"Волхв" Джона Фаулза, как учебник по созданию сверхчеловека

Главная характеристика фаулзсовского «Волхва» - не то, что это каноничный постмодернистский роман, и не то, что он, как нечто глубинно европейское, наследует древнейшей традиции и рассматривает проблемы соприкосновения латинского и греческого миров, не то, что главный герой романа фактически представляет собой так хорошо знакомый нам по русской литературе хрестоматийный тип «лишнего» человека. Нет, это всё крайне интересные, но не основные его характеристики. Главное, что «Волхв» - это удивительно простая книга, множественность трактовок которой ложна. Красота, как говорится, в глазах смотрящего.

Сам Фаулз очень точно описал ситуацию во вступлении ко второму изданию романа, где сравнил его с тестом Роршаха. Абстрактное изображение наделяется смыслом лишь когда на него смотрит пациент, и увиденное больше говорит о нем, чем о рисунке. Конечно, доктор может провести сей чудный эксперимент в определенный момент, привязать его к какому-то контексту, тем самым направив испытуемого на путь определенных ассоциаций, но все равно выводы делает сам пациент и никто кроме него.

К «Волхву» эта метафора подходит идеально, хотя мы и видим в авторском вступлении попытку Фаулза намеками и прямыми объяснениями заранее предраскрыть мир романа, что, как мне думается, свидетельствует скорее о том, что автор был не до конца уверен во второй его редакции.

Множественность трактовок, которую писатель так усердно пытается нам преподнести, на самом деле является лишь банальной проверкой нашего мировоззрения. Все события же трактуются однозначно, и нет в них ничего подозрительного или необъяснимого. Скажем так, основной вопрос романа: понятен и близок ли вам Эрфе, он же могучий Орфей, или вы осуждаете его и таких, как он? Соответственно, и возможных трактовок концовки, которая не является, конечно, никаким открытым финалом, потому что древнегреческий мир не знал понятия клиффхэнгер, всего две. Но о них поговорим чуть позже.

В каком-то смысле Волхв повторяет фабулу другого великого романа двадцатого века – «Игры в классики» Кортасара. Кстати, в современной литературе есть ещё один роман-близнец, это довольно-таки разочаровывающий «Дэнс, Дэнс, Дэнс» Мураками, финал которого и сам автор называл не слишком удачным. О чем это говорит? Конечно о том, что перед нами обыгрывание некоего древнего, возможно античного архетипа.

Орфей и Эвридика

Первое, на что стоит обратить своё внимание, это, конечно, имя главного героя. Эрфе – Орфе – Орфей – эта трансформация имени абсолютно прозрачна, и сколько бы ролей ни примеривал на себя главный герой во время страшной игры в Бога, основной является именно эта. Имеется в виду, конечно, один конкретный миф, а именно – спуск Орфея в ад за Эвридикой. Что нам даёт это небольшое предсказуемое открытие? Прежде всего, мы понимаем, что путешествие Эрфе на остров Фраксос есть не прихоть героя, а испытание, которое ему, как опустошённому «экзистенциалисту», необходимо пройти. Он бежит на остров от жизни и женщины, чтобы найти там ту же самую женщину и, вероятно, жизнь.

Орфей и Эвридика – это миф о любви, но и об одиночестве. Эрфе предстоит сойти с ума от одиночества, почти покончить с собой (но всё же выбрать жизнь), попасть в мясорубку психологического насилия со стороны возомнившего себя богом Кончиса. Кончис тут – действительно бог, и пока Эрфе умасливает его своей музыкой, то есть вполне деятельным и увлечённым участием в игре, ему дозволяется всё глубже спускаться в ад, где, в конце концов, обнаружится его вроде как покончившая с собой возлюбленная Алисон. То есть на протяжении большей части романа она «мертва», и ценность её для себя Эрфе понимает именно после того, как она «умирает». Книга обрывается раньше, нежели мифологический прототип (в конце истории Орфей, вопреки запретам, оборачивается и смотрит на свою возлюбленную, после чего теряет её навсегда и объявляет любовь к женщине плохим злом), поэтому многие решили, что концовка открытая. Но это вовсе не так, роман закончен именно там, где должен был закончиться.

Отсылки к античности, как и Греция в качестве бэкграунда, подтверждают тесную взаимосвязь мифов и игры Кончиса в Бога. Претерпев незначительные изменения в связи с тем, что философия значительно усложнилась за те тысячи лет, что прошли с момента создания изначальной мифологии, перед нами раскрывается всё та же концепция спуска в ад, только ад в данном случае – собственная психика. И пусть вас не обманывает вердикт, вынесенный герою на суде, на котором он, как мы помним, являлся судьёй, а не обвиняемым. Вся эта психологическая ересь – далеко не истина в последней инстанции, на что нам ясно намекает тот факт, что все «врачи» в этой игре – липовые. Это лишь ещё одно испытание в аду, одно из самых сложных, потому что в нём много правды, но и лжи не меньше.

Подытожим: у нас тут есть устанавливающее правила божество Кончис, Орфей-Эрфе с его музыкой-игрой, Эвридика Алисон, которая собирается вернуться обратно в ад (Австралию) в конце игры, потому что Эрфе нарушил правила. Адом являются и вилла Бурани и, одновременно с этим, сознание героя, которое постепенно начинает путать реальность и вымысел.

Но это был бы не постмодернизм, если бы в романе имелся только один мифологический слой.

«Волхв» и Тарология

Роман очень интересно устроен с точки зрения архитектуры. Наиболее древний мифологический слой не остаётся нетронутым, потому что средневековые, чисто латинские архетипы ложатся поверх древнегреческих. В общем, примерно как и в реальной истории Европы. Об этом, кстати, будет говорить один крайне неприятный немец в историях, рассказанных Кончисом – он заявит, что нацисты несут в Европу порядок вместо хаоса, а сам Кончис думает, что порядок как раз был тут тысячелетиями, а они приносят только хаос и кровь.

Порядок незыблем и сложен. Но Кончис пытается его полностью пересоздать собственными руками, отсюда изначальное название произведения - «Игра в Бога». Он, условно говоря, создаёт новую Европу на уровне психологическом, отталкиваясь от учения Юнга и современных ему философских концепций. Об этом можно написать отдельную статью, а то и диссертацию, так что обойдём тему стороной. А вот наличие в романе тарологической символики является очень важным аспектом.

Карты Таро – это образная система, часто связываемая с оккультизмом, которая зародилась в Средние века. То есть, поверх античности ложится Средневековье с его совершенно особым взглядом на мир и искусство. К слову, во Франции до сих пор существует jeu de tarot, то есть именно игра, а не какие-нибудь там гадания, и игра эта весьма сложная, интеллектуальная, чем-то похожая на преферанс. Франция так или иначе в романе присутствует, даже Эрфе говорит с местными в основном на французском языке, так что идею игры в таро (с обязательными взятками, которых в книге навалом) сметать со счетов не стоит.

Для описания Кончиса подходит слово Маг (английское название романа - The Magus), а Маг в Таро – это не столько всемогущий волшебник, сколько фигляр и фокусник. Это номер 1 в списке старших аркан. Маг занимается игрой в Бога, и Кончис во всю следует этой логике, показывая чудеса и представления.

Но возникает вопрос. Это единичное совпадение, или будет продолжение? Будет. Как писали некоторые критики в статьях о «Волхве», главный герой представляет собой другую карту – Дурака. Отсюда, собственно, и навязчивое обозначение Кончиса как учителя, а Эрфе – как ученика. Дурак учится у мага, простак учится у профессионального лжеца. В некоторых колодах дураку присуждается номер 0, и это важный момент. Дурак – не устоявшееся состояние, он может измениться, и в данном случае…

Скажем так, дурак Эрфе учится быть Магом. Как бы страшно это ни звучало, его спуск в ад одновременно является его билетом на Олимп. Как если бы в ад за возлюбленной он спускался простым человеком, но поднимался из него богом. И давайте зададимся коварным вопросом: мы уверены, что название «Волхв» говорит именно о Кончисе, а не, скажем, о главном герое в момент его последней встречи с Алисон?

Эволюция (?) Эрфе

Возможно, вам кажется, что стало как-то сложно. Но нет, всё довольно просто, мне лишь потребовалось много слов для описания простейшей ситуации. В романе происходит два параллельных процесса – поиск возлюбленной в аду и активный духовный (или, если хотите, психологический) рост. С одной стороны, это то, ради чего Кончис затевает все свои игры, с другой – есть некоторые сомнения, что он остался доволен текущим экспериментом. Скорее всего, если бы он был им доволен, то нового игрока он бы не привёл к Эрфе, который вполне мог того предупредить о грозящей опасности.

Но вернёмся к тому, что происходит с Эрфе. Начиная игру Дураком, он приспосабливается к условиям, начинает вести собственную линию и уже в Англии разыгрывает её практически безупречно. Почему же Кончис присылает ему следующего претендента на роль объекта экспериментов? Потому что к концу романа Эрфе сам становится Магом. Эта такая простая мысль, такая предсказуемая, ускользает от читателя по причине того, что концовка набрасывает на нас аркан романтических переживаний, нам кажется, что Эрфе просто перевоспитался, вдруг полюбил Алисон и готов сочетаться с ней узами вечного брака и «жить долго и счастливо» за пределами повествования (чтобы мы никогда не узнали, как оно там – в долгом и счастливом).

Вспомните, что говорит ему Кончис об улыбке. Он призывает улыбаться, но не потому что ты счастлив, а потому что так нужно, чтобы перейти на новый уровень, где улыбку изображают, а не «испытывают». Уровень вовсе не живых, довольных этой своей жизнью буржуа, а уровень самого Кончиса, дьявольского манипулятора, практически сверхчеловека, взвалившего на себя обязанности играть людьми, как делали боги древности, превращать «дураков» в «магов». На это же намекает рассказ матери близняшек о том, что у них приняты довольно свободные взгляды на секс. То есть, мысль о том, что всё это – лишь месть за плохое поведение Эрфе, обречена на гибель, потому что секс – просто инструмент. Об этом же говорит опыт самого Кончиса: чтобы стать тем, кто он есть, ему потребовалось выдумать себе историю со смертью возлюбленной (Эрфе повторяет этот опыт).

Более того, финал раскрывает нам тот факт, что сам Эрфе стал Магом, настолько не завуалировано, что становится как-то грустно. Эта ненужная пощёчина, чтобы посмотреть и во многом спровоцировать реакцию Алисон, а заодно и определить наличие или отсутствие наблюдателя, этот стремительный анализ ситуации, и, наконец, приглашение к своей Эвридике разделить с ним его космическую игру. Не потому что он влюблён (как раз неожиданно влюблённого «экзистенциалиста» представить проще, чем влюблённого Мага), а потому что он жить без неё не может, как без одной из важнейших деталей механизма.

Да, Кончис посылает ему нового претендента на игру не как к бывшему объекту эксперимента, а как к тому, кто способен эту игру оценить. Оценить и даже принять в ней участие в роли мастера, а не игрока. Потому и наблюдателей никаких в конце нет. Уже когда Эрфе выходит на мать близняшек, он сравнивается с Кончисом, встаёт на ту же ступень. Проигрывая на каждом шагу, он всё-таки побеждает в игре и получает приз – недостающую часть, магический артефакт, который необходим, чтобы окончательно стать Магом.

Важнейшие вопросы, перестал ли Эрфе быть «экзистенциалистом» и любит ли он Алисон, теряют всякий смысл: вот тут и вступают в игру «пятна Роршаха», а именно – ваше собственное мировоззрение. Изначальный образ главного героя – образ симпатичный и симптоматичный. Когда я выше назвал Эрфе «лишним человеком», у вас, возможно, пошла кровь из глаз, потому что такое сравнение, конечно, не выдерживает никакой критики, и всё же, общие черты у его типажа и общеизвестного штампа классической русской литературы имеются. Разочаровавшийся в жизни, пресытившийся ею буржуа – чем не второй Онегин? Однако в отличие от Пушкина, Фаулз своему герою если не сочувствует, то, по крайней мере, не осуждает, а пишет о нём, как об имеющем место случае эгоцентризма, которым почти наверняка страдал сам (вспомните, он называл роман во многом автобиографическим, да и нам ли не знать, насколько сильно сквозь частокол букв обычно просматривается личность автора?).

Одиночка, разочарованный странник, если можно так выразиться, это популярная маска, очень приятная, потому что вроде как возвышает героя над толпой. А вот результат эксперимента Кончиса – это нечто совершенно иное, космическое и воистину страшное. Как ни странно, Эрфе был куда более человеком в начале, и куда более божеством в конце. От отрицания он перешёл к любознательному приятию всего и вся, но теперь он смотрит на мир не как на условия, в которых существует, а как на материю, которой может повелевать.

И, если хотите более светлой морали, Алисон – единственное, что ещё напоминает ему о том, что он был человеком. А у Кончиса и этого нет. Стать богом, не потеряв при этом человеческую свою сущность, вот о чём мечтает Эрфе, ему надо, чтобы «полюбил тот, кто любить не может» - и это вовсе не романтичная цитатка, указывающая на его прошлое, а болезненное стремление одинокого творца.

Эпилог

Подведём итог. Миф об Орфее и Эвридике заканчивается тем, что герой, против данных ему указаний, оборачивается буквально на пороге ада, смотрит на свою возлюбленную и тем самым теряет её навсегда. Помните, я сказал, что писатель оборвал свою версию мифа раньше? Я соврал. Ну а чего вы хотели от статьи о таком вот романе?

Нет, Эрфе действительно теряет Алисон, она говорит, что вернётся в свой ад-Австралию. Но в отличие от оригинального Орфея, пройдя через пекло, Эрфе возвращается на Землю осмыслившим свою силу богом, и теперь он сам уже создаёт правила (помните, когда ему намекают, что Алисон сперва должна его простить, он вдруг выдаёт, что и ему надо простить её – это симптоматично, и это не следы былой болезни, а симптом его нового «здорового» состояния). Никто не наблюдает, никто не сможет отнять его Эвридику, тут некому творить новые законы природы, кроме него. И он их творит сам, легко и непринуждённо.

Это вторая трактовка финала, которая, конечно, несколько отлична от первой, наиболее предсказуемой: плохой мальчик всё понял, раскаялся и стал достойным и любящим англичанином. Какая из двух трактовок вам больше нравится, та и будет правильной.