30 июня 2020. Вторник

Мы с Аней видимся почти каждый день с тех пор, как она рассталась со своим молодым человеком в тот вечер, когда мы в первый раз поцеловались. Пару недель назад она поставила условие: мы будем не просто гулять и развлекаться, а в наши встречи готовиться к экзаменам.

Мы сидели в моей комнате — пережидали полуденную жару. На экране ноутбука уже в сотый раз подряд крутился клип Uno от Little Big. Аня лежала на кровати и в такт песне покачивала ногами. Я наблюдал за ней, откинувшись не спинку компьютерного кресла. Клип кончился. Аня потребовала запустить его снова. Я запротестовал: сколько можно!

— Самый последний раз! — взмолилась она.

По моим подсчетам, она произносила эту фразу четырежды за последний час.

— Хочешь раскрою тебе тайный смысл? — спросила она и не стала дождаться ответа. — Вытяни перед собой ладонь и начни загибать пальцы, начиная с мизинца. Как в песне: uno, dos, третий пропускам и… cuatro!

Песня кончилась. Аня встала с кровати. Я не отрывал от нее взгляда. Она потянулась, будто разминаясь после сна. Тонкая полупрозрачная майка оголила плоский живот. Уже успевшие загореть ноги вытянулись в струнку. Она небрежным движением поправила короткие черные шорты, слегка съехавшие ниже положенного, пока она ерзала на кровати, и в упор посмотрела на меня.

— Так,— сказала она. — Заканчиваем со всей этой ерундой. Тебе пора заняться делом. Я не хочу, чтобы из-за меня ты никуда не поступил.

Я попытался вяло возразить.

— Не спорь, — отрезала Аня.

Она подошла, потянулась через меня к полочке с книгами, так что перед глазами зависла ее загорелая шея — в носу защекотало — она выпрямилась и с грохотом опустила на стол учебник по обществознанию.

— И хватит на меня так смотреть, — сказала она, делая вид, будто смутилась.

— Как?

— Я еще маленькая девочка… — сказала она, снова вытянулась на кровати и коварно стрельнула в меня острым взглядом своих больших глаз.

Этот разговор происходил еще до ее Дня рождения, после которого мы перестали быть детьми.

— Читай учебник, а я буду слушать.

Она закрыла глаза и откинулась на подушку, будто арабская принцесса из «Тысяча и одной ночи», только мы поменялись ролями: я — рассказываю, она — слушает, и за окном не прохлада ночи, а тяжелая духота середины дня.

— Учебники переполнены чушью, — сказал я.

— Ну и что же. Сдашь экзамены и выкинешь ее из головы.

— Зачем забивать голову бессмысленными вещами?

— Затем, чтобы получить нормальные баллы на ЕГЭ и поступить в универ.

— Тебе не кажется странным, что мы одиннадцать лет тратим на то, чтобы в итоге нам поставили какое-то абстрактное число из трех цифр, которое уже через месяц ничего не будет значить? Это как-то неправильно что ли…

Аня приподнялась на кровати, напустила на себя грозный вид и сказала:

— Ты опять споришь? Если не будешь готовиться к экзаменам, я к тебе больше не приеду.

— Значит, мы не идем сегодня на озеро?

— Конечно идем! Только ты возьмешь с собой учебники.

Дикое затерянное в степи озеро мы открыли для себя недавно. Точнее я знал о нем с детства, а вот Аня удивленно хлопала глазами, когда я впервые привел ее туда. В попытке победить жару мы искали пляж, чтобы, лежа под тенью деревьев, иногда остужать наши нагретые солнцем тела в прохладе воды. Городской пляж на берегу Кубани — в той ее части, где река разливалась до размеров океана, а течение замедлялось до еле заметного шевеления волн — нам не подходил. Песчаная набережная, переполненная загоравшими людьми, таила угрозу не до конца побежденного вируса и чужих любопытных глаз. Стайки детишек шумно носились по берегу, плескаясь и резвясь во славу беззаботного детства. Женщины, чьи молодые годы жили теперь лишь под толстым слоем воспоминаний, обеспокоенно следили за ними, переводя пристальные взгляды на нас с Аней и обратно, чтобы, убедившись в безопасности своего выводка, подстегиваемые любопытством, вновь обернуться к нам.

Тогда мы поняли: нам нужно безлюдное место — и принялись искать его. Мы брели по берегу Кубани в сторону плотины. Не дойдя до нее сотни метров, остановились у одинокой заросшей могилы. Аня спросила, как я думаю, откуда здесь могила, и я рассказал одну из многочисленных легенд нашего города. Раньше, когда платину только построили, над ней возвышалась статуя Сталина, которая рухнула в реку сразу после смерти вождя. Один из тех людей, что ломал памятник, сам оказался в воде, и вождь, падая, придавил его насмерть. Человека похоронили на берегу, а Сталин еще долго пролежал на дне с протянутой кверху рукой, пока из Ставрополя не прислали машину и не уволокли вождя в неизвестном направлении. С тех пор на этом месте не раз видели призрак придавленного человека. Он выходит из могилы каждый раз, когда кто-то в городе заводит речь о восстановлении памятника вождю.

Мы миновали плотину и сразу оказались за городом. Начался густой лес, дарующий спасительную прохладу. Мы удалялись все дальше и дальше от городской черты. Русло Кубани сузилось в узкое бутылочное горло, а течение набирало скорость горных рек. Я показывал Ане места, куда в детстве водил меня дед. Когда река в конце августа высыхала до того, что можно было перейти ее вброд, мы с дедом переправлялись на другой берег. За нами увязывался пес по кличке Фунтик. Мы шли пешком, а его короткие лапы не доставали дна, и его сносило течение. Я боялся, что безуспешная борьба собаки со стихией, закончится победой последней. Тогда дед останавливался посреди реки — грозный, как Колосс Родосский, — он кричал псу: «К берегу! К берегу!» — и тот возвращался обратно.

Мы дошли до маленького покосившегося кладбища времен Великой Отечественной. Отсюда начинались места, бродя по которым два месяца назад, я пытался понять, как жить дальше. Мне не хотелось снова посещать их, к тому же мы устали после долгой прогулки, и я предложил Ане зайти ко мне. Через полчаса, утомленные и обессиленные, мы купались в прохладе кондиционера в моей комнате.

Аня сказала, что раньше не гуляла по окрестностям города. Обычно на лето родители отправляли ее за границу, и она не могла даже представить, что совсем рядом есть такие красивые места — надо лишь уметь искать. Тогда я и вспомнил про затерянное озеро, рассказал о нем Ане, и мы решили на следующий день отправиться на его поиски.

В детстве мы с Лешей ловили там раков. Мой дед объяснил, как это делается. Нужно ногой нащупать нору, задержав дыхание, нырнуть, затем, откинув страхи и сомнения, засунуть руку в нору и, ухватив рака за клешни, медленно вытащить. Иногда они больно щипались, и тогда нужно было надавить на основания клешни, чтобы рак отпустил свою железную хватку.

С Лешей мы, бывало, забредали далеко от города в поисках новых приключений. Мы представляли себя первооткрывателями неведомых земель. Однажды, выйдя на проселочную дорогу, ведущую в никуда за горизонт полей, спустя пару часов упорного пути мы наткнулись на цветущий сад. Кто его посадил и зачем — загадка. Наевшись черешни, от сладости которой хотелось закрыть глаза и мгновенно уснуть и отдохнув в тени деревьев, мы вновь вышли на дорогу и отправились в обратный путь. Больше в этом месте мы не бывали.

Двадцатого июня Ане исполнилось восемнадцать. Она закатила вечеринку, которая одновременно заменила школьный выпускной. На ней собрались все наши одноклассники. Я приехал раньше остальных — вызвался помочь Ане встречать гостей, так как ее дом находился в коттеджном поселке, и остальные не знали дороги.

Я познакомился с Аниной мамой — вежливой женщиной приятной наружности. Она находилась везде одновременно: на кухне, в беседки, в саду и на чердаке. Она проверила каждый уголок дома на наличие мусора или непорядка. Кажется, она волновалась за праздник дочери больше, чем Аня, которая едва поспевала за матерью, беспрестанно повторяя «мам, да я сама разберусь».

Начали прибывать гости. Я встречал их на автобусной остановке и провожал к дому. Так как они приезжали по одному или маленькими разрозненными группами, то я, словно проводник между мирами, не останавливаясь ни на минуту, метался между автобусной остановкой и Аниным домом.

Вторыми или третьими приехали Саша с Мишей. Маршрутка медленно подъехала к остановке, где я стоял, замерла и какое-то время ничего не происходило. В боковом окне маячил профиль Саши. Видимо они расплачивались за проезд. Потом дверь фыркнула, отъехала в сторону, первым наружу шагнул Миша, протянул назад руку и галантно помог Саше выбраться. Я их поприветствовал. Они поздоровались в ответ. И между нами тут же повисла физически ощутимая, угловатая, заполняющая все паузы неловкость. Она исчезла позже, залитая несколькими бокалами вина и общими воспоминаниями о последнем школьном годе.

Потом я встретил Диму. От нечего делать он согласился составить мне компанию, и проводников стало двое. Мы вспомнили о нашем шахматном противостоянии. Прикинув какой счет после всех сыгранных партий, мы пришли к тому, что за каждым по семнадцать побед и, соответственно, столько же поражений. Я предложил поставить точку в этом споре. Дима согласно кивнул, запустил на телефоне игру, которую за этот вечер мы так и не завершили, оставив счет равным: семнадцать-семнадцать.

Потом звучала музыка. Виталик с Владом жарили шашлыки, Дима, сидя поодаль, чтобы до него не долетал дым костра, давал бесполезные советы, чем злил Влада и веселил всех остальных. Миша пытался усидеть на двух стульях: одновременно ласкаться в сторонке с Сашей и сыпать шутками в общую компанию, собравшуюся вокруг костра. Удивительным образом ему это удавалось.

Анина мама уехала, чтобы «не смущать молодежь своим присутствием». С громким хлопком несколько бутылок вина избавилось от пробок. Красное и белое полилось в бокалы. Приготовилось мясо, и все мы расселись в беседке за круглым столом.

Мы играли в мафию. Я, как самый искусный лжец, дважды выиграл, идеально притворяясь мирным жителем, а по ночам, когда все засыпали, безжалостно истребляя игроков одного за другим. Это сыграло со мной злую шутку — во всех последующих играх меня «на всякий случай» убивали первым.

Внезапно появился Эдик. Возбужденный и радостный, он затараторил о том, как у него сел телефон, а сам он, заблудившись, целый час плутал по окрестным улицам и «даже набрел на какой-то сгоревший дом». Честно говоря, мы с Аней совсем забыли про Эдика и теперь, испытывая легкую форму вины, радовались, что он объявился.

Он тут же заявил, что «намерен сказать тост в честь виновницы торжества». Он сосредоточился, надувшись и покраснев, как вино в бокале, который ему тут же подали, и с генеральской торжественностью провозгласил: «Здоровья, счастья и… рой детишек у вашего очага». Последнее вызвало бурю восторженного смеха, сквозь который прозвучала шутка Миши: «Кажется, Эдик перепутал День рождения со свадьбой», — что еще сильнее подстегнуло всеобщее веселье.

Вскоре все немного заскучали. Виталик предложил прогуляться. Эдик подхватил, обещая показать сгоревший дом. Он проявил такую настойчивость, что никто не смог ему отказать. Никто, кроме меня и Ани.

Под тем предлогом, что «надо немного прибраться», а мне — помочь, мы остались с Аней вдвоем. Я принялся собирать тарелки, но Аня остановила меня словами:

— Ты серьезно хочешь сейчас заняться уборкой?

И она повела меня к себе. По крутой лестнице мы поднялись на второй этаж, прошли под звенящей люстрой и оказались в ее комнате возле широкой кровати. Я успел заметить раздувшиеся от книг полки шкафа, из которого торчали корешки с именем Дэна Брауна, и два висевших на стене рисунка с абстрактными пейзажами. Я успел понять, что это ее собственные картины. И еще я успел подумать, как много на них оранжевого цвета, и как сильно в комнате пахнет жасмином вперемешку с осенней сиренью.

Потом я всего этого уже не видел. Когда за окном послышались голоса возвращающихся с прогулки одноклассников, я сидел на краю кровати, не решаясь оторвать взгляд от пола, и неловко натягивал смятую одежду. За моей спиной так же молча одевалась Аня. Я боялся повернуться и встретить ее растерянный взгляд, какой, наверное, был и у меня. Казалось, после случившегося мы больше не сможем говорить друг с другом, потому что в каждом произнесенном слове будет не тот смысл, какой оно должно иметь. И с завтрашнего дня мы больше не увидимся, потому что стали чужими людьми. Но Аня подошла ко мне — я поднял на нее глаза — она, расправив юбку, протянула руку и сказала:

— Ну что, пойдем к остальным?

И все сомнения мгновенно улетучились.

Мы вели себя как обычно. Никто нас ни в чем не заподозрил. Никто не обратил внимания на грязную посуду, которая так и осталась лежать неубранной. Только Саша заметила, как мы, сидя у костра в разных местах, бросаем друг на друга осторожные взгляды, чтобы понять, что же между нами изменилось.

Через неделю мы снова были в этой же самой комнате. Аня показывала мне свои рисунки, на которых она изобразила наших одноклассников. Она указывала пальцем и поясняла кто есть кто, потому что они совсем не походили на оригиналы. Я недоуменно кивал, и, видя мое непонимание, она поясняла, что так и задумано — они не должны быть похожи: рисунок лица и настоящее лицо — это разные вещи. Я подумал: в этом что-то есть — и согласился. Тогда я понял, что произошедшее в этой комнате два дня назад не было катастрофой, наоборот — мы стали гораздо ближе, и я уже не представлял свою жизнь без Ани.

Под конец вечеринки Эдик едва не расплакался. Никто не смеялся над ним из-за чрезмерной чувствительности — так или иначе все украдкой вытирали глаза. Произошло это из-за нахлынувших воспоминаний. Мы сидели вокруг костра, и каждый по очереди рассказывал связанную со школой историю. Вспомнили, как Дима зимой десятого класса, спутав в гардеробе куртки, ушел в чужой, и потом вся школа искала вора, пока на следующий день не пришел растерянный Дима и не вернул куртку. Самое смешное в этой истории то, что куртка принадлежала школьному сторожу.

Вспомнили, как Эдик однажды в столовой так отчаянно смеялся, что случайно высморкался себе в компот. Вспомнили, как мы с Аней не переносили друг друга в начале года. И как все вместе мы ходили в пиццерию вместо отмененных уроков. А иногда и прогуливали, и шли на набережную Кубани, где издалека смотрели на плотину, а потом до вечера бесцельно бродили по парку. Еще многое вспоминали в этот вечер, пока Эдик бестактно не сказал:

— Жаль, мы больше никогда не соберемся вместе.

Ему сначала никто не ответил, а затем со всех сторон посыпались заверения, что мы обязательно будем поддерживать связь друг с другом, и раз в месяц будем собираться вместе, куда бы нас не закинула судьба, а если не получится раз в месяц, то хотя бы каждые полгода или каждый год… Я думаю, никто по-настоящему не верил в эти слова, и все понимали: Эдик прав.

Когда стемнело, все разошлись по домам. Я ушел от Ани последним. К тому времени приехали ее родители, предложили меня подкинуть. Я отказался. Мы с Аней неловко попрощались, я залез в маршрутку, добрался до центра города и оттуда поплелся до дома пешком — автобусы к моему району уже не ходили. Идя по безлюдной дороге в темноте ночной прохлады, я пытался понять, поменялось ли что-нибудь во мне после этого дня или нет.

Всю следующую неделю мы с Аней встречались у меня дома, пережидали часы сиесты и, набрав в рюкзак воды, выдвигались на затерянное озеро, чтобы там понежиться в тени деревьев и искупаться в чистой прохладной воде. Путь туда неблизкий — минут сорок пять — и в первый раз, когда я вел Аню через поля, от которых несло полуденным жаром, а над головой трещали линии электропередач, она жаловалась, что я завел ее на край света. Но когда она увидела ровную поверхность озера, внезапно открывшегося перед нами, она упрекнула меня только в том, что я не предупредил ее взять купальник, потому что нашим единственным общим желанием было упасть в воду и не вылезать из нее до конца лета. С тех пор мы ходили на озеро каждый день.

Так было и вчера. Мы лежали под деревом в шаге от воды. Аня в синем купальнике-бикини и с растрепанными волосами держала в руках несколько листков бумаги с печатным текстом. Она пояснила, что это ее эссе. На мой вопрос зачем оно ей, она туманно отшутилась.

— Можешь почитать? Мне кажется, тут чего-то не хватает.

Я прочел. В своем эссе Аня рассказывала, как впервые посетила Эрмитаж. Я сказал, что, если она хочет показать в тексте, как медленно течет время, когда ее лирический герой блуждает от картины к картине в бесконечном лабиринте залов и комнат среди миллиона бессмертных шедевров изобразительного искусства, ей нужно растягивать предложения в длинные сложные конструкции, с дополнениями и причастными оборотами, накатывающими один за другим на читателя, как волны на морской берег. Но когда у ее героя заканчивается время. Он опаздывает на поезд. Впереди осталось самое интересное. Он скачет от одной картины к другой. Галопом проносится мимо Да Винчи. Мимоходом бросает взгляд на Рембранта. И, вылетев из музея, несется по Невскому проспекту к ж/д вокзалу…

— Тут нужно рубить предложения на части, — сказал я. — А отсылка классная.

— Какая отсылка? — спросила Аня.

— На фильм Годара, где герои за девять минут пробегали через весь Лувр.

— Я этот фильм не смотрела.

— Тогда посмотри и сделай осознанную отсылку.

— Зачем?

— Потому что мы больше не можем жить без отсылок.

— Не понимаю, почему весь мир помешался на этих отсылках.

— Хочешь фокус? Открой нашу переписку в Телеграмме. Что ты там видишь?

— Сообщения… Стикеры с Гарри Поттером…

— Вот именно! Мы даже общаемся отсылками. Если бы я писал книгу, в ней был бы миллион отсылок, явных и мнимых, легко прочитываемых и известных только мне.

Мы еще какое-то время поспорили. Потом наперегонки бросились в озеро. Я доплыл до середины, взобрался на дрейфующее там бревно, где одиноко скучала лягушка, и оно тут же в моем воображении превратилось в шлюпку после кораблекрушения во время шторма, в которой подросток вместе с бенгальским тигром пересекали Тихий океан. Потом мы с Аней вышли обратно на берег, она, не вытираясь полотенцем, подставила мокрое тело под солнечные лучи, чтобы через еще не высохшие капли лучше ложился загар, и мы продолжили прерванный разговор.

— Так откуда ты все это знаешь? — спросила она.

Я, замявшись, объяснил, что веду дневник — просто на память, но ей не покажу, даже если она будет сильно просить. Она пожала плечами и сказала:

— Ну и ладно. Потом, через много лет решишь опубликовать свой дневник, сделаешь из него книгу, тогда и прочту.

Она произнесла это таким уверенным тоном, что у меня не нашлось слов возражений.

Через пару часов мы свернулись и двинулись в обратный путь с озера ко мне домой. Солнце томилось в вечернем мареве красным бесформенным пятном. Его косые лучи уже не кусались, а только ослепляли, и приходилось все время смотреть себе под ноги. У меня дома Аня переоделась в сухую одежду, я проводил ее до остановки, посадил в автобус и вернулся к себе в комнату. Все это время и потом весь вечер, половину ночи и весь сегодняшний день ее фраза не выходила у меня из головы. Вместе с ней под черепной коробкой билась еще одна мысль: «Зачем ждать много лет?»