2 января 2020. Четверг

Как же я вчера напился … Черт… Так сильно еще ни разу не было. До блевоты, до белой горячки – как свинья нажрался. Черт… Даже вспоминать противно. Похмелье накрыло такое, что весь день – первый день нового года (!) – не мог попасть пальцами по буквам на клавиатуре (а я пытался написать свою «исповедь» прямо в тот же вечер). Не смог – поэтому пишу с запозданием на день.

Вчера утром, я проснулся в не совсем знакомом месте. Как это? Сам не знаю. Тогда именно такая формулировка казалась наиболее правильной. Первые минуты после пробуждения я тупо хлопал глазами, озирался и совершенно неработающим мозгом пытался понять, куда я попал. Глаза застилал наполовину прозрачный, наполовину синий, наполовину твердый туман. Я попытался отогнать его взмахом руки, но, потеряв равновесие, повалился обратно на кровать. «По крайней мере я в кровати. Уже неплохо», – подумал я.

Любая мысль отдавалась болезненной вспышкой света где-то на дне глазных яблок. С предыдущего дня на зрачках сидели линзы – теперь они будто превратились в острые осколки стекла – беспощадно резали по глазам.

Обои на стенах вроде были знакомы: зеленый вдавленный в бумагу цветок. Я с детства видел их в комнатах соседки с нижнего этажа Зои Алексеевны. Я приподнялся, свесил ноги с кровати. На синих изодранных джинсах в нескольких местах выделялись черные пятна. Неужели я валялся в грязи?

Я попробовал покопаться в памяти – это оказалось сложно. И больно. Мозг будто говорил: «Кирилл, угомонись. Перестань думать. Просто расслабься и почувствуй себя растением. Уверяю тебя, сегодня это лучшая стратегия выживания». На какое-то время я поддался его уговорам, откинулся обратно на кровать и, кажется, даже снова заснул минут на пять.

Потом я в ужасе проснулся. Мне привиделось, будто за ночь после беспокойного сна я превратился в страшное насекомое. Я, лежа на спине, попытался дотянуться до своих тонких убогих тараканьих лапок – я совершенно уверился, что теперь жук, однако ноги оказались человеческими.

Почему-то я лежал босиком, без кофты, без майки, на бежевом покрывале. Постепенно, будто с океанских глубин, как-то само собой до меня доходило осознание моего местоположения. По всей видимости, я действительно оказался дома у Зои Алексеевны. Но как?!

Поле посиделок с мамой и отчимом я на такси поехал к друзьям. Они ждали за старой школой. Заранее, еще за день до Нового Года, мы запаслись шампанским и коньяком с колой. Маме я, естественно, сказал, что мы всю ночь проведем у Авдея и там будут взрослые. Я даже позвонил ей перед тем, как начать пить и сказал, что у нас все отлично: смотрим на фейерверки, слушаем музыку и играем в компьютер. Она поверила. Потом мы откупорили шампанское – прямо на улице – идти нам было некуда. Авдей и Сева, сделав по глотку, отказались его пить и сразу перешли на крепкое. Мне пришлось одному всосать всю бутылку – не пропадать же добру.

– Будь осторожней! Шампанское коварно, – сказал Авдей, но я лишь отмахнулся.

Меня накрыло быстро. Помню, как пили. Помню, как кончилось шампанское, и я перешел на коньяк с колой. Помню, играла музыка на чьем-то телефоне. Было удивительно тепло, будто снег грел. Помню, пришел Игорь со своей девушкой. Ее лица уже не помню. Дальше – провал и какие-то всплески воспоминаний, будто взгляд со стороны, как в компьютерных играх, от третьего лица, или как во сне, когда утром просыпаешься и помнишь только смутные темные образы.

Я пошарил в карманах и с облегчением обнаружил телефон. На экране засветилось время: семь тридцать четыре – проклятая рань. Я сразу же полез в Вотсап. В два часа ночи от меня ушло сообщение на номер мамы: «Все ок. Собираемся ложиться спать». Как его отправлял, я более-менее помнил. В три часа пришло несколько сообщений от Авдея: «Ты где?!», «Ты куда делся?!», «Тебя брат встретил?» От него же я нашел несколько принятых звонков. Значит, во-первых, я с ним говорил, а, во-вторых, я был не с ними. Почему? И о каком брате он говорил? У меня нет никакого брата.

Дальше я открыл Телеграм, и сердце ушло в пятки. В четыре утра я писал Саше…

Идиот! Да за такое руки оторвать нужно!

Я читал свои корявые, с ошибками, с пьяными опечатками слова и не мог поверить, что их отправил. Надо было выбросить телефон перед пьянкой и залить его бетоном как ядерные отходы.

Я даже не хочу пересказывать, что я нес в сообщениях. Видимо, той ночью в меня вселился сраный поэт-романтик-трубадур воспеватель высоких чувств низкими словами. Из самого безобидного, что смогли вытерпеть мои глаза, я прочел сообщение с признанием в любви и восхвалением ее «прекрасных как утренний луч солнца локонов»… Что же ты за кретин, Кирилл! Как дальше жить после такого?

Но вдруг меня осенило: до отупевшего мозга дошло, что возле всех сообщений стояло по две серые галочки. Не зеленые! «Значит, – я соображал очень медленно, как умственно отсталый политик со спортивным прошлым, – значит, она не успела прочитать».

Я возликовал. Затаив дыхание, словно боясь спугнуть внезапно повернувшуюся лицом удачу, непослушными пальцами я удалил все сообщения у нас обоих из переписки, после чего облегченно выдохнул. Много позже, ближе к вечеру, Саша спросила меня в Вотсапе, не писал ли я ей ночью. «Мне сквозь сон казалось, что от тебя приходили сообщения на телефон, но я так хотела спать, что не смогла заставить себя открыть глаза», – пришло от нее вместе с кучей смайлов. К тому времени я немного отошел – голова стала соображать чуть лучше. «Нее, наверно тебе приснилось», – ответил я и иронично добавил пару смеющихся желтых рож.

Но утром первого января я все еще сидел на кровати в квартире Зои Алексеевны, вытаращенными глазами пялился по сторонам и, прилагая нечеловеческие усилия, от которых вздувались вены на шее, пытался хоть что-нибудь понять в этой жизни. В первую очередь, как я все-таки там оказался.

Сквозь туман проступили образы «Зеленой гостиницы» – она находилась по дороге от дома Авдея ко мне на район. Как за спасательный круг, я уцепился за это ускользающее воспоминание. Зеленая крыша гостиницы… Острые шпили забора… Лысая голова в открытом окне на первом этаже… Постепенно по крупицам я собрал всю сцену.

Высоко задирая ноги, я вышагивал под окнами гостиницы взад-вперед, словно часовой караула на посту. Зачем – не знаю. Мне отчего-то мерещилось, будто я не в гостинице, а у стен настоящего средневекового замка. Над входом светил фонарь – в моем пьяном воображении факел. Окно первого этажа распахнулось, оттуда на меня смотрел бритый налысо мужик.

– Ты че тут ходишь? – спросил он.

Я остановился перед ним и объявил:

– Я внук Исилдура, сын Араторна, рыцарь круглого стола Дон Кихот Ламанчский. Я охраняю покой моей госпожи Дейенерис Бурерожденной.

– Ты че обдолбался?

– Нет, – честно ответил я. – Просто бухой.

Видимо, я говорил не очень внятно, потому что в следующей сцене я несколько раз повторял по слогам:

– На-жрал-ся. На-жрал-ся!

Потом мы о чем-то мирно беседовали – совершенно не помню о чем. Помню только, в какой-то момент я предупредил его, что, если он будет мешать исполнять мой священный долг, я прикажу его высечь. Он немного опешил. А после заявления, что отныне я буду называть его Лысой башкой, он видимо не стерпел, и полез на меня прямо в окно.

Тут надо отдать должное моему телу. Не смотря на беспомощное состояние мозга, рефлексы остались живы. Они вовремя отдали приказ ногам бежать. В следующем кадре расплывчато маячили прутья забора – я кое-как протиснулся меж них, и стены замка остались позади.

Потом я долго сидел на остановке – безнадежно ждал автобус, который не мог прийти – ночью общественный транспорту до моего района не ходит. Потом я брел мимо домов, мимо лесополосы на трассе Ростов-Баку, мимо гаражей, мимо заправки Роснефти – все это двадцать пятым кадром мелькало в памяти. Я не мог сказать, в какой последовательности надо расставить события, чтобы они линейно в единственно возможном правильном направлении по стреле времени отображали дорогу домой. Окончание моей космической алкоодиссеи, которое бы объясняло, как я оказался в квартире Зои Алексеевны, крепко терялось во мраке.

Тяжело, с кряхтением, будто дряхлый старик, я поднялся с кровати. Комната передо мной плыла в разные стороны, туман клубился в воздухе, мысли ворочались медленно, неохотно, с почти физической болью – я был еще пьян. Дверь в комнату заскрипела – показалось испещренное множеством мелких морщин добродушно улыбающееся лицо Зои Алексеевны.

– Встал? – спросила она хриплым голосом.

В нем слышалось столько теплоты, что от стыда я чуть не проглотил язык. Всем телом опираясь на палочку, она маленькими шажками осторожно прошла мимо меня, села на старенький хлипкий деревянный стул. Я так и остался стоять.

– Зоя Алексеевна, я не знаю, как так получилось, – выдавил я.

Она махнула рукой.

– Знамо, как получилось. Чаю хочешь?

Я кивнул. Мы пошли на кухню. Я постепенно приходил в себя. Зоя Алексеевна с трудом передвигалась по квартире – ноги болели, но она почти не жаловалась. Только один раз, когда попыталась встать со стула, чтоб достать чашку, и не смогла. Тогда она печально улыбнулась, пожала плечами и, указав на ноги, сказала:

– Предатели. Раньше как козочка скакала, а теперь вот…

Я помог накрыть на стол: вскипятил чайник, расставил посуду, достал варенье из холодильника, из шкафчика над плитой – печенье и вафли. Зоя Алексеевна руководила моими действиями. Потом мы сели пить чай. Она рассказывала, как лет тридцать назад с дочкой и мужем праздновала Новый Год, когда они жили в Туркмении. Я слушал ее в пол уха. Меня занимали совсем другие вопросы.

Когда она закончила рассказ, и на кухне повисла глухая тишина, нарушаемая только потрескиванием холодильника, я робко промямлил:

– Зоя Алексеевна, а вы… как.. ну…

– Да? Что ты хочешь спросить?

– В общем… как я тут оказался?

– А-а-а, – протянула она и несколько раз глубокомысленно покачала головой вверх-вниз будто я подтвердил ее догадки, – ты ничего не помнишь.

– Плохо… помню…

– Да как, – сказала она. – Под утро уже было. Слышу – звонит кто-то. Подошла, смотрю в глазок. А сама ж старая. Ничего не вижу. Андрюша что ли, племянник мой, али кажется – не пойму. Ну, думаю, коли грабить пришли, так у меня все равно ничего нет. Открываю, а там ты. Батюшки, думаю. Стоишь еле-еле, шатаешься, весь обрыганный, с головы до ног в грязи…

Она снова покачала головой, а я закрыл лицо руками. Щеки пылали. Казалось, от их жара вот-вот расплавится кожа на ладонях. Захотелось, чтобы земля подо мной разверзлась, и я провалился прямиком в ад.

– Ну я с тебя куртку, да кофту стянула. Башмаки сам скинул. И прямиком в комнату тебя и отвела, – закончила она.

Тут я понял, что так и не натянул кофту – сижу по пояс голый. Тогда я подумал, что лучшим выходом из сложившейся ситуации будет достать бритву отчима, залезть в ванну и тихонечко вскрыться.

– Зоя Алексеевна, можете маме ничего не говорить? – жалобно попросил я.

– Само собой! – откликнулась она.

Мы допили чай. Я натянул кофту, взял под мышку измазанную куртку – видимо я все же валялся где-то под забором – впихнул ступни в заляпанные каким-то говном ботинки и поплелся на этаж выше в свою квартиру. Мне открыл отчим. Он окинул меня мутным спросонья взглядом. Я боком втиснулся между ним и дверным проемом. Он, развернувшись, отправился досматривать прерванный сон. На цыпочках, чтобы не разбудить маму, вместе с вещами я прокрался в свою комнату. Спрятав вещи под кровать и открыв окно, чтобы заранее выветрить запах перегара, – им неминуемо пропитается вся комната – я завалился спать.

Под вечер созвонился с Севой. Хотел набрать Авдею, но тот не брал трубку. Сева пробубнил:

– Ты сказал, что тебя должен встретить брат и убежал.

– У меня нет брата.

– Ну, ты так сказал.

В уме не укладывается, зачем я придумал про брата. Видимо так и выглядит белая горячка. Честно говоря, вся эта история с Новым Годом сильно меня пугает. Больше никогда не буду пить. С этого дня ни капли алкоголя.