архаичными коллективами, весьма отличающимися от структур современного мира - гражданское сообщество предстает у них в образе потерянного человечеством рая. Современная социальная мысль позаимствовала у жившего в XIX веке немецкого социолога Фердинанда Тенниса различение между Gemeinschaft и Gesellschaft — то есть между понятием патриархальной, небольшой общины, опирающейся на всеобщую солидарность, и современным рационалистичным, обезличенным обществом, основанным на частном интересе. Подобная перспектива ведет к выводу о том, что гражданское сообщество — это атавизм, обреченный на вымирание. Что на его место приходят современные агломерации, передовые в технологическом отношении, но абсолютно дегуманизированные, предполагающие гражданскую пассивность и безбрежный индивидуализм. Модернизация тем самым оказывается врагом гражданственности. Однако, судя по нашему исследованию, дело обстоит совсем иначе. Наименее "гражданственной" частью Италии традиционно остаются небольшие деревеньки Юга. Патриархальные общины не стоит идеализировать. На большей части традиционной Италии жизнь отмечена иерархическим господством и эксплуатацией. Джеймс Уотсон, специалист по Калабрии, расположенной на самом носочке "итальянского сапога" и являющейся наименее "гражданственным" из всех регионов, подчеркивает дефицит ассоциаций и гражданского доверия: "Первой особенностью, поражающей в Калабрии всякого приезжего, оказывается всеобщая робость; причем распространяется эта настороженность не только на чужаков, но и на саму общину, на самые маленькие деревни. Доверие здесь в дефиците... С исторической точки зрения, гражданское сообщество здесь совершенно не знало ассоциаций, за редкими исключениями немногочисленных городских клубов (Circolo della Caccia, del Nobili и т.д.)". И, напротив, Эмилия-Романья, венчающая лестницу "гражданственности", довольно далека от традиционного "сообщества" в классическом смысле - от сельской общины, идеализируемой народной памятью. Эмилия-Романья представляет собой одно из самых современных, динамичных, богатых, технологически передовых обществ планеты. И одновременно - это место, поражающее своей социальной солидарностью, осуществляемой гражданами с удивительно развитым гражданским сознанием. Это сеть гражданских сообществ. В Эмилии-Романье живут не ангелы, но в ее пределах (как, впрочем, и в соседних регионах северной и центральной Италии) коллективные действия всякого рода, включая и деятельность правительства, обеспечиваются нормами и связями гражданской вовлеченности. В Главе 5 мы покажем, что эти нормы и связи имеют живые корни в древних региональных традициях, но называть Эмилию-Романью "традиционным" обществом — чистый абсурд. Наиболее "гражданственные" регионы Италии - те сообщества, где граждане чувствуют себя способными публично выражать свое собственное мнение и это мнение потом наиболее полно воплощается в эффективную общественную политику, — включают в себя самые современные города полуострова. Так что модернизация совсем не означает кончины гражданского сообщества. Подведение итогов сказанному в этой главе не составит особого труда.

В некоторых регионах Италии множество хоровых обществ, футбольных команд, кружков любителей птиц и отделений "Ротари-клуба". Большинство граждан этих регионов, ежедневно читая газеты, живо интересуются местными делами и проблемами. По важнейшим общественным вопросам они имеют собственное мнение, им чужда зависимость типа "патрон — клиент". Жители здесь доверяют друг другу и подчиняются закону, и их лидеры сравнительно честные люди. Они верят в народное представительство и предрасположены к компромиссам с политическими оппонентами. Как рядовые граждане, так и лидеры считают равенство естественной вещью. Социальные и политические связи организованы горизонтально, а не иерархически. Сообщество ценит солидарность, гражданскую вовлеченность, сотрудничество и честность. Правительство работает. Стоит ли удивляться поэтому, что люди, живущие в этих регионах, довольны жизнью?

На другом полюсе — "негражданственные" регионы, пораженные болезнью, которую французы называют "incivisme". Общественная жизнь в них организована иерархически, а не горизонтально. Само понятие "гражданин" здесь непопулярно. С точки зрения "рядового" обывателя, политика — это дело кого-то другого, i notabili, "боссов", — но не его собственное. Не многие люди выражают свое мнение по социально значимым вопросам, да это и не слишком часто от них требуется. Поскольку участие в политике определяется личной зависимостью или корыстью, но отнюдь не стремлением к коллективному благу. Общественные и культурные ассоциации здесь едва дышат. Коррупция считается нормой даже среди самих политиков, отношение их к демократическим принципам вполне цинично. Слово "компромисс" имеет только негативный смысл. Почти все они единодушны в том, что законы созданы для того, чтобы их нарушали. Поэтому, боясь беззакония со стороны ближних, люди требуют "твердой руки". Попав в этот порочный круг, буквально каждый чувствует себя бессильным, угнетенным и несчастным. Следовательно, не удивительно, что представительная власть в этих местах работает менее эффективно.

Итак, наше открытие выдвигает на первый план два новых вопроса: каким образом "гражданственные" регионы достигли нынешнего положения вещей? Каким образом нормы и связи гражданской вовлеченности поощряют качественное управление? Этими вопросами мы займемся в двух следующих главах, но предварительно стоит сказать несколько слов об иных вариантах объяснения успехов и неудач региональных правительств.

Имеет ли институциональный успех иные объяснения?

Социальная дисгармония и политический конфликт часто считаются несовместимыми с эффективным управлением. Утверждают, что консенсус является необходимой предпосылкой стабильной демократии. Подобная линия рассуждений имеет давнюю историю. По словам Цицерона, "народ -это не просто группа людей, сплоченных тем или иным образом; народ появляется там, где людей объединяет согласие по поводу прав и законов, а также желание содействовать взаимной выгоде". Будучи потрясенным социальными катаклизмами революционной Франции, Эдмунд Берк полагал, что совершенное общество должно быть основано на партнерстве, "партнерстве в науках, партнерстве в искусствах, партнерстве в добродетели, партнерстве в совершенстве". В нынешнем столетии подобные взгляды также имеют солидных приверженцев. Габриэль Алмонд восхваляет "гомогенную" политическую культуру "англо-американских" политических систем и считает политическую систему "континентального" типа "закосневшей" и подверженной "цезаристскому надлому". Джованни Сартори полагает, что идеологическая поляризация характеризует неэффективные, "больные" демократии. Чем глубже раскол общества, тем труднее создать стабильное правительство, опирающееся на согласие подданных. Чем серьезнее расхождения по сущностным вопросам социальной жизни, тем меньше вероятность реализации любой последовательной программы: "Если политические симпатии в обществе совпадают, политику делать значительно легче". Эта предполагаемая взаимосвязь социального согласия, политической гармонии и качественного управления часто, пусть даже и не слишком явно, проступает во многих работах, посвященных гражданскому сообществу: "Руссо, как, впрочем, и классические республиканцы в целом, полагал, что патриотические чувства и политическая активность могут основываться только на социальном, религиозном и культурном единстве. Все это — политические выражения гомогенности народа. Можно даже сказать, что с их точки зрения гражданственность возможна только там, где политика представляет собой распространение на общественную арену того, что начинается и существует за ее пределами". Подобные настроения предлагают нам широкий спектр гипотез, касающихся взаимозависимости социального единства, политического консенсуса и институциональной деятельности. Как это ни печально, но ни одна из них не может претендовать на состоятельность. Успехи или неудачи итальянских региональных правительств абсолютно не коррелируют ни с политическими расколами, ни с идейной поляризацией, ни с наличием социальных конфликтов:

— мы рассмотрели идеологическую поляризацию в рамках партийной системы, исходя как из влияния той или иной партии, так и из мнений региональных лидеров и предполагая при этом, что чем глубже пропасть между "правыми" и "левыми", чем сильнее экстремисты, тем сложнее создать дееспособное правительство;

— мы изучили расклад голосов избирателей по ключевым социально-экономическим вопросам, полагая, что именно отсутствие консенсуса в политических делах не позволяет правящей верхушке вырабатывать целостную стратегию;

— подвергли анализу хитросплетения региональной партийной системы, надеясь, что, возможно, стабильности кабинетов препятствует множество мелких враждующих партий;

— изучили динамику экономических конфликтов, включая забастовки, ожидая, что именно социальная напряженность не позволяет правительству работать эффективно;

— исследовали географические перепады в уровнях экономического развития и демографическую ситуацию в каждом регионе, считая, что деятельности правительств могут мешать издержки модернизации и отсталости или же трения между городом и деревней;

— наконец, попросив региональных лидеров оценить свои регионы по шкале от "конфликтного" до "консенсусного", мы сопоставили их ответы с собственными "измерениями" институциональной деятельности, опираясь на вероятность того, что там, где есть конфликты, сотрудничество ради общих целей затруднено.

И тем не менее ни одна из этих гипотез не убедила нас полностью в том, что социально-политические разногласия несовместимы с качественным управлением. Мы наблюдали как регионы с высоким уровнем институциональной деятельности и незначительными социальными противоречиями, подобные Венето, так и вполне процветающие, но конфликтные — типа Пьемонта; убедились в том, что существуют погрязшие в распрях регионы-неудачники, вроде Кампании, и в то же гремя такие регионы, где отсутствие конфликтов вполне уживалось с неэффективностью правительства, как в Базиликате.
Все это подтверждает, хотя и косвенно, тот факт, что едва ли возможна прямая зависимость между уровнем конфликтов и гражданским сообществом. Гражданское сообщество не является обязательно гармоничным и свободным от противоречий. Бенджамину Барберу в его видении "сильной демократии" удалось подметить те особенности гражданского сообщества, которые были обнаружены и в наших исследованиях:

"Сильная демократия основана на идее самоуправляющегося сообщества граждан, объединенных не столько гомогенными интересами, сколько гражданской зрелостью, осуществляющих общее дело благодаря своим гражданским установкам и представительным институтам, а не в силу альтруизма или добросердечия. Сильная демократия полностью согласуется — хотя здесь возможны и оговорки, — с политикой конфликтов, социологией плюрализма и разделением частной и публичной сфер деятельности".

При более внимательном анализе регионального итальянского эксперимента не выдерживают проверки и другие интерпретации институциональной деятельности. Назову лишь некоторые.

Социальная стабильность. Иногда ее связывают с эффективным управлением. При этом утверждается, что стремительные социальные изменения только усиливают противоречия, нарушают общественную солидарность и размывают нормы и установления, обеспечивающие нормальную работу правительства. Действительно, наше предварительное исследование регионов в 1976 году обнаружило некоторые намеки на то, что демографическая нестабильность и социальные перемены препятствуют эффективной институциональной деятельности, но в дальнейшем, при более полном анализе эта взаимозависимость практически полностью исчезла.

Образование — один из мощных факторов, влияющих на политическое поведение, и Италия здесь не исключение. Тем не менее различия в образовательных уровнях не объясняют различий в институциональной деятельности итальянских регионов. Корреляция между институциональной деятельностью и долей местного населения, которое продолжало посещать школу после достижения установленного законом 14-летнего возраста, по нашим данным, незначительна. Эмилия-Романья, процветающая и весьма "гражданственная" область, и Калабрия, область слабая и "негражданственная", имеют сходные показатели по этой позиции (46% против 45%). С исторической точки зрения образование способно играть важную роль в укреплении фундамента гражданского сообщества, но сегодня, по всей видимости, оно не оказывает прямого влияния на деятельность власти.

Урбанизацию тоже считают иногда имеющей отношение к институциональной деятельности. Вспоминая фразу Маркса об идиотизме деревенской жизни, порой полагают, что эффективные институты самым позитивным образом связаны с урбанизацией. Альтернативная же теория, уже упоминавшаяся ранее, усматривает колыбель гражданских добродетелей в традиционной деревне. Согласно ей, институциональная деятельность в городских районах неизменно ущербна. Чуть более утонченный вариант этой же теории привязывает институциональную деятельность к городам средних размеров, преодолевшим как обезличенность современного мегаполиса, так и изоляционизм деревни. На самом деле, однако, нам не удалось отыскать никакой связи между размерами городов или плотностью населения и достижениями региональных правительств.

Кадровая стабильность - по мнению некоторых, она присуща эффективно функционирующим институтам. Низкая текучесть кадров означает преданность работников своей организации и ее успехам и одновременно обеспечивает наличие запаса опытных политиков. Постоянные же кадровые перестановки, особенно в первые годы существования новых структур, способны, как утверждается, создавать опасные ситуации. Детально изучив данные по шести выбранным нами регионам, мы, тем не менее, не нашли какой бы то ни было позитивной связи между институциональным успехом и стабильностью кадров как в региональных советах, так и в правительствах. Двумя региональными советами, отличившимися в период 1970—88 годов наименьшими сроками службы чиновников, оказались советы Эмилии-Романьи и Венето — областей, преуспевавших буквально по всем показателям институциональной деятельности. Таким образом, для разгадки тайн институционального успеха в равной степени важны и "свежее", и "перманентное" руководство. Итальянской коммунистической партии (ИКП) также приписывают порой заслугу эффективного управления некоторыми регионами. Надо сказать, что чисто внешне имеющиеся у нас данные подтверждают этот факт. Коммунистические области в Италии действительно чувствуют себя увереннее. И нередко это объясняют рациональным подходом части руководства ИКП, основанном на убеждении, что коммунисты, собираясь управлять страной, должны как можно лучше зарекомендовать себя на региональном и местном уровнях. Более циничная версия заключается в том, что коммунистам до недавних пор якобы удавалось нейтрализовать тлетворное влияние общенациональной политической системы. Сами же коммунисты видят секрет собственных успехов в систематическом подборе компетентных кадров или даже в моральном превосходстве. В каждой из этих интерпретаций есть зерно истины, хотя нам наиболее по душе первая из них. Наш первоначальный анализ, охватывающий период с 1970 по 1976 годы, свидетельствует: отмеченная выше особенность обязана своим происхождением тому факту, что коммунисты пришли к власти в самых "гражданственных" регионах. "Коммунистические региональные правительства преуспевают лишь потому, что им досталась более плодородная почва, а не из-за какого-то особого умения пахать. Дело не в том, кем они были – дело в том, где они работали". Наш дальнейший анализ, впрочем, свидетельствует, что это лишь часть истории.
После 1975 года коммунисты вступили в правящие коалиции в нескольких областях, не обремененных особыми гражданскими традициями, и в итоге институциональная деятельность в этих регионах улучшилась. К моменту нашего последнего, наиболее полного "замера" связь между фактом пребывания ИКП у власти и институциональной деятельностью уже было невозможно объяснить исключительно благоприятным сочетанием коммунистичности и гражданственности. С другой стороны, в период реализации нашего проекта коммунисты оставались в оппозиции почти во всех тех регионах, в особенности на Юге, где гражданские и экономические условия совершенно не благоприятствовали эффективному управлению. Только после того как ИКП (ныне переименованная в Демократическую партию левых сил) получит власть в иной социальной среде, можно будет окончательно выяснить, какова роль этой партии в управленческой политике. За исключением случая с ИКП, ни одна из рассмотренных выше гипотез не углубляет нашего понимания того, почему власть в одних регионах работает, а в других нет. Аргументы, приведенные в настоящей главе, недвусмысленно свидетельствуют: гражданский контекст имеет самое прямое отношение к тому, как политические институты справляются со своими обязанностями. Важнейшим фактором, объясняющим "хорошее" управление, является степень соответствия социальной и политической жизни региона идеалу гражданского сообщества. "Гражданственные" регионы показательны во многих отношениях. Следующий наш вопрос, к которому мы обратимся, будет таков: почему одни регионы более "гражданственны", чем другие?

Паттэм. Чтобы демократия сработала.