17 июля 2020. Пятница

Вчера прошел последний экзамен. Ощущение, будто кончился длинный забег — я преодолел финишную прямую, грудью разорвал ленточку финалиста, и теперь осталось дождаться, когда господа присяжные заседатели, посовещавшись, вынесут вердикт.

Первым сдавали Русский язык. Солнце в тот день как будто выкатилось заранее, чтобы успеть довести школьные аудитории до температуры духовки, при которой обычно запекают молодых бройлерных цыплят. Заводы на один день перестали дымить, чтобы небо оставалось чистым, и ничто не мешало солнечным лучам делать свое горячее дело. Взволнованные, испуганные и обреченные на успех школьники со всех уголков города потянулись в школы.

Мы писали экзамен в соседней — шестой школе, чуждой для моих одноклассников, но привычной мне, где я проучился с пятого по десятый класс. На входе, отделенные карантинными полутора метрами, мы выстроились в очередь из десяти человек. Остальным определили сдавать на следующий день. Охранник в пиджаке, солнцезащитных очках, в медицинской маске и черных перчатках, походивший на героя из фильма «Люди в черном», тщательно обыскал каждого из нас. У Димы обнаружились наушники от смартфона. Тут же прибежала нервная учительница и поверх маски завопила, что «наушники нельзя, не положено, непозволительно, запрещено!» Пришлось Диме сдать их охраннику на сохранение.

Потом всех погнали дезинфицировать руки. Та же нервная учительница спохватилась, что забыла проверить температуру. Нас снова выстроили в очередь. Ткнули каждому в висок бесконтактным градусником. У меня показало тридцать шесть и девять, из-за чего нервная учительница посмотрела на меня с подозрением, цокнула языком, но, ничего не сказав, отправилась замерять температуру следующему.

Духота в коридоре давила на и без того натянутые нервы. Взволнованные лица моих одноклассников блестели от пота. Эдик, тяжело дыша, безостановочно вытирал лоб салфеткой, так что она, в конце концов, превратилась в скомканный влажный комок. Оля жаловалась на головокружение. Ее никто не слушал до тех пор, пока она действительно не хлопнулась в обморок. Тут же набежали учителя, столпились зеваки — все тянули шеи, чтобы получше рассмотреть происходившую сцену. Оле сунули под нос нашатырь. Она пришла в чувство. Ей предложили пойти домой, но перспектива сдавать экзамен одной в резервный день так ее ужаснула, что она, растолкав локтями зевак, первой бросилась в класс.

Нас рассадили в шахматном порядке. Мне досталась первая парта рядом с открытым окном. Следующий час прошел в ожидании. Две учительницы важно прохаживались возле доски. Они синхронно размахивали тетрадками перед спрятанными за масками лицами. По лбу и мокрым волосам струились потные реки. Гудящий принтер выплевывал бланки для ответов на задания. Распечатав половину порции, он подавился, закашлялся и сломался. Одна из учительниц побежала за помощью. Принтер починили. Он опять сломался. Его снова починили. Он еще дважды ломался, прежде чем распечатал все бланки. Учителя торжественно вскрыли герметичный пакет с заданиями, раздали каждому из нас по билету в неопределенное будущее и объявили, что до конца света осталось три часа тридцать минут. Экзамен начался.

Как обычно бывает в таких случаях, голова, полная мыслей минуту назад, моментально пустеет, в чертогах разума с веселым улюлюканьем туда-сюда носится перекати-поле, а лежащий перед глазами текст кажется абсурдной бессмыслицей. Первые пять минут я читал задание за заданием, и ничего не понимал. Вторые пять минут я смотрел в окно. Там, за односторонней дорогой, лежал Бульвар Мира с бьющим в небо фонтаном, вокруг которого бегали мокрые ребятишки. Дальше еще одна дорога — с движением в другую сторону — а за ней кинотеатр «Мир», куда мы с Сашей ходили зимой смотреть кино на последних рядах. Не знаю, сколько я просидел бы так, если б одна из учительниц не окликнула меня вопросом, все ли у меня в порядке и не требуется ли мне снова померить температуру. Пришлось вернуться к экзамену.

Я проехал по главной информации в первом тексте, надолго встал, размышляя дешевИзна или дешевизнА, снова набрал ход, расправившись с неправильным написанием слова «ихний», перебрался через предложения, связанные лексическим повтором, и уперся прямиком в сочинение. Оставался еще целый час.

Я решил осмотреться по сторонам. Из угла аудитории за мной пристально следил черный циклопий глаз видеокамеры. Обе учительницы повисли на спинках стульев, больше не в силах обмахиваться тетрадками и полностью отдавшись во власть духоты. За ближней партой от любого шороха нервно вздрагивала Оля. За ней сидел Дима с полуприкрытыми глазами, будто дремал, утомленный жарой. Рядом с ним Виталик наоборот — выпученными глазами пялился в бланк с ответами, словно пытался разглядеть там абсолютную истину. Я вспомнил, как про себя называл его Бегуном, когда только пришел в эту школу. Казалось и сейчас, он вот-вот не выдержит напряжения и сорвется в спринт, который перейдет в марафон длинною в четыре года, по окончании которого он получит звание бакалавра в какой-нибудь из наук.

С темой эссе мне повезло. Досталось про русский язык. Текст начинался так: «Еще в юности я вычитал у какого-то древнего мудреца изречение: “От одного слова может померкнуть солнце”». Автор сетовал на то, что его соплеменники коверкают язык. Призывал сохранять и оберегать великий и могучий от засилья иностранщины и канцеляризмов.

Я подумал: окей, бумер. В конце концов, текст мог достаться и более криповым, про ВОВ, как у остальных, без годных аргументов, из-за чего у многих подгорает пукан при поиске примеров из литературы. Но в сочинении я, конечно, с автором согласился и в доказательство приписал ссылку на «Войну и мир» — там есть все, не ошибешься.

Обе учительницы вдруг разом оживились. Одна из них закричала, что осталось пять минут. Я судорожно дописал вывод, и лист с ответами вырвали у меня из рук.

Я вышел с экзамена предпоследним. В коридоре толпился возбужденный народ. Каждого вновь вышедшего тут же обступали со всех сторон и забрасывали шквалом вопросов. Каждый хотел знать, как прошел экзамен у другого, но не потому что его это искренне интересовало, а для того, чтобы остудить собственные воспаленные нервы. Я ловко увернулся, подставив на растерзание шедшего следом за мной Диму.

Поодаль от остальных в стороне я заметил одинокую фигуру Эдика. Держась за голову, он через окно смотрел во внутренний двор школы. Выглядел он так, словно его засунули в стиральную машину и три с половиной часа вертели в ней без воды. Я спросил, что случилось. Он, весь помятый и удрученный, оторвался от созерцания внутреннего двора и перевел растерянный взгляд на меня.

— Все неправильно, — сказал он глухим голосом. — Я все написал неправильно.

Я заверил его, что такого быть не может. Даже если у него найдут пару ошибок, то всего лишь снимут несколько баллов. Эдик в ответ покачал головой, снова повторил «все неправильно», вцепился себе в волосы и с силой дернул несколько раз. Я бросился было остановить его, пока он случайно не снял с себя скальп, но он уже раскисшей соплей сполз под окно и сидел теперь, опершись спиной о стену и все также обхватив голову руками. Я еще какое-то время постоял рядом с ним, успокаивая и обнадеживая, а когда убедился, что он пришел в норму, отправился искать Аню. Отходя от него, я услышал:

— Хотя, может, и правильно…

Когда мы с ней вдвоем вернулись к этому окну, от Эдика осталось только мутное пятно на стекле, куда он прижимался лбом.

Остальные экзамены прошли примерно так же. На математике было сложнее всего. Там я несколько раз сломал себе мозги, пытаясь решить некоторые задания. Когда до конца оставалось чуть меньше часа, а из моих ноздрей валил пар от медленно закипающих мозгов, я вышел в туалет, чтобы подсмотреть в шпаргалку формулы производных, но случайно забыл ее в обложке паспорта, который остался лежать на парте. Пришлось немного пошататься по коридорам и ни с чем вернуться в класс дописывать видимо безнадежно проваленный экзамен.

История прошла легко. Мы с Аней писали в одном классе и постоянно переглядывались, так что учителя даже заподозрили нас в списывании друг у друга, хотя мы сидели в разных концах аудитории. Одним из наблюдателей был бодрый старичок, который все время подмигивал нам с Аней. После экзамена мы узнали, что он дедушка нашей Оли. Во время экзамена он сокрушенно качал головой и жаловался своей собеседнице — второй наблюдательнице, что его внуки не хотят учить историю родных мест, «мечтают уехать подальше, а ведь здесь наши корни».

Последний экзамен серьезных проблем тоже не вызвал. Как и на математике, на нем я решил выйти в туалет, но не чтобы списать, а по прямой нужде. Когда я вошел в уборную, передо мной открылась удивительная картина. Маленькое помещение с двумя писсуарами и тремя кабинками было битком набито учениками. Один, стоя ногами на унитазе, звонил по телефону. Двое у дальней стены тормошили и без того затрепанный желтый учебник. Несколько ползало по полу, разыскивая среди рассыпанных бумажек, которыми была усеяна вся плитка туалета, нужную шпаргалку. Кто-то спросил у меня про познание. Я ответил. Другой — о признаках рыночной экономики. Я и ему подсказал, но тут же пожалел. Как в фильмах про зомби, со всех сторон на меня повалили бледные существа с заплывшими, красными от недосыпа глазами, бессознательно вытянутыми вперед руками и жаждущие добраться до моих мозгов. Так и не справив нужду, я в спешке ретировался из туалета.

Что ж, все четыре экзамена позади. Осталось дождаться результатов и тогда строить планы на будущее. Мама каждый вечер после работы по несколько часов сидит за моим компьютером — блуждает по сайтам приемных компаний разных вузов, а потом спрашивает, выбрал ли я, куда буду подавать документы. Я неизменно отвечаю, что еще не выбрал. Она предлагает варианты. Я, как правило, соглашаюсь. Ей спокойней. Мне… Даже не знаю. Решу в последний момент.

Аня осталось сдать Иностранный язык. Пойду с ней для поддержки. Она правда и сама легко справится, но, думаю, ей будет приятно, знай она, что я жду ее за воротами школы.