29 января 2020. Среда

В последние дни школу наводнил поток выпускников. В большинстве ВУЗов, где они учились, шли каникулы, и они, вспомнив свою альма-матер, устремились делиться с нами своими сокровенными знаниями о Большом Мире, лежащем за полторы-две тысячи километров необъятных просторов страны. Конечно, не все приехали из Москвы и Питера – некоторые учились ближе: кто в Краснодаре, Ростове или Новочеркасске, в Белгороде или Казани.

Одна девочка приехала из Рязанского меда – об учебе ее слушали невнимательно – у нас никто не собирался на медицинский, но о городе в пять раз крупнее нашего захолустного Мухосранска, о раздольной студенческой жизни, о таком удивительно далеком мире не на отшибе, а в самом центре России, ее заваливали вопросами так же, как и других счастливчиков, которым удалось отсюда вырваться.

Обычно они приходили на алгебре. Наша школа с физмат уклоном выпускала в мир будущих инженеров, строителей, программистов, экономистов и всяких там проектировщиков, поэтому теснее всего их отношения за время учебы складывались именно с учительницей математики. Они рассказывали о своих достижениях, учительница внимательно слушала, кивая головой, соглашалась, не без основания гордилась – все они ее заслуга.

Особенно интересно наблюдать за выпускниками прошлого года. Они с горящими глазами как из пулемета строчат историями одна увлекательней другой. Я слушаю их с открытым ртом: когда кто-нибудь из них, робко приоткрыв дверь, заглядывает в кабинет, я откладываю в сторону учебники и в сладком предвкушении готовлюсь незримо прикоснуться к чужой далекой жизни.

Дима наоборот затыкает уши и продолжает как ни в чем не бывало решать свои любимые задачки. Я на днях не выдержал и спросил его, неужели ему неинтересно, что они рассказывают.

– Интересно, – ответил он. – Но математика интересней.

Только однажды он оторвался от задачника, когда к нам пришел парень из Физтеха с седыми висками, как у Фандорина. Тогда Дима так тянул шею, весь обратившись во внимание, что, казалось, вот-вот мимикрирует под жирафа. Я, не выдержав, засмеялся, чем нарушил монотонную лекцию выпускника о величии выбранного им вуза.

Кто-то с задних парт спросил, куда поступать, если не знаешь, кем хочешь стать. Он ответил:

– Не знаешь, куда поступать, иди на экономический. Потом правда всю жизнь будешь жалеть, но зато не попадешь в армию.

– Меня и так, может, в армию не возьмут …

– Тебя, может, в рай не возьмут. А в армию всех берут.

Когда выпускник ушел, Дима пробормотал что-то вроде «надо больше работать» и с особым остервенением набросился на свою тетрадку с нерешенной задачей.

Я заметил, что те, кто закончил школу несколько лет назад и уже отучился два-три курса в университете совершенно по-другому к нам обращаются. Если вчерашние выпускники, полные энергии и энтузиазма, распираемые от желания поделиться со всем миром их эмоциями и мыслями, выливают на нас весь свой поток сознания, как миссис Дэллоуэй на читателей Вирджинии Фулф, то выпускники с двух-трех летним стажем студенчества смотрят на нас как на детей, и либо пытаются фальшиво умничать, либо принимают утомленный от жизни вид: их ничего не волнует, они от всего устали, они все видели, они дерзки и скептичны – любой вуз, по их мнению, говно, система прогнила, а школьное образование зашло в тупик. На таких я смотрел и думал: им легко говорить – они живут и учатся в Москве и, видимо, забыли, что когда-то сидели на моем месте и мечтали жить и учиться в Москве…

Встречи с выпускниками на какое-то время заряжают меня мотивацией. Я с воодушевлением и с решительным настроем, что сейчас выучу все знания мира, хватаюсь за учебники, но вскоре запал выгорает и на его месте остаются сомнения: а что дальше? Ну вот выучу я все тесты по ЕГЭ – дальше что? Дальше поступление в университет. В какой? На кого? Серьезно, кем ты собираешься стать, Кирилл? Я пока не нашел ответов на эти вопросы.

Еще после того, как я стал подрабатывать после школы, резко сократилось время. Оно куда-то пропадает – растворяется в небытии, как пожирающая собственный хвост змея. Дело не только в том, что я трачу несколько часов на раздачу листовок или, как вчера, на расклейку объявлений на автобусных остановках, но и потом, вечером, у меня совершенно не хватает сил даже на то, чтобы оторвать книгу от стола. Только вот сегодня в Центре Занятости Молодежи сказал, что работы нет, и я смог сесть за написание этого текста.

Дополнительные занятия, естественно, я тоже пропускаю. Наталья Алексеевна сегодня даже спросила:

– Кирилл, ты передумал сдавать ЕГЭ по моим предметам?

Я не передумывал.

– Тогда почему ты перестал посещать занятия?

Я что-то мямлил в ответ – не додумался заранее подготовить легенду. Сказать правду я не мог, так как весь этот разговор происходил на предпоследнем уроке при полной одноклассников аудитории, включая Сашу. Да и в личной беседе я бы едва осмелился выдать хоть каплю правды. Если хорошенько подумать, когда вообще я говорю правду? Если только в те моменты, когда сажусь за компьютер, чтобы из голой страницы вордовского документа сделать очередную историю своей ничем не примечательной жизни в далекой южной провинции…

– Кирилл, ты парень неглупый, местами даже очень неглупый, – сказала Наталья Алексеевна после урока, когда мы остались наедине, – но все устроено так, что для сдачи экзаменов ума недостаточно. Он даже не всегда нужен. А вот что действительно необходимо – это тщательная подготовка. Ты собираешься поступить в хороший вуз или хочешь остаться здесь?

Вопрос, конечно, был риторическим. В последнюю неделю всего раз к нам пришел выпускник, который в силу семейных обстоятельств не смог уехать из города – учился и работал здесь. Он не блистал знаниями, экзамены сдал средненько, но баллов вполне хватило бы, чтобы поступить в какой-нибудь московский технический университет второго-третьего эшелона. У него сильно болела мама, поэтому ему пришлось остаться. Мало кто в школе знает об этом – не знал и я до вчерашнего разговора с Натальей Алексеевной – ее слова меня потрясли, потому что, когда он приходил – тот парень – все мои одноклассники (и я тоже) смотрели на него презрительно, даже в какой-то степени брезгливо, как на безнадежного неудачника, как на выпавший из помойного ведра мусор. И каждый думал, что таким не станет.

Честно говоря, я бы, может, и не сел ничего писать сегодня – уж очень устал за последние дни, если бы не одна встреча, которая просто выбила меня из колеи. Расстроенный из-за отсутствия работы, я возвращался домой. Я не сразу заметил на лавочке перед подъездом сгорбленную невзрачную женскую фигуру в каких-то лохмотьях. Погруженный в собственные мысли, я бы прошел мимо – мало ли кто это может быть – если бы она не окрикнула меня:

– Кирилл, привет!

Ее сухой скрежещущий голос больше походил на кашель. Я остановился. Женщина долго молча смотрела на меня сильно запавшими тусклыми безжизненными глазами. Черты лица мне были смутно знакомы, но я никак не мог припомнить, где видел ее раньше.

– Не узнаешь? – прищурившись, спросила она.

Морщины от уголков глаз глубокими шрамами разрезали ее высохшее, как у мумии, лицо. Челка мышиных волос выбилась из-под косынки. Она с какой-то легкостью, со своеобразным изяществом, откинула их со лба. И я с ужасом понял, кто передо мной. Этот жест я знал с детства. Так делала давняя мамина подруга наша соседка с первого этажа Кошкина Валентина Борисовна.

Кажется, я упоминал ее раньше. Это у нее несколько лет назад умерла дочка. Точнее Валентина Борисовна случайно убила дочь, когда ее полуголую в мертвецки пьяном состоянии принесли домой какие-то незнакомые люд. Она хотела только наказать дочь, проучить ее ремнем, но та, шатаясь, бросилась убегать по квартире и, поскользнувшись, ударилась виском об угол стола. Видимо тюремный срок кончился.

– Совсем взрослый стал, – сказала Валентина Борисовна, не сводя с меня глаз.

Мне стало не по себе. Я лихорадочно пытался сообразить, как вежливо, но поскорее уйти.

– Мама дома?

– Нет… Не знаю… Скорее всего нет, – сказал я.

Мы какое-то время молчали. Валентина Борисовна закурила сигарету. Потянуло горьким дымом. Я переминался с ноги на ногу.

– Не куришь?

Я помотал головой.

– Хорошо. Правильно.

Мы снова молчали. Воздух медленно набухал сумеречной серостью. Будто сквозь мутное стекло я видел, как алеет тонкий кончик сигареты. Валентина Борисовна рассматривала меня рассеянным взглядом. Я смотрел куда угодно: вверх на голые искривленные стебли виноградника, вниз на черные асфальтные пятна под ногами, по бокам на облупленную краску с балконов на первом этаже, на приоткрытую манящую внутрь дверь подъезда – только бы не встретиться с ней глазами.

– Ну ладно, Кирюш. Не хочу тебя задерживать. Ты, наверное, спешишь.

Я кивнул и опрометью бросился в подъезд, скачками взбежал на третий этаж, рванул дверь – только успел повернуться ключ – и, когда захлопнул ее на все замки, остановился отдышаться. Дыхание восстановилось через несколько минут. Сердце еще долго выстукивало неровный пляшущий ритм.

Позже я сказал маме, что видел Валентину Борисовну. Она сначала никак не отреагировала – по крайней мере, мне так показалось, но потом она несколько раз у меня переспросила:

– Что она говорила?

Ничего дельного я не мог ответить. Вновь и вновь я пересказывал одно и то же. Потом мама, успокоившись, пошла спать, а я сел за свою писанину. Честно говоря, не знаю, почему меня так сильно зацепила эта встреча. В округе полно людей, кто сидел в тюрьме или у кого случалось подобное несчастье. Не знаю… Я ничего не знаю…