2 февраля 2020. Воскресенье

Два дня ничего сюда не писал, а хотелось до жути – руки тряслись от желания выбивать слова из клавиатуры, глаза слезились от необходимости высказаться, излить душу, облегчить совесть и все такое в этом же роде… Мой блог-дневник окончательно, бесповоротно и уже довольно давно стал для меня чем-то вроде личного психотерапевта, Фрейда и Юнга на минималках в одном лице – точнее в девственно чистом листе виртуальной бумаги, которую я по нескольку раз в неделю оскверняю своими виртуальными чернилами двенадцатым кеглем шрифтом Times New Roman…

Не писал, потому что не мог. Сначала, в пятницу, не было времени. Потом, в субботу, не было сил: ни моральных, ни физических – мы поссорились с Сашей, и меня хватило только на то, чтобы весь день – точнее вторую половину дня (первую я проспал тяжелым похмельным сном) – набирать Саше сообщения на экране телефона.

Началось все в четверг после моей предыдущей записи. Я нашел способ попасть на тусовку к Тарасу. Оказалось, что матери в ночь с пятницы на субботу поставили дежурство в больнице, а отчим свалил на ночную рыбалку пить водку с друзьями. Поэтому после школы, написав маме, что приду чуть позже, так как задержали на доп. занятиях, я смело отправился к Тарасу. Она немного волновалась, спросила у меня в Вотсапе, когда я собираюсь ложиться спать и предупредила, что еще позвонит. Так и случилось. Где-то между десятью и одиннадцатью вечера я заперся в одном из трех туалетов гигантской Тарасовской дачи и максимально трезвым голосом – к тому моменту я уже поднакидался – заверил маму, что ложусь спать. Она ничего не заподозрила.

Дача Тараса, точнее его родителей, действительно впечатляла своим античным размахом. Крышу над крыльцом подпирали невысокие, но массивные колонны, как в древнегреческих храмах, дорожки в саду между полысевшими за зиму деревьями украшали миниатюрные мраморные статуи. Отец Тараса когда-то служил в полиции, потом в городской администрации, какое-то время работал заместителем мэра, а сейчас, кажется, ничего не делал, но деньги у него явно водились.

Все мы приехали к на дачу Тарасу в первый раз. Впечатленные увиденным, а, если по-простому, напрочь офигевшие, подобно экскурсионной группе мы с открытыми ртами и круглыми глазами тащились за ним хвостиком, пока он показывал нам владения своей семьи. В какой-то момент мы даже заробели. Тарас хозяйской походкой ушел куда-то к пустовавшим зданиям прислуги (им дали отпуск на время зимы) мы остались вчетвером: я, Авдей, Игорь и Сева. Мы молча переступали с ноги на ногу, не смея заговорить, будто звук наших голосов здесь неуместен. Мы перекидывались растерянными взглядами – глаза лихорадочно блестели – и чувствовали себя не в своей тарелке. Наша неуверенность витала в воздухе: мы излучали ее, как изотопы урана – радиацию. Но потом Авдей, не выдержав натянутого до предела напряжения, с громким пшиканьем откупорил первую банку «Ягуара», и… пошло-поехало.

После второй он уже с ногами сидел на бильярдном столе и надрывно кричал песни, исполняемые Игорем на гитаре. После третьей они с Тарасом закуривали сигареты, не выходя на улицу. Потом в ожесточенной, но шуточной борьбе Игоря и Севы пострадал журнальный столик – разлетелся в дребезги после того, как Сева рухнул на него спиной. Тарас только заржал и махнул рукой. Дальше мы перешли на крепкое.

Где-то в час ночи нам приспичило идти гулять. Разбавив литровую бутылку колы коньяком в пропорции один к одному, мы вывалились на свежий морозный воздух и, шатаясь, двинулись бродить по окрестностям. У Авдея внезапно загорелись глаза. Из внутреннего кармана куртки он достал пачку из-под сигарет и достал из нее две остро пахнувшие самокрутки. Этот запах я узнал бы с закрытыми глазами, с забитым от насморка носом, с параличом обонятельных рецепторов.

– Откуда?! – изумился Тарас.

Авдей засмеялся.

– Что за вопрос? Мы вообще-то на юге живем! – ответил он.

Сева робко запротестовал:

– А если менты?

Тогда Тарас повел нас в «укромное место», которое оказалось обычной старой заброшкой – деревянным двухэтажным домом с покосившимся забором. Внутри Авдей поджег косяк и пустил его по кругу. Я отказался. Они долго меня уламывали, но у них ничего не получилось. Я зарекся больше не употреблять никакие наркотики…

Вообще-то мы так не договаривались. Я совершенно не ожидал, что Авдей притащит эту дрянь. Если бы я знал, я бы, может, вообще не пришел бы к Тарасу. Хотя вряд ли… Уж очень мне хотелось выпить после месячного перерыва. По крайней мере, я бы точно не потащился с ними в эту заброшку.

Когда оба косяка кончились, а дым от сгоревшей травы, отфильтровав каннабиноиды через легкие, растворился в сыром, пропахшем плесенью и разложившимся деревом, воздухе заброшенного дома, к лицам моих друзей прилипли тупые кривые улыбки. Сева, пошатнувшись, чуть не упал – удержался только благодаря Игорю, который, как коршун, вцепился пальцами в его плечо. Тарас медленно поднял перед собой руки, будто изображал Франкенштейна из первых черно-белых фильмов, и протянул:

– Э-э-э-э-э-э.

С минуту ничего не происходило. Потом тишина, изредка нарушаемая возмущенными возгласами ветра на чердаке, вдруг взорвалась одновременным идиотическим смехом всех четверых. Мне было не смешно. Я только чаще опрокидывал бутылку, к которой они утратили интерес.

Сева все же повалился на землю – мягко, как по фонарному столбу, сполз по плечу и ноге Игоря. Это событие вызвало новый приступ безудержного смеха. Я отошел в сторону, залез в пустой проем окна и, свесив ноги, стал смотреть в темное холодное безжизненное небо, чтобы просто куда-нибудь смотреть. Постепенно сквозь беспроглядный мрак на черном небосклоне проступили жидкие, едва различимые бледные точки.

«Ведь, если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?» – само собой пронеслось у меня в голове, и как будто в ответ, словно я сказал эти слова вслух, спину обдало новой порцией горячего улюлюкающего смеха. Я запрокинул бутылку и большими глотами пропихивал горьковатую жидкость себе в желудок, пока пластиковая бутылка не съежилась, пытаясь воздухом заместить высосанную колу с коньяком.

В голове нарастали посторонние шумы, будто настройки слуха расфокусировались, и смех позади звучал теперь разряженным. Звезды на небе обозначились яснее. Медленно они закручивались, извиваясь, оставляли длинные желтые борозды вокруг себя, – над головой вдруг совершенно отчетливо заискрилась вангоговская звездная ночь.

Завороженный, я не сразу услышал, как к гогочущим за спиной голосам прибавился чей-то незнакомый скрипучий бас. Я обернулся, когда из соседнего окна выскочил Тарас, а рядом со мной протискивался Сева. На хлипкой лестнице со второго этажа, недовольно хмурясь густыми зарослями бровей, стоял бомж – со спутанной, местами обгоревшей, бородой, весь грязный и в рванных лохмотьях.

Моих друзей как ветром сдуло. Я сваливал оттуда последним. Только и видел, как маячили их спины передо мной, пока мы бежали к даче Тараса. Потом, когда мы оказались в тепле и безопасности, они продолжили смеяться. Бомжа они прозвали Петровичем – это вызвало у них неистовую бурю восторга. Я тихонько допил остатки спиртного – какое смог разыскать – и меня от резко ударившего в голову алкоголя вырубило на диване в гостиной.

На следующее утро, в первые минуты после неожиданного пробуждения под беспощадный звон будильника из динамиков телефона, всеуничтожающее похмелье настолько сильно меня сжигало, что я решил, будто ночью отправился в ад, и теперь невидимые черти карают меня за все грехи, которые я мог бы сотворить, но еще не успел. С великим трудом я оторвал щеку от подушки и с раза третьего дотянулся до лежавшего на полу телефона.

Окна все еще затягивала черная пелена – до рассвета оставалось около часа. Голова раскалывалась. Тело слушалось плохо. Реакции организма запаздывали. Густые вязкие бессвязные мысли тянулись медленно, словно протискивались сквозь узкое канализационное отверстие. Пальцы рук судорожно бились в треморе.

Мои друзья безмятежно спали кто где. Я попытался разбудить Тараса – он только отбрыкнулся. Авдей зарылся под подушку и оттуда нечленораздельно мычал. Мне удалось достучаться только до Севы, который мутными глазами уставился на меня и, кажется, не понял ни слова из того, что я ему сказал. А сказал я, что сваливаю. Мне нужно было успеть домой до возвращения матери с дежурства.

Ох… Путешествие домой выдалось не из легких. Каждую секунду мне казалось, что вот-вот хребет не выдержит тяжести взваленных на него противоречий в виде моей персоны, треснет и раскрошится мелкими осколками, а я – моя личность, моя воля и характер – мутной соплей распластаюсь по холодному асфальту.

Уткнувшись лицом себе под ноги, я брел до автобусной остановки, стараясь не качаться, как маятник, держаться по возможности ровнее, чтобы яркие вспышки боли где-то в недрах мозга не свели меня с ума. Потом в маршрутке, воняя перегаром, как пьянь с семнадцатилетним стажем, я облегченно откинулся на подголовник кресла, с закрытыми глазами досматривая безумные обрывки ночных сновидений. Голова, съехав с кресла, провалилась в щель между сидением и холодным стеклом, и мне показалось, что это идеальное для нее положение – в тот момент я искренне считал, что мог бы так провести остаток жизни. Дальше я пересел на другой автобус и через полчаса тряски по разбитым дорогам оказался дома.

А тем временем наступил рассвет. Контуры голых деревьев обозначились контрастом на однотонном сером фоне. Солнце косо смотрело на нехотя просыпавшийся город, высоко над домами плотной стеной в морозном воздухе клубился дым от заводов.

Я успел домой до прихода мамы. Сразу завалился в кровать и проспал часов до трех. После сна лучше не стало. Меня знобило, как в лихорадке. Череп будто сдавили тисками – любой поворот головы мог стать последним событием в моей жизни. Я всеми силами пытался не подать виду, как мне плохо, чтобы мать ничего не заподозрила. Передвигался медленно и большую часть времени сидел в своей комнате. Мама только удивленно сказала:

– Вот это ты спишь! Как будто был на дежурстве вместо меня.

Я сказал, что всю ночь играл на компьютере, поэтому не выспался. Она только покачала головой и пригрозила его отобрать. А отчим – тоже с похмелья после рыбалки – тут же прочел мне лекцию о негативном влиянии компьютерных игр на развитие подростка. Я согласно кивал, даже не пытаясь спорить, – все силы уходили на попытки как-то пережить этот день.

Потом я отменил наше с Сашей свидание… Ох, что тут началось…

Ее сообщения в Вотсапе вопили с экрана телефона. «ТЫ ОБЕЩАЛ!» «ЧТО ВООБЩЕ ПРОИСХОДИТ???» «ТЫ РАЗЛЮБИЛ МЕНЯ?». К моим похмельным страданиям прибавилось еще чувство вины и какое-то презрение к себе за невыполненное обещание. Но я правда был не в состоянии выползти из квартиры. Я пытался извиниться почти в каждом ответном сообщении. Писал, что заболел. Даже осторожно позвонил ей, но она напрочь отказалась слушать, только возмущенно кричала в ответ.

В конце концов мы окончательно разругались. Сегодня она даже ничего не написала. Я ей – тоже. Наверное, в первый раз с того момента, как начали встречаться, за целый день мы не обмолвились ни словом.