25 мая 2020. Понедельник

В наших с Аней разговорах по телефону она часто говорила о путешествиях. В отличие от меня она уже много где бывала. Я иногда задерживал дыхание, чтобы лучше слышать ее голос из динамиков старенького китайского смартфона, закрывал глаза и с ее слов пытался представить разные места нашей планеты, которые она описывала по памяти – чаще всего из Франции.

– В мире нет места лучше! – возбужденно говорила она, когда речь заходила о Париже.

А я слушал ее рассказы про этот город, о котором знал только со слов Хемингуэя и из фильмов Вуди Аллена и Жана-Пьера Жёне, и думал, что для меня это такое же мифическое место, как Нарния или академия Шармбатон. Аня возбужденно описывала картины из музея Орсе, говорила о Елисейских Полях и Триумфальной арке, о недавно сгоревшем Соборе Парижской Богоматери, о Саде Тюильри, Латинском квартале и Парижском Диснейленде…

– Когда все закончится, тебе обязательно надо там побывать! – несколько раз повторяла она.

Я улыбался, кивал, хотя она не могла меня видеть, и непременно со всем соглашался. А сегодня мы решили встретиться.

Точнее сначала был последний день школьных занятий. Он не сильно отличался от предыдущих. Разве что учителя поздравляли нас с окончанием «этого долгого пути длинною в одиннадцать лет» и «началом нового этапа в вашей жизни». К зуму даже подключилась директриса и сказала, что «передает нас новому учителю, имя которого жизнь!» Я не удержался и заржал. Уж до чего бывает я пафосно пишу в своем блоге (за что мне потом стыдно), но до такой абсурдной высокопарщины я еще не доходил.

А потом – все. Получили итоговые оценки, и последний урок – их сегодня поставили всего два – последний урок кончился.

Я еще какое-то время сидел перед уснувшим ноутбуком и пытался хоть на чем-нибудь сосредоточиться. Что делать дальше? Понятно, что впереди месяц подготовки к экзаменам, и сами экзамены, и поступление в университет – это я умом понимаю, но вот по ощущениям… Пока не верю. Представить себе, что пройдет лето, наступит сентябрь, а я не пойду в школу как обычно, как одиннадцать предыдущих раз… Нет, это невозможно!

Я немного побродил по пустой квартире, не зная куда прислониться, и, ткнувшись в окно, простоял так еще минут тридцать, глядя на макушки тополей возле реки. За ними маячила полосатая труба завода. Так что дальше? Тополя, поглаживаемые ветром, кивали и кланялись, а труба продолжала стойко торчать над ними.

Позвонила Аня. Она тоже маялась от безделья. Сказала, что не может в такой день сидеть дома, и предложила встретиться. Я возразил, что карантин.

– Ты телевизор что ли смотришь? Протри свои розовые очки от пыли! – засмеялась она. – Его уже неделю как никто не соблюдает.

Официально режим самоизоляции продлен еще на неделю, но уже с прошлого понедельника всех выгнали на работу и люди табунами шатались по улицам.

Я натянул маску на лицо, всунул руки в одноразовые перчатки и отправился на встречу с Аней.

Мы гуляли по набережной Кубани. Солнце сквозь деревья светило нам в спины. От реки тянуло прохладой. Ветерок подергивал Аню за волосы – она все время убирала их за уши. Ее ресницы порхали над медицинской маской. Иногда мы останавливались, склонившись над перилами, любовались медленным течением. Оно бежало тут тысячи лет до нас и, наверное, продолжит свой бег еще на тысячи лет вперед. В нем чувствовалась неумолимая сила.

– Как думаешь, что будет дальше? – спросила Аня.

Она, накручивая на палец черный локон, смотрела на реку и улыбалась.

– Дальше будет лето, – сказал я.

Вдали белым вздутым пузом с красной черепичной крышей сверкала плотина.

– В смысле у тебя есть какой-то план или типа того?

Я засмеялся, представив, как подобно Джокеру из «Темного рыцаря», картинно, добавив в голос брутальной хрипотцы, отвечу: «Разве я похож на человека, у которого есть план?» Но мой смех резко оборвался – я вдруг вспомнил, что еще недавно у меня был план, и, слава богам, он провалился.

– Нам бы только ночь простоять, да день продержаться, – тихо пробормотал я в маску.

Аня не услышала. Я стянул маску на подбородок, чтобы она не мешала говорить. Аня завороженно смотрела на противоположный берег. Там в заводи купалась бурая птица с взъерошенными перьями на маленькой головке. Она на мгновение как бы ныряла и одновременно лупила крыльями по воде, потом отскакивала на каменистый берег, оглядывалась и снова ныряла.

– Знаешь, а мы бы могли сделать это лето самым лучшим, – сказала Аня, коротко взглянула на меня и, быстро заморгав, вернулась к созерцанию птицы. – Последнее школьное лето.

Птица нырнула еще раз, потом внезапно, без какого-либо предупреждения скакнула вверх по склону, и еще раз, словно не птица, а кузнечик — глаза не успели заметить, как она мгновенно упорхнула.

– Потом универ… поступление…

– Ты все так же собираешься на международные отношения? Строить карьеру дипломата или кого там из них дрессируют…

– Родители хотят.

– А ты?

– Я, да… – растерянно сказала Аня.

Она отвернулась от реки, сняла маску и, запрокинув голову, подставила лицо ветру.

– Ты же рисуешь, – сказал я.

– О-о-о, – протянула она.

Дерево качнулось, ветка, загораживавшая солнце, отклонилась в сторону – на Аню упал свет. Она зажмурилась и отодвинулась.

– «Ты должна научиться зарабатывать на жизнь», – сказала она, изображая грубый мужской голос. – «Тебе нужно попасть в хорошее общество. Знаю я этих твоих – только и делают, что причинное место к красной площади прибивают и в футбольные матчи на самом интересном прерывают».

– Покажи свои рисунки, – сказал я, шагнув в пятно света.

Меня на мгновение ослепило.

– Еще чего. Это личное! – преувеличенно возмутилась она

Ветер затих – дерево вернулась назад, снова загородив собой солнце. Я стоял лицом к реке. Аня – спиной. Она опустила голову. Ее волосы покачивались в нескольких сантиметрах от моего лица. Плечи касались друг друга. Она повернулась ко мне. Мы встретились взглядами. В носу защекотало тонким запахом духом.

– Как же я их покажу? У меня нет с собой.

Я пожал плечами.

– Тогда опиши словами. Я сам их нарисую у себя в голове.

Она засмеялась.

– Я люблю картины, – сказал я.

– Я тоже, – почти шепотом ответила она.

Снова подул ветер. Подхватив прядь Аниных волос, он бросил их мне в лицо. Аня вновь засмеялась и убрала волосы за ухо. На перила рядом с моей рукой опустился воробей. Уставившись на меня, он два раза мигнул своими маленькими глазками-бусинками, потом мигнул на Аню, и так же внезапно исчез, как секунду назад появился.

– А как насчет тебя? – спросила Аня.

– Меня? – растерялся я.

– Да! Мою судьбу мы определили. Из меня получится Сальвадор Дали в юбке или вроде того. А ты чем будешь заниматься?

– Я… просто…

– Может, ты пишешь стихи?

– О, нет. Только не стихи.

– Жаль, я бы почитала.

– Правда?

– Так, значит, пишешь?

– Да нет же!

– Тогда что?

Желая услышать ответ, она вся подалась вперед – казалось, она вот-вот порхнет ко мне, как оторванный с дерева лист, и я, конечно же, поймаю ее … Точно не знаю, как это произошло, но в этот момент мы поцеловались. Поцелуй длился недолго и получился каким-то неуклюжим. Уже в следующую секунду между нами лежало полтора метра пропасти.

Отвернувшись друг от друга, мы молча смотрели на противоположный берег. Аня бросала на меня косые взгляды, и краем глаза я видел, как она улыбалась. Сам я потерял контроль за лицом. От улыбки свело скулы.

Аня засмеялась и сказала:

– Что ты делаешь? Тут повсюду вирус!

– Что я делаю? – возмутился я. – Это что ты делаешь?

Полтора метра пропасти мгновенно исчезли. Мы снова поцеловались.

Потом мы еще долго, держась за руки, бродили по берегу реки. Тут Аня призналась, что я понравился ей с самого начала, с того первого дня, как нас посадили вместе за одну парту. Я от удивления едва не выпалил: «Так почему же ты вела себя как стерва?!» – но благоразумно промолчал.

– Представляешь, что я чувствовала, когда вы с Сашей начали встречаться, – сказала Аня и добавила. – А потом… Я знаю, так думать плохо, но я ничего не могла с собой поделать… Потом, когда вы поссорились, или что там у вас произошло? И ты куда-то пропал… И говорили, чуть ли не сходишь с ума… В душе я ликовала. Я ругала себя за эти мысли, но продолжала радоваться. Прости. Тебе было очень плохо?

Мы остановились рядом со скамейкой. На другом берегу набок заваленное дерево окунало листья в воду. Река продолжала стремительно нестись мимо нас. Я смотрел на Аню. Ее ресницы дрожали. Из глаз, казалось, вот-вот хлынут слезы.

Наверное, не позвони у нее телефон, не отвернись она тогда, я бы вывалил на нее все свои внутренности – я бы выдал все: про себя, про блог, и про историю с бомжом… Мне до смерти требовалось излить, наконец, душу, выдавить накопившийся внутри гной – очиститься и обновиться. Но, к счастью, ей в этот момент позвонили.

Извинившись, она отошла не несколько шагов в сторону. Я сел на скамейку. По телефону Аня разговаривала долго, иногда повышая голос, иногда, замолкая, только кивала. До меня долетали едва распознаваемые обрубки слов. Небо заволокло белой пленкой облаков. Прямо над головой пленка как будто потрескалась, и тонкий разрыв заполняла густая синева.

Вернулась Аня. Сказала, что ей срочно надо бежать закончить одно дело, которое никак нельзя решить по телефону. Я проводил ее до остановки. Перед тем, как сесть в автобус, она, улыбаясь, сказала:

– Вечером я тебе позвоню.