11 июня 2020. Четверг

Прошла первая неделя лета. На озеро вернулись лебеди. Величественные, как два паруса, раскинув крылья, они скользят по тонкой водной глади мимо дома моего деда. По берегам с удочками притаились рыбаки. Иногда, засмотревшись на пару длинных изогнутых шей, они пропускают погружение поплавка, и потом еще долго и без толку следят за его упорным нежеланием тонуть. Хотя, думаю, дело вовсе не в рыбе.

В детстве дед часто брал меня на рыбалку. Мы вымачивали хлеб в реке, катали его в маленькие шарики и, насадив их на крючок, устраивались у самой воды. Я тогда не понимал азарта, с каким дед закидывал удочку, и усердия, с каким он ждал очередной поклевки. Мне быстро надоедало: я убегал бродить по берегу, бросать камни в воду и пугать лягушек, а когда уставал, садился рядом с ним на корточки и включал мультики на телефоне. Тогда дед обычно говори: «Эх, вы, поколение интернета. Не понять вам обычных радостей жизни». И дальше он рассказывал какую-нибудь историю из своей молодости, начиная ее словами «вот мы бывало в твоем возрасте…»

Сейчас в озере почти нет рыбы. Еще в начале года пруд был платным, но его владельцы обанкротились, сетями выловили всю рыбу и уехали. Я думаю, рыбаки приходят сюда не за хорошим уловом – они обычно облепляют берега канала, бегущего из богатой живностью Кубани, но его берега бедны деревьями, а июньское солнце беспощадно нагревает воздух до тридцати градусов в тени, так что днем, в районе полудня, не имея крыши или листьев над головой, можно превратиться в раскисшую кляксу. Да, постоянство времени плавится под зноем южного солнца. Рыбаки бегут на озеро от жары. Они знают, что здесь нет рыбы, зато есть пара лебедей, своим танцем завораживающих сильнее, чем беспрерывные нырки поплавков.

На прошлой неделе шли дожди. Они в эту пору разливаются под вечер. Весь день солнце беспощадно выжигает сухую траву на полях, огненным вихрем обрушивается на каменные городские дома и черный не остывающий асфальт, а вечером ветра из калмыцких пустынь, уткнувшись в Кавказский хребет, разворачиваются и гонят тучи с дождем на наш маленький город. В детстве, когда мы с дедом, бывало, гуляли по озеру, он поднимал голову к небу и говорил: «Ух как припекает. Видно вечером ждать бури». И правда: вечером я залезал на подоконник и сквозь два толстых стекла наблюдал, как ветер гнет к земле деревья, а с неба с какой-то остервенелой яростью несутся потоки воды.

Скоро дожди кончатся, и цифры на градуснике заправки Роснефти, мимо которой я каждый день последние одиннадцать лет ездил в школу, покажут сорок. С восьми утра и до восьми вечера появиться на улице для непривыкшего к жаре человека будет равносильно самоубийству.

Десять дней назад на предыдущих выходных прошел последний звонок. Конечно, онлайн. Учителя на камеру говорили поздравления. Некоторые мои одноклассники записали слова благодарности. Я не участвовал – видимо до меня не смогли достучаться, когда они снимали видеоролик. Самая трогательная часть – фотографии: под грустную музыку они следовали одна за одной, с первого класса и по одиннадцатый. По ним можно было проследить, как росли и взрослели Аня и Саша, Миша и Дима… Из маленьких испуганных семилеток, впервые ступивших на порог школы, они фото за фото распускались в девушек и укреплялись в парней. Меня, конечно, на фотографиях не было. Мой школьный путь шел параллельно, пересекшись с ними только на последнем году. Сначала православная гимназия, потом шестая школа, теперь вот лицей…

А ведь все могло быть по-другому. И я мог бы учиться с ними с самого начала. Моя голова торчала бы на общем снимке из музея Лермонтова в пятом классе; моя спина маячила бы на снимке из Архыза в седьмом классе, когда они взбирались к горному озеру и едва не потерялись; мой букет цветов загораживал бы половину лица на фото с обязательного возложения цветов на День Победы в прошлом году… Но, как говорит Наталья Алексеевна, история не имеет сослагательного наклонения. А еще она говорит: «Вам, ребята, пока рано грустить о прошлом».

Окончание последнего звонка было заблокировано Ютубом: «Видео удалено за нарушение Условий пользования YouTube». Видимо, виной тому авторские права на игравшую задним фоном песню.

Несколько раз в неделю я езжу к Наталье Алексеевне. Официально школа закрыта, поэтому она организовала что-то вроде «кружка истории» у себя на дому. Там мы, несколько белых ворон в стае математического класса, готовимся к гуманитарным экзаменам. В том числе и Аня.

Эти поездки на автобусе через весь город привычным маршрутом создают легкое ощущение возвращения к прежнему миру, когда еще надо было каждый день ходить в школу, а город не знал карантина.

Машин на дорогах с каждым днем становится все больше. Люди высыпают из домов в пять-шесть вечера, чтобы глубоко вдохнуть нагретого за день воздуха, и потом, дождавшись, когда небо затянет тучами, бросаются к ближайшим укрытиям, а город мгновенно накрывает ливнем.

Наш «исторический кружок» собирается в районе одиннадцати утра. Солнце к этому времени еще не успело разъяриться, но на сидениях в автобусе уже остаются влажные следы от потных спин. Около двух мы заканчиваем. Солнце переваливает через зенит. Воздух загустевает так, что, выходя на улицу после прохлады кондиционера, ты вязнешь, словно в болоте. Наш «кружок» рассыпается: кто-то спешит домой перебить маленькую порцию гуманитарности тяжеловесным задачником по алгебре; кто-то тащится к ближайшему магазину запастись холодной водой, чтобы без обезвоживания добраться до дома; кто-то, как мы с Аней, домой не идет.

Мы, дождавшись, когда наши одноклассники скроются из виду, беремся за руки, сворачиваем за угол девятиэтажки, в которой живет Наталья Алексеевна, и идем к перелеску, уютно притулившемуся к подножию горы с романтичным названием «Невинная». Она растет в паре километров от городской черты. Индустриальные лапы города еще не достали ее, но с каждым годом окраинные улицы подползают все ближе и ближе, и рано или поздно они лягут на ее возвышающееся над равниной тело.

Мы доходим до перелеска. Он, местами колючий и неприветливый, неохотно пускает нас под тень деревьев. В детстве я представлял, что в этом маленьком нелюдимом лесу живут эльфы. Они охраняют покой горы, пропуская сквозь свои владения лишь избранных.

Мы с Аней сходим с едва заметной тропинки, углубляемся в чащу и под ветвями дикого орешника устраиваем что-то вроде пикника. У Ани в рюкзаке бутерброды, у меня – плед. Рядом с шершавым стволом примятая трава – след наших предыдущих посещений.

В прохладе густых зарослей после нескольких минут полуденной жары голова наливается тяжестью, веки закрываются, тело перестает слушаться, мысли застывают, перемешиваясь с грезами, истончается призрачная граница между сном и явью, и уже непонятно взаправду Анина голова лежит на моем плече, а сквозь листву пробивается кричащий оранжевый цвет, как на диких картинах французских авангардистов, или виной тому солнечный удар – помрачнение рассудка, мимолетное, как тень скользнувшей по небу птицы, и те два часа, что мы провели вместе, когда я чувствовал на шее ее горячее дыхание, и по спине ползли мурашки, а по коже бегали маленькие электрические импульсы – были ли они, эти два часа, или я только моргнул – остальное приснилось.

В первый раз у нас не было с собой ни пледа, ни бутербродов, и мы лежали прямо на траве, смотрели вверх, как расходятся ветки от ствола дерева, от веток – тонкие прутья, от них – длинные треугольные листья. Я спрашивал Аню, зачем она ходит на занятия в наш «исторический кружок», если ей не нужно готовиться к экзаменам. Она не отвечала, только, повернувшись в мою сторону, в полудреме смотрела мне в глаза из-под полуприкрытых век. Я спрашивал, не передумала ли она идти в университет с языками, еще не поздно поступить так, как ей хочется самой. Она качала головой. Мне не нужны были ответы. Я их и так знал. Я говорил, потому что боялся окончательно провалиться в сон.

Разговоры о будущем делают его менее пугающим. Мы с Аней часто мечтаем, как оба поступим в Москву и будем гулять по Красной площади мимо Кремлевских стен и Храма Василия Блаженного. Это случится совсем скоро, уже в сентябре.