4 марта 2020. Среда

Два дня я провалялся больным, а на третий встал и пошел в школу.

За день до моего возвращения выздоровела Саша. А за два дня, то есть в понедельник, после того, как я выложил свой пост, мне написала Аня… Но обо всем по порядку.

Для начала болел я не сильно, но очень странно. Температуры не было. Для большей убедительности я нагрел градусник на батарее, чтобы мама разрешила не идти в школу. Горло – да, его жгло огнем, будто туда залили керосина и кинули спичку. Еще навалилась нечеловеческая слабость, будто я превратился в безвольное трясущееся желе. Сильнее всего щемило в груди. Черт… Будто в кулак сжали – аж дышать не мог. Накрылся одеялом – только глаза торчали наружу – тупил в одну точку на белесом потолке и не мог сдвинуться с места. Ел всего раз за сутки. Не знаю, как нашел в себе силы выложить тот пост в понедельник и вроде даже держался бодричком… но, когда поставил точку в конце последнего абзаца, стало так хреново, что я забился под стол и, тихонько подвывая, просидел там около получаса. Потом вернулся обратно в кровать.

Вечером впервые написала Аня: «Привет, как дела? Почему не пришел сегодня?». Я ответил, что заболел. «Сочувствую», – прилетело следующим сообщением. Я хотел написать что-нибудь еще, но пальцы онемели – видимо болезнь парализовала опорно-двигательную систему, так что на этом наша переписка оборвалась. Примерно то же самое присылала и Саша. А я точно так же отвечал.

Потом с работы вернулись мама с отчимом. Они усиленно взялись за мое выздоровление. Отчим ходил вокруг кровати и все время твердил, что надо носить подштанники, теплые носки с начесом, что он чуть только повеет простудой, тут же наедается чесноком, напивается молоком с медом, и все такое… Мама лечила меня компрессом.

На следующий день, то есть вчера, она осталась дома – поменялась на ночную смену. Под ее пристальным взором я не смог нагреть градусник. Он печально показывал здоровые тридцать шесть и шесть. Мама восприняла это как сигнал к выздоровлению, но все же разрешила пропустить еще один день.

Саша присылала селфи с подписями, типа «а я снова в строю» или «выздоравливай скорее». На некоторых над ее плечом мелькала физиономия Миши. На одной фотке, на которой Саша снимала себя на фоне исписанной школьной доски, я разглядел спину сидящей за первой партой Ани.

А сегодня мама погнала меня в школу. Я попытался вяло сопротивляться, но «раз нет температуры, нет и больничного». Унылый, я поплелся на уроки. Такого острого нежелания идти в школу у меня не было с сентября. Я будто продирался сквозь плотные слои атмосферы и потихоньку сгорал сантиметр за сантиметром, так что даже воздух вокруг красился в причудливые тона….

Мне вспомнилось, как мама привела меня в школу в первый раз. Над центральным входом низенького одноэтажного здания тянулась лента алого цвета, на которой золотистыми буквами значилось что-то типа «добро пожаловать!» или «приветствуем наших первоклассников!» – до мельчайших подробностей не помню, но там точно была какая-то оптимистичная херня, и никто – ну совершенно никто – не удосужился предупредить, чтобы все мы, те, кто, выстроившись в линию, прятал испуганные глаза за здоровенными букетами цветов, оставили надежду здесь, по эту сторону школьных дверей, ибо впереди нас ждали обязательные девять кругов, а для самых отчаянных грешников – одиннадцать и жуткий финальный бос с именем из трех букв – ЕГЭ.

На самом деле, в детстве я хотел в школу. Уже лет в пять упрашивал родителей отвести меня туда. И первые несколько лет даже с удовольствием учился. Наверное, потому что всю программу я проходил дома заранее, сам или с мамой, особенно когда речь касалась каких-нибудь гуманитарных предметов. Помню, как меня удивляло, что некоторые дети в школе не только ничего не знали про географию, историю, биологию, но и не хотели знать. «Зачем?»– спрашивали они. «Да потому что интересно!»– отвечал я. Они меня не понимали, а я не понимал их.

Конечно, потом, как у всех, школа осточертела: мне стукнуло тринадцать, меня накрыла инверсия полюсов – поменялись местами черное и белое, хорошее и плохое, все, чему учила мать, типа «слушайся старших, не обижай младших» казалось неправильным, потому, если взрослые сами нихрена не знают, с чего они решили, что могут учить меня …

Каким-то образом я дотянул до девятого, и даже перешагнул в десятый. И вот теперь я здесь – сижу с Димой за второй партой третьего ряда, спереди – Аня, сзади и с краю первого ряда – Саша.

В первую половину дня наше с ней общение почти свелось к нулю. Сначала она закидала меня упреками, типа пока она болела, я не удосужился ее навестить, мало проявлял сочувствия и все такое. Потом надула губки и вертела собранными в хвост волосами. Сам я ходил хмурый – наверное, сказывалась болезнь – мне совершенно не хотелось ни с кем общаться. Может, поэтому, когда Саша обиделась, я, вроде как, даже ощутил облегчение – можно было замкнуться в себе, повесить огромный несшибаемый замок и на все попытки заговорить со мной словами «кто вы такие – я вас не звал» мягко посылать куда подальше.

Вокруг Саши крутился Миша. Он все время сыпал шутками и выглядел как истинное олицетворение жизнелюбия. Я искоса поглядывал в их сторону и думал, что вчера в мое отсутствие у них было достаточно времени, чтобы насладиться друг другом. От подобных мыслей по венам разливался горький яд – меня всего передергивало, а в глотке снова жгло горечью, будто простуда вернулась и два дня полоскания и таблеток пошли насмарку.

Несколько утренних перемен между уроками я держался подальше от Саши и Миши. Причем без усилия с моей стороны – между нами словно ненадолго возникло невидимое поле, как аномалия «Трамплин» в «Сталкере», которая отбрасывала меня при приближении к Саше.

С другой стороны, краем глаза я все время замечал красную кофточку Ани – мне нестерпимо хотелось подойти к ней – сам не знаю зачем. Подсесть за парту что ли. Выгнать оттуда Арину и сесть самому. Или просто хоть минутку постоять рядом… Без слов, без всяких попыток заговорить – просто находиться как можно ближе.

Раздираемый противоречиями, будто привязанный за руки к двум разъезжающимся в противоположные стороны лошадям, я не знал, что делать, и поэтому не делал ничего. Когда после звонка на перемену, весело галдящий поток вымывало из класса, я тупо оставался на месте, бездумно и слепо листая ленту Инстаграма или шаря по каналам Телеги, или забрасывал на спину рюкзак и молча среди последних перебирался в класс следующего урока.

После большой перемены Саша сменила гнев на милость. Она вскочила на парту прямо передо мной и ошарашенным Димой, словно наездница в седло на конных соревнованиях. Димины тетрадки смялись. Ее руки оказались на моих плечах. Она соскользнула мне на коленки и радостно заявила:

– Ну ладно! Я тебя прощаю.

Дима недовольно собирал ошметки разорванных листов со своими каракулями. Саша болтала ногами. В аудиторию сунулся Миша – видимо возвращался с обеда – увидев нас, он на мгновение замешкался – шедшая позади Арина чуть не врезалась ему в спину – потом он развернулся и вылетел в коридор. С Ариной в класс вошла Аня. Она даже не взглянула в нашу сторону. Зато я, не отрываясь, следил, как она вплыла в класс, громко хлопнула дверью, как в тот раз, когда я впервые увидел ее, и медленно – время будто растянулось в длинную скользкую змею – медленно прошла на свое место, аккуратно села на краешек стула, ровно вытянулась в осанке…

Саша взялась теплыми ладонями за мое лицо, повернула к себе и, глядя в глаза, сказала:

– Так что? Мир?

Я угрюмо кивнул.

Оставшуюся часть дня Саша от меня не отходила. Она повисала на шее, так что мне приходилось держать ее за талию, чтобы мы бы оба повалились на пол. Теперь невидимое поле выросло между мной и Аней. Она отодвигалась все сильнее и сильнее, и я уже едва мог различить ее ярко-красную кофточку, будто какой-нибудь последний пароход уносил ее в неведомые дали куда-то за горизонт.

Аня что-то щебетала мне в ухо. Я больше молчал. Миша по низкой неустойчивой орбите кружился вокруг нас. Он, словно мотылек, приближаясь к лампе, опалял крылья, и с дымовым шлейфом уносился прочь.

Я все еще чувствую слабость, болит голова, что-то тягостно давит в груди, будто ее привалило бетонной плитой, и вообще, похоже, я полностью не выздоровел. Жаль, что мама отправила сегодня в школу. Может, если бы я остался дома, то долечился бы как следует.