6 ноября 2019. Среда.

Мать сегодня ходила на родительское собрание… О том, что было, когда она вернулась, писать нелегко. Нелегко подобрать слова. Что-то типа «и земля разверзлась, и грянул гром среди ясного неба, и проклятия всего мира обрушились на мою несчастную голову…» Нет такие слова не подходят. Ирония тут совершенно ни к чему. Потому что она права. Я сначала хотел проигнорить, как обычно пропустить мимо ушей, потом злился, думая, – она ничего не понимает… Но сейчас, после нашего разговора, я понимаю: она права.

Оценки за прошлую четверть у меня хреновые – да и те, что есть, я получил чудом: кто-то поставил якобы авансом, кто-то «сжалился», кто-то просто не захотел портить статистику. Так что ничего хорошего от сегодняшнего похода матери в школу я не ждал.

Вернувшись домой, она долго молчала. Еще с порога я понял – дело дрянь. Она не смотрела на меня. Даже не поздоровалась. Пока на кухне она разогревала себе еду, я тихо сидел за столом, не решаясь уйти в свою комнату. Она стояла ко мне спиной. Размеренно гудела микроволновка. В соседней комнате неразборчиво бубнил телевизор. Все звуки долетали словно издалека, словно сквозь вату. Напряжение на кухне росло. Звенел сам воздух, будто наполненный угарным газом. Казалось, неверное движение или, что еще хуже, какой-нибудь звук, подобно искре, способны были взорвать всю квартиру к чертям собачьим. Потом внезапно напряжение спало. Я осторожно поднял глаза на спину матери и увидел, как ее плечи сотрясались, а сама она, склонившись над раковиной, беззвучно плакала.

Больно кольнуло в сердце. Ножки стула внезапно словно изогнулись. Я потерял уверенность в твердости пола. Нерешительно и как-то жалобно я протянул:

– Ма-а-ам.

Послышался отчаянно потрясший меня всхлип. Она не отвечала.

– Мам, ну ты чего?

Не оборачиваясь, она сказала:

– Зачем ты так со мной?

Меня накрыло дежавю. Когда-то давно в прошлой жизни уже было такое. Хотя тогда, конечно, хуже – мать плакала с надрывом, в голос, не успокаиваясь и причитая «за что?» Но и сейчас было нелегко вынести ее слезы. Я почувствовал себя мудаком, последней мразью на Земле.

Мама села за стол передо мной. Тушь потекла – глаза превратились в два расплывчатых черных пятна. На щеках блестели слезы.

– Скажи, ты меня совсем за человека не считаешь?

Я тяжело сглотнул застрявший в горле ком.

– Я на двух работах пашу как лошадь днем и ночью, чтобы оплатить твой долбанный лицей, – она снова сорвалась в плач, – а ты вот так меня благодаришь? Кирилл! Ну почему? Выйди на балкон, посмотри вокруг – посмотри-посмотри – ты всю жизнь хочешь гнить в этом болоте? Кирилл! Ну как ты не поймешь… Еле сводим концы с концами… Ипотеку отдали только благодаря дому деда с бабкой… Такой жизни ты для себя хочешь? Такой?! – она уткнулась лицом в ладони, из груди вырывался плач, – Я каждый день медсестрой… за грудничками-отказниками… столько насмотрелась – на две жизни вперед хватит… Думаю – все ради сына… Думаю – и не такое вытерплю, если придется… А ты вот так?

Она замолчала – не могла больше вымолвить ни слова – плечи сотрясались от рыданий. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Мне хотелось умереть, не вставая со стула. Я не знал, что говорить. Ощущение невыносимого стыда выжигало меня изнутри.

В дверном проеме появился отчим. Он пробормотал:

– Что тут у вас происходит?

Мама мотнула головой и прошептала:

– Уйди.

Он несколько секунд ошалело хлопал глазами, потом молча развернулся и, громко сопя, пошел обратно смотреть телевизор. Его появление разрядило обстановку. Мама перестала плакать. Она вытерла глаза салфеткой – на бумаге остались черные пятна от туши. Потом спокойным голосом пересказала, что было в школе. Я слушал молча.

На самом собрании обо мне не говорили: одних хвалили, другим советовали подтянуть те или иные предметы, обсуждали общие организационные вопросы и затронули выпускной – до него еще уйма времени, почти целый год, но думать посоветовали уже сейчас. Когда общее собрание кончилось, маму попросили пройти к директрисе. Тут уж мне перемыли все косточки. Видите ли, это лучшая в городе школа; образцово показательный класс; планируется несколько золотых медалей (одна из них, разумеется, достанется Корниловой); все ученики поступают в ведущие вузы страны и прочая стандартная байда. Потом маме показали мои оценки, пришли какие-то учителя, стали жаловаться. Преподаватель по информатике, лысеющий мужик с пивным животиком и мягким характером, даже неуверенно сказал, что я «вроде как умный парень, но ленивый и безответственный». Видимо он увидел, как сильно расстроилась мама, и решил таким образом поддержать ее. По ее словам, она краснела и не знала, куда деть глаза.

Короче ситуация следующая: если я не исправлюсь за следующую четверть, то они «будут рекомендовать перевести меня в другую школу», так как я типа не справляюсь с нагрузкой, и мне нужно что-то попроще. Говоря нормальным языком, они попросту меня вышвырнут.

Под конец мама успокоилась и сказала:

– В общем, это твоя жизнь. Делай с ней что хочешь.

Она ушла спать, а я еще долго сидел на кухне, будто прикованный к одному месту. Я слышал, как неразборчиво шептались мама с отчимом, как выключился телевизор, как на улице вдруг залаяли собаки, и кто-то под окном громко выругался пьяным голосом. Потом я пошел писать этот текст. Сейчас допишу его и попробую лечь спать. Грудь когтями разрывает от тягостного непонятного чувства. Надеюсь, когда я поставлю точку, обозначив конец этого текста, мне станет легче.