21 февраля 2020. Пятница

Я тут подумал: ведь когда-то и мать с отцом встречались, гуляли вместе, целовались, потом появился я – может, по залету, может, по любви. Теперь отца нет. Точнее он, наверное, есть, но где-то там, далеко от нас с мамой.

Не помню, чтобы спрашивал, почему он ушел. Если только в детстве, в далекие счастливые времена, которые не отпечатываются на пленке воспоминаний. В моем омуте памяти, где хаотично разбросаны свидетельства о тех или иных событиях, осталось только два ярких образа об отце. Я даже не могу назвать их полноценными воспоминаниями. В одном из них он вытаскивает меня из речки, когда я на полном ходу влетел в нее на велосипеде. Я тогда еще не умел плавать и, оказавшись в воде, тут же пошел ко дну, но даже не успел испугаться – отец сразу достал меня. Потом мы долго сохли на берегу: отец по пояс голый, я в одних трусах. Мама с круглыми от страха глазами суетилась вокруг. Отец стоял спокойный, загородив широкими плечами медленное течение речки.

Мама рассказывала, что в детстве я действительно падал в речку, и отец доставал меня. Но так ли все было, как я помню? Не знаю… Возможно детское воображение добавило деталей, а годы смешали их в моей памяти с реальными событиями.

Второе воспоминание ненастоящее. В нем отец эффектно уходит вдаль, навстречу поднимающемуся солнцу. Лучи будто обступают его фигуру, так что я вижу только темный, медленно растворяющийся в воздухе силуэт. Видимо в моем сознании наложилась картинка Брюса Уиллиса из «Армагеддона» с уходом отца из семьи, и я несколько лет верил, что отец улетел в Космос спасать мир от конца света. Мама сначала не пыталась разубедить меня, потом разубеждать стало ненужно. По мере взросления, версия с космонавтом становилась все менее убедительной – я заменил ее на другую, в которой отец был тайным агентом, жил в секретном государственном бункере и не мог с нами связаться. А потом, в самый пик переходного возраста, я как-то внезапно осознал правду. Она всегда сидела во мне, глубоко и надежно упрятанная, закопанная под толстым слоем бессознательного. Нужен был только пинок… Отец просто ушел.

Поэтому, когда появился отчим – а он был таким добрым, внимательным, обходительным – мы, казалось, снова зажили счастливо. Помню, он звал меня: «Эй, ковбой!». И я расплывался в улыбке – так мне это нравилось. И мама словно вернулась в молодые годы. Но идиллия продолжалась недолго. Кто же знал, что он окажется мразью? Кто знал, что потом случатся вся эта херня: скандалы, мамины слезы, пакеты с клеем под кроватью, разодранное до крови ухо, суд, новый замок на дверях, два года в четырех стенах, единственные друзья – книги… Мама, наконец, поняла, кого привела к нам в дом… А он…Он уходить не хотел. И тогда появился второй – Владимир Владимирович Чернов.

Чернов помог избавиться от предыдущего отчима и постепенно занял его место. Я находился в прострации, почти не поднимал головы – не мог смотреть людям в глаза. Может, поэтому не сразу заметил, как он начал оставаться у нас на ночь.

К нему я относился с недоверием. Он ко мне – настороженно. Конечно, он знал, что я натворил, и, может, даже побаивался. Мы жили в параллельных мирах – не пересекались и не разговаривали. Он вроде как поддерживал маму. После всего пережитого ей потихоньку становилось лучше. Она слезла с антидепрессантов. Вновь забрезжила надежда на будущее. Мой новый отчим пытался навести мосты. Я продолжал его игнорить.

Я больше не верил взрослым. В одночасье для меня рассыпался весь их авторитет, когда до этого на мои предупреждения и отчаянные мольбы, мать отвечала: «Кирюш, не говори глупости. Он хороший человек». Я понял, что они ничего не знают. Они только делают вид, что понимают, как устроен мир, и как правильно жить, и все такое. А на самом деле они нихрена не знают. Иначе как объяснить, что до самого последнего момента мать не замечала очевидных вещей.

Видимо поэтому я до сих пор не выношу занудных проповедей нынешнего отчима. Хотя он и правда хороший человек, очень скучный, тягомотный до невозможности, но хороший.

На днях я снова пристал к маме со «странными» вопросами. Отчим дотошно, со всеми мельчайшими подробностями, объяснял мне, как правильно чистить картошку, как сам он вынужден был методом проб и ошибок постигать это нелегкое мастерство в армии, как мне оно пригодится, когда я уеду учиться в универ, и все такое. Когда он ушел в другую комнату, у меня внутри все кипело от раздражения. Сорок минут он впаривал про чистку картошки. Сорок долбанных минут! Я не выдержал и огорошил мать:

– Как ты можешь любить его? Он же невыносим…

– Кирилл! – возмутилась она, и стала объяснять, как я невежлив.

– Мам, ну серьезно. Я не могу вынести его больше пяти минут.

Мама расстроилась, а я почувствовал себя неблагодарной свиньей.

– Ну ладно, мам, я не хотел тебя обидеть ,– сказал я.

– Ничего, – ответила мама и отвернулась.

Она попыталась скрытно смахнуть скользнувшую по щеке тонкую каплю, но я заметил.

– Ох, Кирилл… Ты скоро уедешь… Я опят одна… Тяжело …

Не договорив, она вышла из комнаты. Не знаю, что такого обидного я сказал. Вообще, почему в последнее время меня потянуло на какие-то дурацкие вопросы? В прошлый раз пытался выяснить, запланированный ли я ребенок, а теперь вот это.

На всякий случай я потом еще раз извинился перед мамой. Она сказала, что все в порядке.