May 21, 2020

21 мая 2020. Четверг

Так странно, я тут понял, что школа вот-вот кончится. Осталось два дня. Сегодняшний – уже выдохся, дальше пятница, два выходных и… Финал. Конец детства. Открывай дверь в лето, запасайся одуванчиками – хранилищем ностальгии – и, переступив порог дома, в который больше не вернешься, с зажатым в кулаке маховиком времени, смело шагай в наружность.

В голове не укладывается. Кажется, совсем недавно – буквально за одним поворотом реки времени – я сел за парту в новой школе, и этот день, когда все кончится, болтался где-то впереди далеко за горизонтом событий. А теперь он наступил. То есть наступит в понедельник. Два дня – ничтожно малый срок. Хотя некоторые и в один умудряются запихнуть целую жизнь…

Когда нас переводили на дистанционное обучение, мы все думали, что это временно. А оказалось, для нас – навсегда. Такое странное тягучее ощущение, будто нас отправляют на последнем пароходе в неведомое и, возможно, недружелюбное будущее, и хочется в последний раз, обернувшись, взглянуть на уплывающие вдаль берега, но, когда высовываешь нос за борт, понимаешь, что проспал погрузку – пароход уже дрейфует в открытом океане. Все-таки одиннадцать лет мы ходили в школу – с настоящими стенами, крышей, доской и партами, к которым можно было прикоснуться руками, а закончили ее в виртуальном классе.

Может, это такой знак судьбы, типа мир на пороге виртуализации: границы реальности стерты, где правда где ложь – неизвестно, так что вот вам от школы последний урок: умейте жить в онлайне.

Понимание, что вот-вот закончится какой-то большой и очень важный период жизни, пришло ко мне сегодня на последнем уроке истории, когда Наталья Алексеевна сказала, что теперь не ей учить нас истории, а нам самим создавать ее.

– Очень жаль, что мы не можем попрощаться с вами как следует с последним звонком. Мы – я имею ввиду школу, – сказала Наталья Алексеевна. – Тем более мы выпускам вас в такое непростое время. Но свое напутственное слово я все же хочу сказать. Знаете, эта эпидемия… Этот вирус… Он ведь затронул в основном старшее поколение. У меня есть ощущение… Он как будто провел черту. Будто какие-то невидимые законы истории говорят, что наше время – время старшего поколения – закончилось, а нашему обществу требуется обновление. Я верю, что вам удастся изменить мир к лучшему. Мы тоже пытались… – тут она запнулась и попыталась незаметно вытереть выступившие слезы. – У нас получилось не все… Я только надеюсь, что когда вы спросите с нас за наши ошибки… Вы вспомните, что мы старались научить вас не повторять их…

Не договорив, она расплакалась. Я и сам едва не прослезился, потому что почувствовал, как сильно мне будет не хватать ее уроков. Мне захотелось приободрить ее, типа «мы не подведем» и «можете на нас положиться» – в голову почему-то лезли только дурацкие штампы из фильмов. Я, конечно же, ничего не сказал.

После уроков под влиянием слов Натальи Алексеевны, или встречи с Костей на прошлой неделе, или обоих событий сразу я решил покончить с одним делом, которое уже давно якорем висит у меня на шее.

Долго я откладывал этот разговор с Сашей. С самого двадцатого марта два месяца назад, когда мир еще был прежним. По понятным причинам, тогда я не мог с ней объясниться. Не то, чтобы я оправдываюсь… Сейчас, конечно, те события не выглядят столь драматично, но тогда – черт – я ведь думал, что убил человека!

Может, стоило поговорить сразу, как я пришел в себя. Но что бы я сказал? Правда я и сейчас не знаю. Но сейчас другое дело. Сейчас Саша и Миша… У них там что-то происходит: любовь во время чумы, на расстоянии в карантинной изоляции, или типа того.

В этом есть что-то ироническое. Звучит как синопсис: «Миша, с первого класса влюбленный в Сашу, только под конец последнего школьного года добивается, о чем мечтал одиннадцать лет, но оба они вынуждены сидеть дома, разговаривая исключительно по видеосвязи, без возможности прикоснуться друг к другу». Наверное, о их любви можно было бы написать книгу или еще лучше – снять фильм в формате ScreenLife, получить миллион оскаров или стать известным писателем в жанре young adult, а потом направо и налево раздавать автографы, сетуя, как сильно меня потрясла их история.

Ладно, признаю: мой сарказм неуместен. Это черная зависть. Или досада. Или скорее стыд. Стыдно, что я зачем-то тянул и обманывал, вместо того, чтобы сразу сказать правду.

Может, сегодняшние Сашины слова попали в цель. Не знаю… Перед звонком казалось, что пофиг. Просто надо поставить точку. Объясниться. Или вроде того. Получилось так себе.

Чтобы до нее дозвониться, я попросил телефон у мамы. С моего не удавалось – Саша, видимо, отправила меня в «черный список». Попытка объясниться провалилась.

Во-первых, Саша не была настроена на «конструктивный» диалог. Во-вторых, мне стоило отрепетировать свою речь… Или хотя бы придумать, что говорить, потому что, когда Саша взяла трубку, и из динамиков донеслось «алло» ее мягким голосом, я запнулся, то есть я секунд двадцать молчал, пока Саша, раздраженная, едва не положила трубку. Только тогда я выдавил:

– Саш… прости…

Ну а что я должен был сказать? «Прости, меня обуяли бесы» или «у меня случилось помрачение рассудка» или как в таких случаях выражались герои Достоевского, Толстого, Тургенева и прочих умельцев красиво изъясняться? У меня так не получилось. Я сбивчиво бормотал что-то несуразное, пытался как-то оправдаться, но все в пустую. Не дослушав меня, Саша на повышенных тонах перебила:

– Знаешь что! Мог бы набраться смелости и по-мужски сказать, что бросаешь меня, а не прятаться и не вести себя как мудак!

Еще какое-то время динамик телефона помолчал, и Саша положила трубку. Потом я зачем-то позвонил Мише, причем с того же маминого телефона. Он меня не узнал, а когда я представился, ощутимо занервничал: постоянно покашливал и звуком «э» тянул паузы между слов.

Здесь я допустил ту же ошибку – не подумал, что буду говорить.

– С Сашей не очень получилось… – сказал я.

Миша непонятно застрочил, запинаясь и, наверное, активно жестикулируя руками. Из его сбивчивой речи я понял, что он вроде как чувствовал себя виноватым – типа увел у меня девушку и все такое, а я ведь хотел говорить совсем о другом. Точнее я сам не знал, о чем хотел говорить…

– Ну… сам понимаешь… – постоянно повторял Миша.

Я мотал головой, забыв, что он меня не видит.

– Слушай, я правда не хотел, чтобы все так получилось… – сказал он.

– Как?

– Ну… ты сам понимаешь…

В общем, диалог с Мишей тоже не сложился. Мы промучились минут пять, пока разговор окончательно не выдохся, и оба замолчали. Я попытался дружелюбно спросить, как вообще у него дела, но только потом, когда Миша, тяжело дыша, словно с пробежки, коротко ответил «нормально» и резко замолчал, я понял, насколько нелеп мой вопрос.

– Ну ладно. Звони, если что. Буду рад слышать, – сказал я и от неискренности так перекосился, будто в рот напихали мешок недозревших лаймов.

– Да, будем на связи! – так же бодро отрапортовал Миша.