Старинный особняк
6. Чувственная страсть
Звуки, запахи постепенно возвращались: Чимин приходил в сознание.
— Слава Всевышнему! — облегчённо простонал над лицом омеги слуга. — Он очнулся!
Рядом под чьим-то весом прогнулась кровать. Чимин, проморгавшись, медленно открыл глаза и повернулся — перед ним сидел взволнованный папа:
— Как ты себя чувствуешь? — Сокджин приложил руку ко лбу сына. — Не горячий. Что так тебя напугало? Ты побледнел и упал в обморок.
— Может быть, я перенервничал перед знакомством? — Чимин неуверенно смотрел то на папу, то на Дэнни.
— Ты очень впечатлительный, сынок.
В тот вечер к ужину Чимин не спустился.
Потрясённый событиями, он долго не мог уснуть и потому ворочался, тяжко вздыхая. Не выдержав, всё-таки встал с кровати и чуть слышно прошлёпал босиком по ковру к окну. Ухватившись обеими руками за тяжёлую серую портьеру, потянул в сторону — осветив комнату холодным светом, луна грустно заулыбалась с иссиня-чёрного небосвода — и прислонился лбом и ладонями к окну и прикрыл глаза. Голова горела, а сумбурные мысли не давали покоя душе. Корявые, как дряхлой карги скрюченные пальцы, ветки деревьев качались и стонали под ветровыми порывами и шкрябали по стенам и черепичной крыше особняка.
Мрачное настроение как кстати к мрачной погоде. И только луна всегда светла и мила.
Тихий шорох за спиной заставил обернуться — посреди комнаты облачённый в узкие домашние штаны и белую, наполовину распахнутую рубаху стоял кузен графа.
— И почему я не удивлён? — омега первым заговорил.
Чонгук подошёл и стал напротив него.
Чимин недолго изучает лицо, чуть дольше задерживаясь на скулах, скользит по смуглой шее к груди, выделяющейся на фоне белоснежного батиста, а потом опускает взгляд на пол — только одна тень, его.
— Ты не человек, — негромко то ли спрашивает, то ли утверждает омега, всё ещё глядя в пол.
Чимин вздрагивает и возвращается к серьёзному лику альфы и, поколебавшись, протягивает руку: кожа горячая, на щеке гладкая, а на подбородке чувствуется жёсткая щетина. Чонгук прикрывает веки и льнёт в ответ на лёгкие поглаживания ладони.
— Но и не призрак, — отнял руку. В прошлый раз ты растаял, стоило мне коснуться тебя.
— Так кто ты? — в глазах затаился испуг.
Альфа вздыхает и подставляет лицо бело-лунному свету, а омега, затаив дыхание, ждёт ответа, глядя на напряжённый профиль.
— Я застыл во времени: не старею, но каждую ночь засыпаю в своей постели, ем, но не чувствую голода или сытости — нет движения.
Чимин смотрит в грустные глаза напротив:
— Ты… — раздумывает, покусывая нижнюю губу. — Ты вампир? — наконец-то выдыхает вопрос.
Тёплый грудной смех невольно заставляет улыбнуться и Чимина.
— Нет, — Чонгук берёт ладони омеги и перебирает пальчики, — я не вампир. А разве вампиры существуют? — улыбается глазами, выгнув бровь дугой.
— Ах, — Чимин обиженно выдернул ладошки, прижимая их к груди, — да Вы ещё смеётесь надо мной, Ваше Сиятельство. И как только…
— Простите меня, мой ангел во плоти, — и, приложив ладонь к груди, слегка кланяется и кивает, а выпрямившись во весь огромный рост и расправив плечи, совершенно строго спрашивает:
— А Вы верите в судьбу, дражайший супруг графа Ким Намджуна?
На что получает удивлённый вдох и прикрытые в испуге пальцами губы.
Утро началось не так, как привык Чимин.
Сквозь сон уловил, как проскрипела дверь, как Дэнни быстро прошаркал по ковру к окну и раздвинул тяжёлые бархатные портьеры — в окно ударил резкий солнечный свет. Омега невольно дёрнул головой, ещё сильнее сжимая до красных пятен веки:
— Дэ-э-энни, — сонно прохрипел он и повернулся спиной к яркому свету, укрываясь одеялом с головой, — я хочу ещё немного поспать.
— Вставайте, мой господин! — громко заголосил слуга, радостно хлопнув в ладоши. — Вы только гляньте: погода — прелесть! Солнышко так и играет, так и играет! — под довольные выкрикивания он быстренько подбежал к огромной кровати, в недрах которой прятался маленький омега. — А пого-о-ода! — уверенно потянул на себя одеяло. — Морозец! Листочки так и блещут, так и блещут!
— Я не хочу моро-о-озец, — кряхтел Чимин, не отпуская одеяло и пытаясь снова его натянуть на себя. — Я хочу тё-ё-ёплую посте-е-ель, — пыхтел, уже сев в кровати и ухватившись обеими руками за одеяло, но слуга оказался куда проворнее, и скоро недовольный омега, обиженно надув губы и сложив руки на груди, сидел по-турецки в центре пуховой перины.
Дэнни бросил свой трофей на пол и скрылся в смежной комнате. Послышались шаги слуг, короткие, но уверенные приказы камердинера и плеск воды.
— Мой господин, идёмте купаться.
Пока он разбавлял горячую воду, расставлял на столике баночки с пахучими маслами, ароматной морской солью и душистым мылом да развешивал на ширме простыню с халатом, Чимин умыкнул на кровать заветное одеяло и завернулся в него, как в кокон.
— Батюшки мои! — всплеснул руками слуга. — Пресвятая Дева Мария! Я его разбудил, а он спит! Как младенчик! — Дэнни сел на край кровати и, глядя на солнечные блики на полу, заговорил уже тихо: — Сегодня граф справлялся о Вашем здоровье, — прислушался: зашелестело одеяло, и показалась светлая макушка, а следом и любопытные глазёнки.
— Пока ничего, но вот смотрю на Вас, мой господин, и уж больно Вы шустрый для больного, и вовсе не похоже, что недавно перенесли операцию. Наверно, — сокрушённо вздохнул, рассматривая свои раскрытые ладони, — сегодня стоит пригласить Зейна, — и хитро заулыбался, косо поглядывая на хозяина.
— Не надо Зейна! — испуганно воскликнул Чимин, принимая сидячее положение. — Я ещё не здоров. Ничуть не здоров, Дэнни! Так и передай графу. А Зейна, — он потянулся к нему ручонками. — А Зейна можно мы пригласим позже?
— Позже? — слуга старается быть строгим. — Это когда же позже, Ваша Светлость?
— Позже, Дэнни! — омега повернулся к нему задом и попятился к краю кровати, спуская босые ноги на пол. — Позже. А сейчас, — умоляюще смотрел на слугу, — пойдём купаться. Вода уж-то остыла. Идём скорее, — потянул за руку в будуар. — О! Да ты и что-то диковинное принёс! — восклицал омега, стягивая через голову длинную сорочку и бросая счастливый взгляд на него. — Что это, Дэнни?
— Вот же разбудил на свою голову, — тихо ворчит камердинер, поднимая с пола одежду. — Тараторите без умолку, Ваша Светлость, — доносится из глубины комнаты голос. — Вчера к Зейну ходил, — садится за ширмой, прислушиваясь к плеску воды в ванной — хозяин так и не доверяет его купать.
— Эти масла надо втирать в кожу после купания, но только совсем немного. Помнится, Вы, мой господин, обмолвились, что на Родине пользовались маслами. Вот я и подумал. Только вот угадал ли с ароматами?
— Господин? — слуга привстаёт.
— Д-дэнни, — всхлипывает Чимин, — т-ты заботливый. Т-ты такой, — ком, вставший в горле, не даёт словам вырваться наружу, и омега давиться ими. — Т-ты т-такой. Тако-о-ой…
— Господи! Господин! Дышите! — слуга подсочил быстренько и сел перед ванной и начал поглаживать спину вздрагивающего юноши. — Вот так, — ласково шептал, успокаивая. — Тише. Тише. Я всегда буду рядом. Не бойся, мой глупенький господин, — он долго ещё нежно наговаривал Чимину, прислонившемуся к его плечу.
Когда же юный хозяин успокоился, Дэнни намыл его до скрипа, вытер докрасна и усадил в кровать.
— Сидите, — ласково пригрозил притихшему омеги. — Я мигом, — и скрылся за дверью.
Чимин шмыгнул носом, плотнее закутался в халат и покрывало и замер в ожидании. Он посмотрел на солнечные лучи, успевшие переместиться с одного коврового рисунка на другой, но в одном месте его перекрывала тень.
Вспомнив ночь, он вскинул голову, раскрыл покрывало, вскочил и подбежал к окну, вставая на то же место, где стоял кузен прошедшей ночью, и осматриваясь: по полу тянулась его длинная тень, и Чимин даже различил кисти пояса.
— Ваша Светлость! — воскликнул показавшийся в дверях Дэнни. — Зачем стоите на студёном полу? Да ещё босыми ногами!
Чимин резко обернулся, виновато заулыбался и заторопился обратно в кровать. Пока он усаживался, кутаясь, слуга поставил поднос с тёплым молоком и куском сладкого пирога:
— Ох, и отругает меня Марта за самовольство, — довольный своей шалостью, он, как кудахчущая наседка над цыплёнком, хлопотал вокруг хозяина, — зато ты, мой господин, полакомишься, — подал ему стакан, а сам рядышком уселся с блюдцем и десертной ложечкой отломил кусочек от пирога и принялся кормить.
Омега нагнулся и втянул носом аромат печёного теста, яблок и ещё чего-то неизведанного, но приятного:
— Чем это так пахнет? Что здесь кроме яблок? — наклонил голову и, ухватив пальчиками верхний подрумяненный слой теста, приподнял, заглядывая.
— Это всего лишь корица. Марта любит печь его вот в такую погоду, — слуга кивнул на окно, — да и на Рождество печёт. Она часто печёт пироги. Нравится?
Чимин ел вкусно: губами обхватывал ложечку с пирогом, потом осторожно слизывал язычком прилипшие крошки и, прикрыв глаза, медленно жевал, глотал, запивал молоком и снова открывал рот. Слуга кормил да внимательно наблюдал, но не удержался, когда влажные губы господина в очередной раз обхватили ложечку:
— Ох, доведут до греха Ваши губы, ох, доведут! Помяните моё слово, — и отпустил ложечку, позволяя господину слизать с неё остатки яблочной начинки.
Чимин невинно захлопал глазами:
— Это как, Дэнни? — тыльной стороной руки вытер рот, на что Дэнни нахмурился, схватил с подноса тканевую салфетку. Пока он утирал рот, Чимин недовольно мычал и отворачивался: — Как мои губы могут довести до греха? Что ты такое говоришь, Дэнни! Не богохульничай!
— Придёт время, вот и узнаете, мой господин, — засмеялся слуга, — а сейчас давайте масло вотрём, — и Чимин согласно быстро-быстро закивал.
На туалетном столике ровным рядком стояли небольшие закупоренные склянки. Он взял одну: внутри была тоненькая коричневая палочка.
— Что это? — омега протянул руку со склянкой слуге, показывая, а потом поднёс к носу и шумно вдохнул: — М-м-м! Как сладко пахнет!
— Это ваниль, мой господи. Правда, приятный аромат?
— Осторожно, — Дэнни взял стеклянный флакон и поставил на место. — Зейн предупредил, что со всеми ароматами нужно быть аккуратными. Если много вдыхать ваниль, то может очень сильно разболеться голова. Это масло лучше использовать в холодную погоду или когда Вам грустно. Понимаете?
— Понимаю. Сегодня же холодно, вот давай и испробуем.
— Подождите, Вы же ещё остальных ароматов не знаете.
Чимин вздохнул, отрывая взгляд от золотистой жидкости и переводя к следующей склянке:
— Прозрачное розоватое масло — это роза. Это очень нежный аромат, — откупорил маленькую бутылочку и поднёс. — Нравится?
В ответ опять согласный кивок.
— Это бергамот, — указал пальцем на следующий флакон. — Тоже сладкий аромат. Зейн сказал, что его можно с розовым маслом сочетать.
— А это, — Дэнни открыл и аккуратно вложил в руки Чимина стеклянный флакончик. — А это, Ваша Светлость, — он перешёл на шёпот, отчего Чимин неотрывно следил за своим слугой, — сандал. Зейн объяснил, что это масло стоит использовать, если хотите соблазнить своего мужа.
— Что ты такое говоришь?! — воскликнул юный господин. — Какие постыдные мысли живут в твоей голове! Дэнни, это… Это неприлично — соблазнять!
Но слуга продолжил, не обращая внимания на возмущения:
— Это очень терпкий аромат. А ещё он, — Дэнни наклонился к самому ушку, — усиливает возбуждение. Его нужно наносить на чувственные места, — легко коснулся пульсирующей венки на шее омеги, — сюда, — потом тронул запястье, — и сюда.
Чимин, порозовев щеками, осторожно поставил на столик масло, отодвигая от себя подальше и опуская на колени ладошки:
— Не надо никого соблазнять, Дэнни. Не надо. Давай на розе остановимся.
— Но Вы же не узнали последнего?
— Хорошо, — вздохнул, — показывай.
Дэнни проворно откупорил бутылочку и подал господину:
Омега несильно вдохнул: глаза непроизвольно закрылись и на лице появилась умиротворённая улыбка:
— Какой лёгкий и очень свежий аромат, Дэнни, — прошептал Чимин и уверенно заявил: — Хочу его. Его можно?
— Жасмин можно, мой господин, — хитро сощурил глаза камердинер. — Думаю, как раз стоит после выздоровления. Смотрите, и граф сегодня же падёт к Вашим прекрасным ножкам, — захохотал от души. — Но, наверное, лучше для начала сандал, например, сегодня к ужину Вас искупаю, а завтра — жасмин.
— Как падёт? — не понял Чимин.
— Зейн упомянул, что это масло полезно во время любовных утех. Оно что-то повышает у альф, и вероятность зачатия увеличивается во много раз, мой господин.
Чимин испуганно посмотрел на флакон в своих руках — опасный флакон, как ему почудилось — и отставил:
— Нет, Дэнни, всё-таки лучше роза, — бледнея, просит омега, — да, роза.
День прошёл за обычными занятиями: прогулка по парку вокруг особняка, обед в одиночестве — граф отсутствовал по срочным делам, а папа сослался на плохое самочувствие. Всегда уверенный и нужный, как глоток воздуха, Сокджин занемог. Сын перепугался не на шутку и навестил папу, что отдыхал в личных покоях. За пару месяцев, что они прожили в Герхарде, Чимин впервые переступил порог этой комнаты. Она была ничуть не меньше его, даже просторнее, и обставлена богаче. Но юного омегу это вовсе не волновало. Его мучало беспокойство только по одному — его папе.
Он лежал в огромной постели. Комната погружена во мрак, — окна занавешены — и кровать скрыта балдахином.
— Папа, — Чимин раздвинул занавески балдахина и присел на край, — как Вы себя чувствуете?
Джини медленно убрал руку со лба и открыл глаза:
— Почему ты ко мне обращаешься на Вы, Чимини? — слабо удивился он.
— Дэнни постоянно меня поучает, как нужно правильно к тебе… Вам… — сдаётся Чимин. — К тебе обращаться. Говорит, что мне не пристало так говорить. Ты бледный.
Папа лишь улыбнулся краешком губ.
— Не переживай, — положил ладонь на руку сына. — Бомелиус предупредил, что опасаться нечего. Он сказал, что общее расслабление организма пойдёт мне на пользу. Пару дней проведу в постели. Всё образуется, вот увидишь. Не печалься.
После обеда Чимин заглянул в библиотеку на первом этаже. Посидел в кресле мужа, напуская на себя серьёзный, задумчивый вид, вытягивал так же, как и он, ноги, то и дело укладывая одну на другую и меняя их местами в надежде принять удобное положение, но вскоре это развлечение ему наскучило, и он решился почитать. Пройдясь меж стеллажами и шкафами с книгами, — его муж, оказывается, имел очень разносторонние предпочтения — но, ничего не подобрав на своё усмотрение, оставил и эту затею. Грустно повздыхав, нашёл Дэнни на кухне. Он помогал Марте с ужином. Кухарка умело заправляла дюжиной помощников, поэтому камердинер спокойно восседал на высоком табурете, болтал ножками и следил за шустрыми поварятами, что сновали туда и обратно, обратно и туда с подносами, тазами, чугунками и прочей кухонной утварью.
Впервые услышав о Марте и её стряпне, Чимин представил низенькую, круглую и мягкую женщину. Но когда над его головой пробасил чей-то голос «это что ещё за посторонняя фигура на моей территории?», точно уж и не предполагал, что Марта может быть… такой!
Чимин подбежал к смеющемуся камердинеру и судорожно, обернувшись, вцепился в него. Сурово оглядывая серыми глазищами светловолосого юношу, доверчиво жмущегося к Дэнни, сообразила:
— А тощий-то какой! — вытерла мокрые руки подоткнутым за пояс фартуком и схватила его за руку и потянула к столу. — Ах ты, пресвятая Дева Мария! — хлопотала так быстро, что Чимин и не понял, как перед ним выросли мясной пирог и кружка молока.
— Это ты повинен, лодырь! Недогляд! — гаркнула на камердинера, что разом умолк, и погрозила пальцем. — Яблоки да яблоки! Ишь чего удумал! — и махнула на притихшего омегу, что старался не привлекать внимания к себе. — Его мясом надо кормить! Как молодой господин будет потомство вынашивать? У него силёнок-то и достаёт, что держать себя стояче! — и уже глянула на Чимина. Он быстро схватил кусок и откусил добрую часть. Кухарка довольно кивнула:
— То-то же! — хмыкнула. — Но некогда мне с вами прохлаждаться. Ужин сам не состряпается. А ты глаз не спускай да проследи, — зыркнула на камердинера, — чтобы съел до последней крошки. А Вы, — уже благосклоннее посмотрела на супруга графа, — мой господин, не серчайте на меня. Коли будете голодны, приходите, не пужайтесь меня, — и ушла.
— Неправда, яблоки тоже полезные. Да и вкусные, — Дэнни не решился это прокричать в мощную спину женщины и лишь недовольно пробурчал, а подом радостно поинтересовался: — Как Вам Марта, мой господин?
Господин ел и не решался ничего отвечать.
— Да Вы не бойтесь, — отмахнулся, слезая с табурета. — Она только кажется грозной, но каждая живая душа знает, что Марта — добрейшая из добрейших.
— Она… Она… — Чимин наконец выдохнул. — Она такая большая!
— Ещё бы, — Дэнни схватил пустую посуду со стола, — так она же альфа. Ей положено быть большой. Сейчас я отнесу, и мы пойдём.
— Дэнни, а пойдём на конюшни? — Чимин радостно соскочил с нагретого табурета и засеменил за слугой. — А Дэнни?
Небо нависало ниже. Тучи день ото дня тяжелее. Ветер, холодный и продирающий до костей, играл в волосах, забирался под ворот одежды и холодил тёплую кожу. Ноябрь с ранними закатами и поздними рассветами, противными дождями и усеянными мокрой листвой дорожками вступил в полноправное владение. Иногда дожди сменялись противной колкой крошкой, неустанно сыплющейся с небес. По ночам всё чаще и чаще мороз сковывал залитые дождями окрестности. Приближалась зима.
— Господь, сотворив лошадь, сказал ей: «С тобой не сравнится ни одно животное; все земные сокровища лежат между твоими глазами. Ты будешь топтать моих врагов и возить моих друзей. С твоей спины будут произносить мне молитвы. Ты будешь счастлива на всей земле, и тебя будут ценить дороже всех существ, потому что тебе будет принадлежать любовь властелина земли. Ты будешь летать без крыльев и разить без меча…»
— Как красиво! Это ты придумал, Дэнни? — Чимин, плотнее запахнув шерстяное пальто, поспевал за своим слугой.
— Нет, мой господин. Это арабская легенда.
— Арабская? — удивляется омега.
— Да, арабская. Неужели не слыхивали? — Дэнни косится на молодого господина, но не сбавляет шаг.
— Нет, — хмурится. Дэнни сразу заприметил, что если Его Светлость чего-то не знал, то хмурился. Вот и сейчас, ёжась от промозглого ветра, хмурил красивые бровки. — И где же находится эта арабская земля, Дэнни?
— Я не знаю, мой господин, но слышал, что там не бывает холодов и люди, отродясь, не видали снега!
— Не верю! — Чимин резко встал. — Не может такого быть! Врёшь ты всё мне! Да голову кружишь!
— Правда, правда, правда! — закивал головой слуга, подходя ближе к Чимину. — Спросите у Зейна! Он сам мне рассказывал.
По дороге к конюшням Дэнни ещё рассказал о горбатых лошадях, о бескрайних песках и о том, что помимо снега, там и дождей-то не бывает, но зато всегда жарко.
Солнце уже клонилось в закат, пока в спорах да рассказах дошли омеги до графских конюшен.
Ведя разговор о конюшнях, Чимин представлял сарай да десяток лошадей. И всё.
Миновав парковую зону, застеклённые оранжереи и заброшенный сад с полуразрушенной аркой, они оказались перед огромным павильоном.
— О боже! — шепчет омега, нервно хватаясь за рукав слуги.
— Да-а-а, — тихо восхищается камердинер. — Граф заботится о своей репутации!
А ведь и вправду: о величии рода принято судить по конюшням.
Из обтёсанного камня и крытая красной черепичной крышей, она занимала добрую половину дворовых построек. Чимин невольно ахнул: белоснежные колонны вдоль дугообразного здания, арочные входы, такие же арочные дубовые балки, украшающие изнутри потолок конюшни, запах сена и кожаных сёдел, конское ржанье, простор, свет — всё, смешавшись воедино, будоражило сознание впечатлительного омеги.
Справа от конюшни он приметил кареты, среди которых выделялось свадебное ландо, — каретный сарай, скорее всего. Особняком стояли ветеринарные постройки, а за ними дальше - загоны. Площадка же перед конюшнями засыпана мелкой, как на подбор, галькой.
Внутри, кроме сена и конского пота, пахло навозом. Недовольно поморщив носик, Чимин уже было повернулся обратно, намереваясь поскорее покинуть зловонное место, но с развороту уткнулся в чью-то грудь. Не ожидавший увидеть здесь ещё кого-нибудь, помимо Дэнни и конюхов, растерянно проморгался и отступил на шаг назад, задрав голову на вошедшего, — перед ним стоял кузен графа Чонгук.
Несмотря на ноябрьский холод, мужчина был одет легко: белая сорочка с расстёгнутым воротом, шейный платок беспорядочно свисал обоими концами на грудь, рукава закатаны по локти, черные брюки заправлены в кожаные сапоги с высокими, забрызганными грязью голенищами; в одной руке он держал чёрный суконный редингтон, другой же нервно сжимал хлыст.
— Вы?! — слишком уж громко выдохнул Чимин. — Что Вы тут делаете? Следите за мной?
— Хочу задать Вам, ангел, тот же вопрос, — игнорируя возмущения, альфа, хмурясь, посмотрел поверх головы Чимина в глубь конюшни и только потом одарил его вниманием и почтительно склонил голову, но тут же выправился во весь огромный рост, занимая собою почти всё входное пространство.
— Вы… В-вы… — Чимин искал поддержки в Дэнни, но слуга, быстро смекнув что к чему, оставил господ наедине. Повертев головой и не заприметив камердинера, Чимин застыдился: впервые он наедине с малознакомым альфой. Чонгук с внимательным интересом наблюдал за супругом кузена и не понимал его волнения, но, обернувшись и никого не увидев, догадался, почему омега смутился и мило покраснел: они одни.
Улыбнувшись краем губ, альфа приблизился:
— Раз уж здесь только мы, мой ангел, то идёмте со мной, кое-кому Вас представлю.
На последнем слове Чонгук уверенно схватил ладошку Чимина и быстро повёл между рядами лошадиных стойл. Омега был настолько обескуражен несоблюдением приличий и наглостью, граничащей с простотой, что и не осмелился перечить, а лишь покорно засеменил, стараясь поспеть за широким шагами альфы. Он вертел светлой головкой по сторонам, разглядывая рыжие, гнедые, серые лоснящиеся конские крупы.
В конце длинных загонов отдельно от остальных находилось ещё два. Из-за перегородки, свесив морду, мирно жевала сено вороная кобыла. Услышав шаги, она подняла голову. Кобыла замерла, пристально изучая приближающихся, а потом вскинула голову с длинной гривой и громко и протяжно заржала.
— Узнала, — приблизился альфа к ней и довольный провёл ладонью по гладкой шерсти между глаз, — узнала, родная. Конечно же, ты меня узнала.
Чимин не осмелился подойти ближе, остановившись чуть позади, наблюдая за нежной сценой. Ему казалось, словно лишний здесь, что ему не стоит видеть столь сокровенного, интимного, не предназначенного для посторонних глаз: как сильный мужчина с трепетом и заботой обнимает морду животного и лбом утыкается в неё и, прикрыв глаза, шепчет ласковые слова; оба так и стоят замерев.
В надежде, что его ухода не заметят, Чимин отступает назад и вдруг замирает: в затылок кто-то дышит. Он чувствует макушкой тёплое влажное дыхание и тихое пофыркивание. От неизвестности по спине побежали мурашки, и, легонько вздрогнув и медленно повернувшись, омега оказывается лицом к морде огромного чёрного, как ночь, коня, в глазах которого он видит перепуганного на смерть себя.
— Па-а-а-апочка! — в испуге вскрикивает Чимин и отшатывается назад.
Резкий окрик потревожил коня, и он, задрав под потолок морду, поднялся на дыбы, вскинул передние копыта и громко заржал. Верхняя чёрная губа обнажила ряд крупных зубов, а из пасти и ноздрей вырвался пар. Словно это и не конь разбуянился. Словно это сам дьявол вырвался из преисподней! Чимин не смел и шевельнуться: стоял как истукан и глядел, как два огромных копыта опускались на него. Но вот он почувствовал резкий рывок, и его уверенно толкнули за спину. Прикрыв лицо руками, не дышал и ждал. Омега ждал своей погибели. Он слышал мощный, отдавшийся дрожью под ногами удар копыт по деревянному настилу, топот сапог, недовольное конское фырчанье и тихую успокаивающую речь.
А потом сразу стало тише, как будто ничего и не было или замерло на минуту от страха. Открыв глаза, Чимин увидел Чонгука, внимательно изучающего его и успокаивающе похлопывающего по шее животное. Ещё раз проведя рукой по гриве, альфа осторожно подошёл к нему.
— Ты не упадёшь в беспамятстве, — мужчина отнял руки омеги от лица и обхватил своими тёплыми. Он чувствовал, как они мелко подрагивали.
— Не отпускай меня, — шёпотом взмолился омега. — Прошу не отпускай!
И только по голосу альфа понял, что омега, пытающийся скрыть панику, очень сильно напуган.
Чонгук привлёк к себе Чимина, подхватил на руки и, пройдя дальше мимо стойл, через широкий проём вышел на сеновал.
Вокруг разбросаны копны душистого сена. Альфа плотнее прижал омегу и уверенно пошёл в дальний угол. Опустившись и удобнее усевшись, устроил на коленях Чимина и обнял его. Омега и сам не заметил, как сильнее прижался к мужчине, укладывая голову на грудь и прислушиваясь к мерному биению сердца. Оба молчали. Чонгук начал тихонько раскачиваться и поглаживать спину. Он поцеловал светлую макушку и опустил на неё подбородок, устремив задумчивый взгляд в стену напротив. Долго они так просидели в куче скошенной травы, пока Чонгук понял, что омегу сморило.
Наблюдать за спящим ангелом в его постели — это одно. Но вот так близко, держа на руках! Чёрные ресницы отбрасывали тени на юное лицо. Присмотревшись, Чонгук заметил на переносице и яблочках щёчек россыпь мелких, едва заметных веснушек. Иногда омега морщил носик, отчего он покрывался волнами морщинок. От жара, исходящего от альфы, щёки слегка раскраснелись, из-за чего омега казался ещё моложе, невиннее и желаннее. Поддавшись возбуждению, Чонгук осторожно, надеясь не потревожить сон, провёл ладонью по щеке, а потом большим пальцем по нижней губе. Омега вновь поморщился, сладко причмокнул, но так и не проснулся. Помедлив, альфа наклонился ближе к лицу и замер на мгновенье в раздумьях, но всё-таки закончил задуманное: приник губами к желанным губам. Ресницы задрожали, и глаза медленно открылись. Отстранившись, Чонгук ждал. Он ждал пощёчины, криков, упрёков, а может быть, и слёз. Но ничего из этого не последовало. Альфу даже не оттолкнули: омега ясными глазами смотрел в ответ, изучая черты близкого лица, и чувствовал на своём жаркое дыханье.
— Подари мне жизнь? — шепчет Чонгук, вновь приближаясь.
Чимин непонимающе хмурит брови:
— Кто ты? — опаляет своим дыханьем чужие губы.
Но в ответ получает девственный поцелуй.
— Ты прекрасен, как ангел небесный! — шепчет в губы Чонгук и отстраняется.
— А ты, как демон, коварен и жесток, — отдавался во власть нового поцелуя, далеко не девственного.
В особняк возвращались в густых сумерках и полном молчании. Чимин шёл не спеша впереди, а следом чуть поодаль не отставал Чонгук. Лишь раз омега остановился, повернув голову вбок. Чонгук, тоже остановившись, ждал, с затаённым дыханием рассматривая профиль.
Недалеко от парадного крыльца, выдыхая клубы пара, пританцовывал Дэнни. Завидев молодого господина, радостно всплеснул руками и чуть ли не побежал навстречу:
— Ах, мой господин! Морозец всё сильнее. Уже совсем стемнело. Мы опаздываем к ужину. И граф, наверное, заждался. Поторопимся, мой господин!
Но Чимин молчал и строго смотрел на своего слугу.
Слуга, растерявшись, сразу и не нашёлся, что ответить, и недоумённо открыл рот, но сказать ему не дали:
— Не нужно, Дэнни. Иди в дом. Я сегодня сам. Прикажи только, чтобы натаскали мне воды, да погорячее. Сегодня я искупаюсь сам. А ты ступай, Дэнни, ступай.
На этих словах омега пошёл к особняку, в котором ярко полыхали окна на первом этаже: наверное, муж и папа уже ужинают.
Дэнни проводил озадаченным взглядом господина, а потом таким же одарил и кузена графа, всё это время стоявшего в стороне. Слуга знал, что никто и не соизволит объяснить, что же случилось с Его Сиятельством, но одно он понял точно: между братом графа Ким Намджуна и его супругом что-то произошло.
Оказавшись в ярко освещённом холле, Чимин столкнулся с мужем и папой. Граф допрашивал слуг, так как его супруг вот уже как пару часов, а может быть, и дольше не появлялся в доме. И когда с особым пристрастием допрашивали лакея, на пороге появился Чимин.
— Что здесь происходит? — поинтересовался омега, увидев вереницу слуг, стоявших вдоль стены с опущенными головами.
— Слава небесам! — чуть ли не плача, воскликнул взволнованный папа и, протянув руки к сыну, пошёл к нему навстречу.
Граф махнул рукой, давая понять, что допрос окончен, и тоже пошёл к супругу:
— Соизвольте объясниться, где Вы были так долго? — громко спросил на ходу.
За спиной раздались шаги, и Чимин оглянулся: в холл вошли Чонгук и Дэнни. Граф пытливым взглядом окинул кузена, потом супруга, а растерянный Джин посмотрел на Чонгука и обратился к сыну:
— Да, — не отрываясь от лица Чонгука, уверенно ответил Чимин. — Мы с Дэнни ходили посмотреть конюшни, а там был господин Чонгук. И он любезно согласился показать…
— … Голиафа, — перебил Чонгук, выдержав тяжёлый взгляд брата. — Я показал ему Голиафа.
Дэнни, стараясь не привлекать к себе внимания, быстро прошмыгнул мимо и скрылся за дверьми, ведущими в ту часть особняка, где живут слуги.
— Что ты сделал? — неверяще переспросил граф с придыханием. — Да как ты посмел подпустить моего супруга к этому дьяволу!
Ким Намджун разозлился, отчего его лицо начало краснеть, зубы со злостью сжались, и, намереваясь отчитать Чонгука как сопливого мальчишку и набравши в груду побольше воздуха, ткнул в его сторону пальцем, но ему не дали сказать и слова.
— Я устал, — мягко высвободил руки Чимин из плена папиных рук и последовал к лестнице. — Сегодня ужинайте без меня, — бросил через плечо. — Я лягу раньше.
Все трое проводили омегу молчаливыми взглядами.
Ночью Чимин спал чутко, точнее почти не спал. Он то подолгу смотрел в потолок, то садился за столик и придирчиво разглядывал в зеркальном отражении своё лицо, то снова ложился. Если засыпал, то забывался беспокойным сном, но каждый раз, вздрагивая, в испуге широко распахивал глаза: ему чудилось, будто стоит уснуть, как кто-то подходит к его постели и наблюдает за ним. Но в комнате он был одинок.
Не выдержав, омега снова откинул край тяжёлого одеяла и босыми ногами прошлёпал к окну: за окном в танце кружили крупные хлопья первого снега.
Возможно, к утру земля покроется девственным снегом. Только вот омеге оттого не становилось легче. На душе неспокойно: новое, до селе незнакомое томило неопытную душу, оно тихой печалью окутывало его. И чем глубже Чимин погружался в непонятные чувства, тем больше сковывали смятенье и страх и давили, давили, давили. Омега изнутри раскалывался, распадался, но из горла не вырвалось ни звука. Чимин задрожал, в испуге прижался лбом и ладонями к оконному стеклу, желая остудить разгорячённые мысли, волновавшие юную кровь.
Тишина. Всхлип. Неуверенный. Робкий. Словно просящий разрешения на ещё один, только более громкий. И снова всхлип. Другой. И вскоре комнату наполнили жалобные рыдания. Они словно просили прощения, просили понять, что омега не виноват. Это не его вина! Он сказал бы сейчас так много, что томило и мучило его, резало сердце. Чимин пытался убедить себя. Он опустился на пол и обхватил голову руками:
Он мотал головой, желая убедить себя, что всё это неправда и быть такого не может! Не может замужний омега воспылать чувствами к другому. К другому альфе. Незнакомому альфе. И он ещё громче беспомощно всхлипывал.
Вдруг горло сдавила тишина. олгие часы вот так в беспамятстве просидел он под окном. Потом встал, вернулся в постель и уснул.
Никто не знал, почему юный омега плакал.
Снежный вихорь давно угомонился, и из-за туч выглянул рогатый месяц. Только он слышал страстную молитву. Только он знал, что плакал омега по человеку, но не по своему мужу. А совсем по иному человеку.
Старик ноябрь за одну ночь помолодел, посвежел — на обледеневшие поля выпал снег.
Омега в испуге распахнул глаза и сел в постели.
Назад | Содержание | Вперёд