6. ДЕТЕРМИНАНТЫ ДЕМОКРАТИИ 

Теперь, когда у нас есть теория демократизации, можно спросить, ка­кие факторы делают возникновение и консолидацию демократии более вероятными.

На данный момент мы показали, как наша теория может объяснить переходы от недемократии к демократии и, возможно, об­ратно к недемократии. Однако так же важна сравнительная статика этого равновесия, т.е. как равновесие меняется, когда меняются неко­торые лежащие в основе его факторы. Эта сравнительная статика по­зволяет объяснить, почему некоторые страны переходят к демократии, в то время как другие — нет, и почему некоторые страны остаются демократическими, в то время как в других демократия терпит крах.

Такая сравнительная статика может направлять эмпирические и исторические исследования в понимании явления демократии.

6.1. Гражданское общество

6.1.1. Демократизация

Наша концептуальная структура предполагает, что достаточно действен­ная угроза революции со стороны граждан важна для демократизации. Когда граждане плохо организованы, системе не будет брошен вызов и переход к демократии будет откладываться до бесконечности.

Сходным образом, когда гражданское общество относительно развито и большин­ство организовано, репрессии будут более трудноосуществимы. Поэтому некоторая степень развития гражданского общества также необходима для демократизации. В этой книге мы принимаем такой уровень развития как данность, и он убедительным образом представляет результат долго­срочных исторических процессов (см., например: [Putnam, 1993]).

6.1.2. Консолидация

Природа и сила гражданского общества так же важны для консолидации демократии, как и для ее создания. Хорошо организованное граждан­ское общество необходимо не только для толчка к демократии, но и для ее защиты. Когда гражданское общество лучше организовано, перево­ротам легче противостоять, их дороже предпринимать и у них меньше шансов на успех. Поэтому демократия с большей вероятностью станет консолидированной.

6.2. Потрясения и кризисы

6.2.1. Демократизация

В нашей теории процесс демократизации связан с преходящим характе­ром политической власти де-факто. В некоторых ситуациях проблемы коллективного действия легче решаемы, противникам режима легче ско­ординироваться и легче и дешевле осуществить революции. Это обыч­но времена кризиса, например, неурожаев, экономических депрессий, международных финансовых и долговых кризисов и даже войн. Такие кризисы и макроэкономические шоки по своей природе преходящи и ведут к кратковременным флуктуациям политической власти де-факто.

Поэтому наша теория предсказывает, что запуск процесса демократи­зации более вероятен в условиях экономического или политического кризиса. Явным примером этого является демократизация в Аргентине после войны за Фолклендские (Мальвинские) острова в 1983 г.

6.2.2. Консолидация

Как противники диктатуры могут обрести временную власть де-факто во время политических или экономических кризисов, так и противники демократии могут достичь того же. Наш анализ предполагает, что в кри­зисных ситуациях более вероятны как демократизации, так и перево­роты.

Это можно проиллюстрировать примером с переворотом против Альенде в Чили в 1973 г., произошедшим во время первого большого роста цен на нефть и масштабной экономической депрессии.

6.3. Источники дохода и структура материальных благ

6.3.1. Демократизация

Другой важной детерминантой баланса между демократией и репресси­ями является источник доходов элит. В некоторых обществах элиты мас­штабно инвестируют в землю, в то время как в других — в физический и человеческий капитал. Вероятны три важных различия в отношении землевладельцев и обладателей (физического и человеческого) капитала к демократии и недемократии.

Во-первых, землю легче облагать налогом, чем физический и человеческий капитал. Поэтому землевладельцы имеют больше оснований опасаться демократии, чем недемократии, что делает их более нерасположенными к демократии.

Во-вторых, социаль­ная и политическая турбулентности могут быть более вредоносными для владельцев физического и человеческого капитала, которые должны полагаться на сотрудничество на рабочем месте и в ходе торговли, что делает землевладельцев более готовыми использовать силу для сохра­нения желанного для них режима.

В-третьих, в экономике с преоблада­нием аграрной сферы возможны различные комплексы экономических институтов, что влияет на относительную интенсивность предпочтений элит и граждан в пользу различных режимов. Например, институты принудительного труда, такие как рабство, относительно более эффективны в сельском хозяйстве, чем в промышленности [Eltis, 2000]. Из это­го следует, что демократия хуже для элит, потому что приносимые ею изменения в коллективном выборе подрывают желанный для них набор экономических институтов.

Из всех трех соображений вытекает, что демократизация вероятнее в более индустриализированном обществе, где элиты обладают существенным физическим и человеческим капиталом, чем в более агрокультурном обществе, где элиты в основном инвестиру­ют в землю. Иначе говоря, демократия более вероятна, когда элиту со­ ставляют промышленники, а не землевладельцы.

Хотя природа революций не в центре внимания настоящей книги, из этих идей вытекают интересные следствия для понимания актуализа­ции революций. Например, они могут объяснить, почему большинство революций, например, в России, Мексике, Китае, Вьетнаме, Боливии и Никарагуа, произошли в преимущественно аграрных обществах. Это так потому, считаем мы, что земельные элиты предпочитают репрес­сии, а не уступки, и когда репрессии терпят крах, случаются революции. В более урбанизированных и индустриализированных обществах, где элиты инвестируют в капитал, предпочитаются уступки и революции наблюдаются реже.

В более урбанизированных и индустриализированных обществах, где элиты инвестируют в капитал, предпочитаются уступки и революции наблюдаются реже.

Наш анализ предполагает, что в кри­зисных ситуациях более вероятны как демократизации, так и перево­роты. Это можно проиллюстрировать примером с переворотом против Альенде в Чили в 1973 г., произошедшим во время первого большого роста цен на нефть и масштабной экономической депрессии.

6.3.2. Консолидация

Источники дохода элит также влияют на решение о том, предпринять ли переворот. Если элиты масштабно вкладываются в землю, перевороты могут оказываться менее дорогостоящими. Кроме того, демократия от­носительно менее предпочтительна для членов таких элит, так как земля может подвергнуться при ней более высокому налогообложению, чем капитал, и экономические институты при демократии далеки от тех, ко­торым отдают предпочтение эти элиты. Напротив, когда богатство элит концентрируется в основном в форме физического и человеческого капитала, перевороты для них дороже, а демократия угрожает не критиче­ски. В результате демократия с меньшей вероятностью консолидирует­ся, когда элиты — землевладельцы, чем когда они капиталисты.

6.4. Политические институты

6.4.1. Демократизация

Наша концептуальная структура также предполагает, что тип демокра­тических политических институтов может играть критическую роль в объяснении, почему одни общества демократизируются, а другие нет.

В частности, когда элиты могут применять репрессии, чтобы избежать демократизации, они делают это, так как ожидают, что демократия нане­сет ущерб их интересам. Пока что наша характеристика демократии как правления большинства была чрезмерно стилизованной, чтобы представить основные элементы нашего анализа. В реальности голос одного человека может стоить больше, чем голос другого, особенно элиты мо­гут оказывать большее или меньшее влияние на то, что происходит при демократии — пусть даже их влияние при этом относительно меньше, чем при диктатуре.

Один из способов влияния элит — проектирование политических институтов. В своей книге 1913 г. «Ап Economic-Interpretation of the US Constitution» (Экономическая интерпретация конституции США) Ч. Бирд доказывал, что текст конституции был написан богатыми собственниками, следящими за сохранением ценности своего имущества (в том числе, как следует добавить, и рабов) перед лицом вероятного давления со стороны радикальных демократических элементов. Бирд утверждал:

...Так как первичной целью власти, кроме просто подавления физи­ческих беспорядков, является создание правил, определяющих обще­ственные отношения собственности, господствующие классы, чьи права должны так определяться, с необходимостью должны получить от власти такие правила, которые созвучны со значительными интересами, нужными для продолжения их экономических процессов, или они должны сами контролировать органы власти. При стабильном де­спотизме имеет место первое; при любой другой системе правления, где в политической власти принимает участие какая-либо доля населения, методы и природа этого контроля становятся проблемой первостепенной важности — фактически, фундаментальной проблемой конституционного права. Социальная структура, с помощью которой один тип законодательства обеспечивается, а другой предотвращает­ся, — это вторичная, или производная черта, вырастающая из природы экономических групп, стремящихся к позитивным действиям и негативным ограничениям [Beard, 1913, р. 13].

Даже сама идея представительной демократии, в противоположность прямой или демократии участия, может рассматриваться как попыт­ка ослабить давление популизма и подорвать власть большинства (см.: [Manin, 1997]).

Итак, ясно, что демократические политические институты могут быть структурированы так, чтобы ограничивать власть большинства. Более близким к нам по времени примером является конституция, раз­работанная во время диктатуры Пиночета в Чили, которая стремилась минимизировать угрозу социализма в стране путем систематической нечестной нарезки избирательных округов и заниженного представи­тельства городов, другими способами пыталась закрепить право вето военных на процесс демократического принятия решений [Londregan, 2000; Siavelis, 2000].

Другим примером, рассмотренным в главе I, был способ написания южноафриканской конституции при попытке защитить интересы белых в условиях демократии.

Если недемократический режим или элита могут спроектировать институты демократии или манипулировать ими так, чтобы гарантиро­вать непринятие радикальных мер в пользу большинства, то демократия становится менее угрожающей интересам элит. Чувствуя меньшую угро­зу, элиты с большей готовностью относятся к самому установлению де­мократии. К примеру, когда демократия не столь угрожающа, менее при­влекательно применение репрессий, чтобы избежать ее. Таким образом, конституция Пиночета, в рамках нашей модели, облегчила демократи­зацию в Чили. Может быть даже так (как это было в Южной Африке), что большинство граждан сами готовы ограничить свои возможности в выборе мер государственной политики, чтобы облегчить переход к демократии. Как об этом говорится в главе VI, АНК осознавал, что не­обходимо сделать уступки белым относительно структуры демократи­ческих институтов. Для АНК это было лучше, чем продолжение борьбы с режимом апартеида. Предоставление элите убедительных гарантий облегчает процесс демократизации, который в ином случае мог бы и не состояться.

6.4.2. Консолидация

Структура демократических институтов не только влияет на саму демократизацию, но и помогает определить, консолидируется ли демократия. В частности, институты, ограничивающие при демократии политические меры в пользу большинства, вероятно, помогут консолидации.

На самом деле, элиты могут быть весьма влиятельными при демократии, поскольку они контролируют могущественную верхнюю палату парла­мента, как прусские юнкера в Германии XIX в., или британская аристо­кратия в Палате лордов, или поскольку они контролируют партийную систему. Зная, что при демократии они смогут застраховаться от чрез­мерно мажоритарных мер, элиты будут меньше стремиться к антидемо­кратическим действиям.

Интересный пример в этом контексте — связи между элитой и обеи­ми традиционными правящими партиями в Колумбии. На протяжении XX в. Либеральной и Консервативной партиям удавалось успешно пре­дотвращать вход на политическую арену левых партий, манипулируя электоральными институтами, особенно формами пропорционального представительства. В отсутствие левой партии вопросы масштабного перераспределения не входили в политическую повестку дня в Колум­бии. Интересен факт — Колумбия является одной из наиболее консо­лидированных демократий в Латинской Америке, хотя часто раздаются сетования о том, что система не представляет интересов большинства.

Другим примером связи между политическими институтами и демократической консолидацией является утверждение, что президентские демократии, вероятно, более нестабильны, чем парламентские, и более подвер­жены переворотам [Linz, 1978; 1994]. Эта идея имеет смысл в рамках нашей модели, поскольку в легислатуре сдержки и противовесы, а также лобби­рование могут позволить элитам блокировать предложения радикальных мер, а прямо избираемый президент с большей вероятностью будет пред­ставлять предпочтения большинства и, следовательно, будет большим по­пулистом. Поэтому президентские системы могут больше угрожать инте­ресам элит и тем самым провоцировать больше переворотов.

Парадоксальным образом такое видение может также объяснить, поче­му консолидация демократии в Чили смогла проходить гладко после систематической нечестной нарезки избирательных округов, осуществлявшейся в избирательном законодательстве генерала Пиночета. Такая манипуляция давала недостаточное представительство городам в пользу более консервативных сельских местностей, тем самым уменьшая политическое могуще­ство левых. Следствием была менее редистрибутивная, но более стабильная демократия. Турция и Таиланд представляют другие примеры того, как конституции, написанные военными или по их заказу, вероятно, помогли демократической консолидации. Хаггард и Кауфман отмечают:

...По иронии истории, большая безопасность для вооруженных сил в первые годы транзита, вероятно, уменьшила угрозу для гражданских властей в Чили, Турции и Корее [Haggard, Kaufman, 1995, р. 110].

Однако в то время как усиление власти элит при демократии может способствовать ее укреплению, наделение их слишком большой властью может подорвать демократию. В рамках нашей концептуальной струк­туры демократия возникает из конфликта между элитами и лишенными права голоса группами большинства, готовыми принять демократию, а не что-либо более радикальное, потому что она дает им больше поли­тической власти, чем недемократия. Если элиты при демократии име­ют слишком много власти, демократия мало чем улучшит благополучие большинства. В этом случае демократия не является решением социаль­ного конфликта, и результатом будет либо революция, либо сохранение элиты у власти при помощи репрессий.

6.5. Роль межгруппового неравенства

6.5.1. Демократизация

Наша концептуальная структура дает прогнозы относительно влияния межгруппового неравенства — неравенства между группами — на уста­новление и консолидацию демократии. Для удобства мы будем кратко именовать это неравенством, имея в виду межгрупповое неравенство. Однако эти предсказания относительно межгруппового неравенства могут не переходить в утверждения о стандарте измерения неравен­ства и распределения доходов (например, доля труда, или коэффициент Джини). Это особенно верно, когда политический конфликт проходит не между бедными и богатыми, но по другим разделительным линиям, допустим, между этническими или религиозными группами.

При прочих равных условиях межгрупповое неравенство делает ре­волюцию более привлекательной для граждан: благодаря революции они получают шанс на участие во всех доходах экономики (минус то, что уничтожено в ходе революции), в то время как при недемократии им достается только небольшая доля этих ресурсов. Поскольку эффективная угроза революции это та искра, которая разжигает процесс демократи­зации, большее межгрупповое неравенство должно ассоциироваться с большей вероятностью демократизации.

Есть также и другая причина того, почему межгрупповое неравенство может способствовать демократизации. Вспомним, что демократизация происходит как убедительная приверженность будущему перераспреде­лению, когда обещаний перераспределения недостаточно для того, что­бы предотвратить угрозу революции. Чем сильнее угроза революции, тем более вероятно, что таких обещаний будет недостаточно и что элита будет вынуждена создать демократию. Поскольку большее межгруппо­вое неравенство способствует усилению угрозы революции, оно делает демократизацию более вероятной и в этом случае.

Такое рассмотрение роли межгруппового неравенства является, од­нако, односторонним. Оно выдвигает на первый план то, как большее неравенство усиливает угрозу революции и тем самым требования демо­кратии со стороны граждан. Однако межгрупповое неравенство может также влиять и на ту антипатию, которую элиты испытывают к демо­кратии.

Чтобы убедиться, почему это так, рассмотрим стандартную мо­дель редистрибутивного налогообложения (см.: [Meltzer, Richard, 1981]). Отметим, что при увеличении разрыва между элитами и гражданами (т.е. при возрастании межгруппового неравенства) бремя, возлагаемое на элиты даже при постоянной ставке налога, возрастает. Это происхо­дит потому, что с большим неравенством большая доля всех налоговых сборов будет взиматься с элит, которые теперь располагают большей до­лей ресурсов экономики. Поэтому большее межгрупповое неравенство обычно увеличивает бремя демократии для элит, даже если ставка нало­га остается постоянной или меняется незначительно. Более того, соглас­но многим подходам, большее межгрупповое неравенство должно уве­личивать ставку налога, способствуя такому эффекту. Если это так, то у нас есть еще одно основание утверждать, что бремя демократии для элит увеличивается. С большим неравенством увеличиваются блага от перераспределения, побуждая граждан предпочесть более высокие уровни налогообложения. Поэтому в целом представляется убедительным, что цена перераспределительного налогообложения и демократической по­литики для элит и, следовательно, их антипатия к демократии в общем и целом должны быть выше в обществе, где разница в доходах между элитами и гражданами больше.

Как это влияет на связь межгруппового неравенства с переходом к демократии? Самым важным следствием здесь является то, что при уве­личении неравенства и удорожании демократии для элит становятся более привлекательными репрессии. Следовательно, большее межгруп­ повое неравенство может также препятствовать демократизации.

Объединив два этих сюжета, мы обнаруживаем, что имеется не-монотонная (т.е. в форме перевернутой буквы U) зависимость между межгрупповым неравенством и вероятностью перехода к демократии.

В обществах с наибольшим равенством революция и общественные беспорядки недостаточно привлекательны для граждан; недемократи­ческим системам либо не бросают вызов, либо любые вызовы могут быть встречены временными мерами, такими как некоторое ограничен­ное перераспределение. Другими словами, в таких достаточно равных обществах граждане уже получают выгоду от продуктивных ресурсов экономики или даже от процесса экономического роста, так что они не предъявляют дальнейших существенных требований. Вероятно, в этом причина позднего прихода демократии в некоторые эгалитарные и бы­стро растущие экономики, такие как Южная Корея и Тайвань, и еще не­полного ее прихода в Сингапур. Резким контрастом этому является то, что в странах с наибольшим неравенством (например, Южной Африке до 1994 г.) граждане имеют большие основания для недовольства и часто пытаются подняться против власти недемократии. Однако тогда элитам есть много что терять при отказе от системы, заботящейся об их интере­сах, и переходе к той, которая наложит на них большое бремя редистри­буции. Таким образом, вместо демократии общество с существенным неравенством, вероятно, придет к репрессивной недемократии, и, воз­можно, если репрессии будут недостаточны, даже переживет револю­цию. Этот механизм может также объяснить живучесть недемократиче­ских режимов в латиноамериканских странах с большим неравенством, таких как Сальвадор или Парагвай. Таким образом, это объяснение го­ворит о том, что наибольшие шансы для появления демократии у обще­ства со средним уровнем неравенства. В них граждане не удовлетворены полностью существующей системой и элиты не настолько враждебны демократии, чтобы прибегнуть к репрессиям для ее предотвращения.
Именно такую ситуацию мы обнаруживаем в Великобритании и Арген­тине в конце XIX — начале XX в.

6.5.2. Консолидация

Неравенство также оказывает критически важное влияние на предрасположенность демократии к консолидации. Поскольку основная угроза со стороны демократии исходит от ее редистрибутивной природы. Чем больше перераспределение от элит, тем более вероятно, что они по­считают более выгодным для себя осуществить антидемократический переворот. Поэтому большее неравенство, вероятно, дестабилизирует демократию, поскольку, как было замечено выше, бремя демократии увеличивается для элит с усилением разрыва в доходах между ними и гражданами.

Этот результат сравнительной статики в отношении неравенства предлагает потенциальное объяснение того, почему демократии было сложнее консолидироваться в Латинской Америке, чем в Западной Ев­ропе.

Латиноамериканские общества значительно более неравные и, сле­довательно, больше страдают от конфликтов по поводу распределения между элитами и гражданами. Наша концептуальная структура пред­сказывает, что в обществах с высоким неравенством демократические меры будут высоко редистрибутивными, но затем резко прекратятся по­сле переворота, возвращающего к значительно меньшему перераспре­делению. Это напоминает то, как многие латиноамериканские страны переходят от высоко редистрибутивной, но нежизнеспособной в долго­срочном плане, популистской политики кратковременных демократий к фискально значительно более консервативному подходу сменяющих их недемократических режимов, и обратно. Впечатляющим образом Кауф­ман и Сталлингс также подчеркивают связь между неконсолидирован­ной демократией и популистским перераспределением:

...Установившиеся демократии (в нашем исследовании — Венесуэла, Колумбия и Коста-Рика) также ассоциировались с ортодоксальны­ми макроэкономическими мерами.

...Именно переходные демокра­тии (Перу, Аргентина и Бразилия) следовали популистским мерам [Kaufman, Stallings, 1991, р. 27].

Комбинируя воздействия неравенства на демократизацию и переворо­ты, можно увидеть, что эгалитарные общества сначала никогда не демо­кратизируются. Это позволяет объяснить сингапурский тип политиче­ского развития. Более высокие, но все же относительно низкие, уровни межгруппового неравенства ведут общества к демократизации и, буду­чи однажды установленной, демократия консолидируется, поскольку она не настолько дорогостояща для элит, чтобы сделать желательным переворот. Это может подтвердить путь политического развития Вели­кобритании.

Еще более высокие уровни неравенства по-прежнему ведут к демократизации, но демократия не консолидируется, поскольку пере­вороты остаются привлекательным выбором. Результатом этого стано­вится неконсолидированная демократия — путь, которым следовала Аргентина в XX в.

И наконец, при высочайших уровнях неравенства демократия настолько угрожает элитам, что они применяют репрессии, чтобы избежать ее — ситуация, характерная для Южной Африки до 1994 г.

6.6. Средний класс

6.6.1. Демократизация

Возможно, самым известным трудом о происхождении демократии яв­ляется «Social Origins of Dictatorship and Democracy» (Социальные исто­ки диктатуры и демократии) Б. Мура [Moore, 1966]. В нашей работе мы в естественном интеллектуальном долгу перед Муром, особенно потому, что перефразировали его заглавие. В нашей теории основным факто­ром, отличающим демократию от недемократии, является большее по­литическое равенство демократий; до настоящего времени мы различа­ли только две группы: элиты и граждане. Это было сделано в основном для упрощения (опять же применение «бритвы Оккама»). Тем не менее во многих обстоятельствах может играть значимую роль третья группа между элитой и массами. В целом, эту группу можно определить различ­ными способами, но, следуя мнению многих исследователей, придавав­ших ей особое значение, полезно считать эту группу средним классом, выступающим в качестве особого политического актора. При введении среднего класса в нашу модель мы получаем ряд интересных результа­тов, некоторые из них оправдывают то значение, которое Мур и другие авторы придавали среднему классу.

При возникновении демократии средний класс может прежде всего играть роль ведущей силы этого процесса. Припомним, что в рамках нашей концептуальной структуры демократия возникает в ответ на се­рьезную угрозу революции или существенных волнений. Средний класс может быть ведущей силой этого процесса, играя ключевую роль в рево­люционном движении или разжигая и поддерживая его. Почти все рево­люционные движения возглавлялись деятелями из среднего класса. Что еще существеннее, несколько важнейших вызовов существующему ре­жиму, например, восстаний, способствовавших принятию первого Акта о реформе в Великобритании, Парижской коммуны во Франции или мятежей Радикальной партии в Аргентине были в значительной степе­ни движениями среднего класса (о решающей роли среднего класса в становлении современных демократий см.: [O’Donnell, Schmitter, 1986, р. 50-52]).

Следовательно, средний класс — в силу более благоприятного экономического положения и большей образованности его членов — может быть критически важным катализатором в процессе движения к демократии. Это также может объяснить, почему многие из ранних сдвигов к демократии в Европе были только частичными. Если средний класс является ключевым актором, для элит может оказаться достаточ­ным кооптировать средний класс, а не идти на уступки в виде всеобъ­емлющей демократии всем тем, кто исключен из политической системы. Получающаяся в результате картина напоминает постепенное движение к демократии в значительной части Западной Европы: сначала в полити­ческий процесс включается средний класс и затем избирательные права распространяются на массу граждан.

Роль среднего класса в переходе к демократии может помочь понять контраст между политической историей Коста-Рики и Колумбии, с од­ной стороны, и Гватемалы, Сальвадора и Никарагуа — с другой. Несмо­тря на значительное сходство колониальной истории и экономических структур, у этих пяти стран совершенно различные политические тра­ектории [Paige, 1997; Nugent, Robinson, 2002]. Коста-Рика и Колумбия стали стабильными, хотя и ограниченными демократиями с середины XIX в. и успешно осуществили переход к действительно всеобщему из­бирательному праву в 1948 и 1936 гг. соответственно. Тогда как в Гва­темале, Сальвадоре и Никарагуа в то же время господствовали дикта­торы, и первые шаги к демократии — например, в Сальвадоре в конце 1920-х годов и Гватемале между 1945 и 1954 гг., — были подавлены с по­мощью переворотов и репрессий. Эти три общества осуществили пере­ход к демократии очень поздно. Важным различием между этими стра­нами является то, что в Коста-Рике и Колумбии (но не в остальных трех странах), имеется относительно большой и богатый средний класс, осо­бенно мелкие собственники — производители кофе. Возможно, вслед­ствие этого демократическая политика, после ее установления в Гвате­мале, Сальвадоре и Никарагуа, оказалась там намного более подвержена конфликтам, чем в Коста-Рике и Колумбии.

6.6.2. Консолидация

Средний класс может играть важную роль в консолидировании демо­кратии, ограничивая перераспределение. Общество с большим и бога­тым средним классом будет осуществлять только ограниченное пере­распределение от элит к гражданам и, следовательно, создавать намного меньшую угрозу интересам элит. Это может быть полезным для понима­ния того, почему многие западноевропейские и некоторые латиноамери­канские общества, такие как Коста-Рика и Колумбия с их сравнительно большим средним классом, также получили сравнительно стабильную демократию, тогда как Сальвадор и Гватемала, где нет такого буфера в лице среднего класса, столкнулись с трудностями в ходе демократиче­ской консолидации.

6.7. Глобализация

Несомненно то, что сегодня экономические связи между странами на­много сильнее, чем 40 лет назад. Сегодня страны более тесно связаны на международном уровне через такие организации, как Европейский Союз, НАФТА, МЕРКОСУР и АСЕАН; в намного большем объеме про­исходит обмен товарами и услугами и намного значительнее междуна­родные финансовые трансакции. Влияют ли эти крупные экономические и политические изменения на условия возникновения и консолидации демократии?

6.7.1. Демократизация

Глобализация может способствовать демократизации несколькими путями.

Во-первых, международная финансовая интеграция означает, что обладателям капитала, элитам, может быть легче выводить денеж­ные средства из данной страны. Это затрудняет налогообложение элит и уменьшает возможности демократии вести популистскую и крайне мажоритарную политику. Таким образом, международная финансовая интеграция дает элитам чувство большей безопасности относительно демократической политики и отвращает их от применения репрессий для предотвращения перехода от недемократии к демократии.

Во-вторых, международная торговля влияет на цены факторов про­изводства и этим путем меняет политику перераспределения. Страны различаются по обладанию теми или иными факторами, и относитель­ное изобилие факторов производства определяет характер специализа­ции и влияние торговли на соотношение цен. Одним из следствий роста международной торговли является увеличение вознаграждений для от­носительно изобильного фактора в каждой стране. В случае с менее развитыми нациями — сегодня обычно по-прежнему недемократическими и, следовательно, главными кандидатами на демократизацию — это оз­начает увеличение вознаграждения за труд. Интуитивно понятно, что до прихода существенных торговых потоков, менее развитые страны об­ладали избытком труда и нехваткой капитала, что понижало вознаграж­дение за труд и увеличивало его для капитала. Открытие торговли сдви­нет размеры вознаграждения к тем, что преобладают в остальном мире, тем самым увеличивая оплату труда и потенциально сокращая прибыль на капитал. Поэтому открытие торговли уменьшит разрыв между до­ходами труда и капитала, таким образом меняя масштабы неравенства между обладателями капитала и труда.
Конкретные следствия нашей модели зависят от трех вещей: 1) ха­рактера относительного изобилия факторов производства; 2) приро­ды политических идентичностей и 3) есть ли в стране зависимость в виде перевернутой U между межгрупповым неравенством и демокра­тизацией.

Представим себе, что недемократические страны изобилуют трудом, политический конфликт проходит между богатыми элитами (владельцами капитала) и бедными гражданами (обладателями труда), а неравенство достаточно высоко, так что элиты применяют репрессии, чтобы остаться у власти. В этом случае увеличившаяся интеграция в торговле сократит степень неравенства между элитами и гражданами и сделает демократию менее редистрибутивной. Тогда демократия ста­нет менее угрожающей для элит, и поэтому они будут менее склонны применять репрессии, чтобы ее избежать. В таких обстоятельствах глобализация способствует демократии. Тем не менее наша концепту­альная структура не предполагает, что влияние глобализации на цену факторов производства всегда способствует демократии.

Продолжим постулировать, что конфликт проходит между богатыми и бедными и имеет место зависимость в виде перевернутой U, при которой бога­тые могут применить репрессии, чтобы остаться у власти. Теперь рас­смотрим латиноамериканские страны, такие как Аргентина, Бразилия и Уругвай в конце XIX в. Эти страны изобиловали землей и элиты в них владели большим количеством земли. Как и предсказывала теория международной торговли, глобализация, предшествовавшая Первой мировой войне, привела к большому росту доходов от земли [O’Rourke, Williamson, 1999]. В рамках нашей концептуальной структуры это уве­личивает межгрупповое неравенство и делает менее вероятным, что элиты пойдут на демократизацию. Это также увеличивает долю богат­ства элит, инвестируемую в землю, — еще один фактор, который, как мы полагаем, делает демократию более угрожающей для элит. Соглас­но этой же аргументации, глобализация в этом случае, напротив, будет препятствовать демократизации (пока мы остаемся в рамках зависимо­сти в виде перевернутой U, когда неравенство не способствует демокра­тизации, как это предполагалось ранее).
В-третьих, рост международной торговли также означает, что под­рыв экономической активности может оказаться более дорогостоящим для многих менее развитых наций, которые оказались интегрированы в мировую экономику, и поэтому репрессии могут обойтись элитам на­много дороже, что опять же благоприятствует демократии. И наконец, увеличившаяся политическая интеграция и окончание холодной войны (если только не брать в расчет войну против террориз­ма) могут означать, что страны, подвергающие своих граждан репрес­сиям, возможно, ожидает более сильная реакция и санкции со стороны демократического мира. Это действенно повышает цену репрессий, тем самым способствуя демократии. Это может быть особенно важно, по­тому что некоторые недемократические режимы в эпоху холодной вой­ны, такие как разрушительная диктатура Мобуту в Заире, сохранялись в силу явной или неявной поддержки международного сообщества.

6.7.2. Консолидация

Так же как глобализация может стимулировать демократизацию, она может помогать и демократической консолидации. Действительно, все перечисленные механизмы, которые увязывают глобализацию с демо­кратизацией, также предполагают, что перевороты будут менее веро­ятны. Это так либо потому, что перевороты становятся более дорого­стоящими в интегрированном мире, либо потому, что глобализация означает, что демократия меньше угрожает элитам.

Аджемоглу, Робинсон.

Экономические истоки диктатуры и демократии.