12 мая 2020. Вторник

Все повторяется. Так учат нас мантры восточной философии. Нет, я не стал каким-то там боконистом или типа того – простое наблюдение из жизни: опять взаперти в четырех стенах, опять целые дни за книгами и учебникам, и ситуация опять болезненно похожая.

Возможно, я схожу с ума. Бездумной зубрежкой я пытаюсь занять каждую свободную минуту. Дистанционное обучение подразумевает просмотр видеозаписи урока – их учителя делают из дома – и выполнение домашнего задания. Все они сводятся к решению типовых экзаменационных заданий по истории, обществознанию, математике и русскому языку.

С последним у меня получается само собой: прокатываю на интуиции. Конечно, там тоже есть всякие дурацкие вещи, типа требований к структуре эссе. Они как бы говорят: «Покажите, как вы умеете думать». Но думать нужно строго по правилам, прописанным министерством правды: два-три предложения на вступление, в двух-четырех предложениях формулируем проблему текста, добавляем самую главную часть сочинения – с помощью цитаты, истории, примера, обрамленных клишированной фразой, вставляем комментарий автора (оригинальность необязательна), после чего в одном-двух предложениях формулируем проблему, затем вываливаем на проверяющих собственную позицию и финалим сочинение выводом. Если все сделать точно по рецепту, можно заработать двадцать четыре балла – почти четверть от всей работы.

Если школьных заданий не хватает, чтобы полностью занять мозг, и у него появляется время думать, я тут же бросаюсь к ближайшему учебнику, а, если глаза перестают различать нацарапанные на бумаге буквы, включаю Ютуб, и какой-нибудь блогер – вчерашний выпускник МГУ, Физтеха, Вышки, или любого другого дурацкого Вуза, о котором мечтают мои одноклассники – вещает с экрана, как сдать ЕГЭ на сто баллов.

Говорят, сумасшедший не признает своего сумасшествия, но, возможно, они лгут. Психушки должны быть переполнены психами, которые знают, что они психи, но не подают виду, потому что стерегут еще более опасных психов. Может, мама права и мне все же стоило поговорить с психологом…

– Кирилл, что с тобой происходит? – спросила она на днях.

Я не смог ответить: что-то промычал, опустил глаза в пол, повторяя про себя какое-то заученное наизусть определение из учебника по обществознанию ­– тогда я уже знал, что бомж жив и всеми силами пытался забыть о той шестнадцатиэтажке. У меня не получалось придумать убедительной отмазки для моего не совсем адекватного поведения. Свалить на болезнь не получилось – тест показал отрицательный результат.

– Я понимаю, – продолжила мама, – сейчас всем страшно… Коронавирус… Эпидемия… Все эти ужасы по телевизору. Но ты пойми, это скоро закончится, и все будет как раньше.

Я кивал, продолжая повторять про себя заученный абзац из учебника.

– Или дело не в этом? Кирилл, я хочу помочь. Что тебя тревожит?

– У меня все в порядке.

Тут она сама подкинула мне стопроцентную легенду.

– Кирилл, поделись со мной. Тебе станет легче. Скажи, ты расстался с девушкой?

И я ухватился за этот спасательный круг. «Да!» – чуть не выкрикнул я.

– Да, – спокойно ответил я, хотя горло сдавило, будто на него наступили сапогом.

Дальше, естественно, как всегда бывает в таких случаях, она принялась говорить, что мне не стоит переживать, у меня впереди еще вся жизнь, и я встречу кучу девушке в сто раз лучше, а под конец своей речи сказала:

– Главное, все живы-здоровы.

Я невольно усмехнулся, хотя, конечно, она имела ввиду совсем другое. На следующий день после того, как у меня не получилось спрыгнуть с шестнадцатого этажа, и я пьяным едва добрался до дома, а потом всю ночь незаметно блевал в сортире, на подозрительный мамин взгляд я признался, что плохо себя чувствую. Они с отчимом тут же запихнули меня в машину, натянули на лицо «намордник», в котором едва можно было дышать, и повезли в больницу делать тест на коронавирус.

Чтобы не толпиться в очереди, мама повела прямо через больничные коридоры. Там мы минут на пять зависли у палаты с надписью: «НЕ ВХОДИТЬ». Какой-то врач остановил нас, отозвал маму в сторону и, указывая на меня, что-то недовольно объяснял. Кажется, он, всплеснув руками, в сердцах крикнул: «Бардак!» И едва не плача добавил: «Ну какой же бардак…» Потом махнул рукой и сказал ждать. Он открыл дверь в палату – я увидел того бомжа.

Сначала я не поверил. Думал, опять мерещится. С гипсом на правой ноге он безмятежно спал на железной койке. Врач быстро вошел. В щель стремительно закрывающейся двери я увидел, как бомж встрепенулся, затравленно оглядел палату, на мгновение его глаза остановились на мне – всего на один миг, за который я почувствовал, как сердце ойкнуло, кольнуло, изо рта вырвался то ли резкий выдох, то ли кашель, потом дыхание вообще сперлось: я секунд десять не мог вдохнуть. Через минут пять врач вышел, и я снова увидел того бомжа.

Но что это были за пять минут! Казалось, вся больница замерла в ожидании. Город затаился – патрульные приглушили громкоговорители, а кареты скорой помощи отключили мигалки. Весь мир мелко потряхивало…

За врачом из палаты вышла медсестра. У меня хватило времени убедиться: никаких сомнений – это точно он.

Я слышал, как медсестра тихо спросила:

– Что делать с бездомным?

– То же, что и с остальными. Делать тест. Если подтвердится отправим в инфекционное.

Медсестра что-то сказала – я не запомнил. Я вообще не особо обращал внимание на их разговор. Он вспомнился мне только сейчас, когда я пытаюсь собрать осколки того дня в цельную картину, потому что в моем восприятии он немного плывет. Врач с медсестрой еще о чем-то говорили, потом к ним присоединилась мама, потом снова медсестра – она, кажется, размахивала руками, но врач ее резко оборвал:

– Послушайте, у нас один аппарат на всю больницу. Нам на нормальных людей не хватает ресурсов, а вы тут про какого-то бомжа…

И дальше мы куда-то пошли все вместе, медсестра отвалилась по дороге, а мы стали спускаться по лестнице, и я останавливался на каждой ступеньке, слегка посмеиваясь, будто на ухо бубнили уморительные шутки – врач с мамой недоуменно оборачивались и шли дальше, я – за ними, и, мне казалось, будто с потолка идет дождь – холоднющий ливень – а я, как Энди Дюфрейн из киноверсии кинговского романа, выбрался из канализации, и эта вода смывает с меня все дерьмо, в которое я умудрился вляпаться за последние пару месяцев.

Весь тот день я пребывал в эйфории, в каком-то полунаркотическом опьянении только без наркотиков. Меня будто запихнули в магический пузырь, и оттуда я смотрел на весь этот мир сквозь тонкие полупрозрачные розовые стенки. Пузырь сходил постепенно. Стенки истончались. Голова – сначала пустая – наполнялась жужжанием. Я еще успел сделать те две записи с описанием предшествовавших событий, но под конец уже выдохся – пузырь окончательно лопнул. Я вдруг со всей ясностью осознал, что едва не натворил. И самое страшное – все это было впустую, бессмысленно до отвращения.

Про Авдея и остальных я вспомнил не сразу – только через несколько дней. Еще какое-то время размышлял, стоит ли им вообще рассказывать, но потом решил, что буду полным моральным уродом, если им не скажу. Авдею, Игорю и Севе написал в Телеге, что бомж не сгорел – видимо выпрыгнул из окна, сломал ногу, и сейчас лежит в больнице. Игорь тут же перезвонил и выпытывал у меня мельчайшие подробности: как я узнал, где его видел, в каком он состоянии и так далее. Я ему все рассказал. Сева ответным сообщением спрашивал: «Правда?». «Да», – коротко подтвердил я. Авдей засыпал меня вопросами – телефон минут пять не переставая вибрировал. «Да ладно» «Серьезно?» «Гонишь!» Последним сообщением выдал: «Фух значит пронесло». Потом он еще минут тридцать названивал, но я не взял трубку. Тарасу, естественно, я ничего не сказал. Может, ему передал кто-нибудь из остальных, а, может, ему пофиг.