«Sapiens. Краткая история человечества» за 10 минут

Человек (то есть, особи, принадлежащие к виду Homo) ходит по Земле уже 2 миллиона 400 тысяч лет. Homo sapiens, наш собственный эволюционировавший вид больших обезьян, существует всего лишь 6% от этого времени — около 150 тысяч лет. Так что книга «Sapiens» не должна предваряться подзаголовком «Краткая история человечества». Легко понять, почему Юваль Ной Харари посвящает 95% своей книги нам как виду: мы знаем о себе гораздо больше, чем о других видах человека, включая исчезнувших. Это просто факт, что история sapiens — а Харари даёт нам такое имя — только лишь малая часть истории человечества.

Можно ли весь этот период разложить на 400 страницах? Вообще-то не очень. Легче описать «краткую историю времени» — все 14 миллиардов лет — и поэтому Харари концентрируется в основном на нашем настоящем и возможном будущем, чем на нашем прошлом. Хотя основные исторические линии пути sapiens не подлежат сомнению, и он с живостью их преподносит.

Первую половину своего существования мы провели, бесцельно шатаясь. Затем мы претерпели ряд серьёзных изменений. Во-первых, «революцию восприятия»: около 70 тысяч лет назад мы стали вести себя гораздо умнее, чем раньше, по причинам до сих пор неизвестным, и резко стали расселяться по всей планете. Около 11 тысяч лет назад мы пережили «аграрную революцию», повсеместно превращаясь из добытчиков (охотников и собирателей) в фермеров. «Научная революция» началась около 500 лет назад. Она спровоцировала индустриальную революцию (около 250 лет назад), которая спровоцировала информационную революцию (50 лет назад), которая спровоцировала биотехнологическую революцию, которую, собственно, мы переживаем сейчас. Харари предполагает, что биотехнологическая революция сигнализирует о скором закате sapiens: мы будем заменены спроектированными с помощью биоинженерии «сверхлюдьми», «несмертными» киборгами, способными жить вечно.

Это одна сторона медали. Харари кратко описывает множество знаковых событий, особенно развитие языка: мы учимся чётко думать об абстрактных вещах, сотрудничать друг с другом во всё больших масштабах, и, главное, сплетничать. Происходит подъём института религии, и до определённой меры воинствующие монотеистические настроения медленно берут верх над политеистическими. Затем происходит эволюция денег и, что важнее, ростовщичества. Соответственно, расширяются империи и торговля наравне с капитализмом.

Харари сломя голову проносится по этим обширным и запутанным темам и делает это как нельзя лучше — захватывающе и информативно. Мысль о том, что «мы не выращивали пшеницу. Это пшеница вырастила нас» весьма изящна. Харари утверждает, что существовала некая «Фаустова сделка между людьми и зерновыми культурами», благодаря которой наш вид «отверг своё интимное слияние с природой и устремился к жадности и отчуждению». Это была плохая сделка: «аграрная революция стала величайшей в истории аферой». По большей части она спровоцировала плохое питание, долгие часы работы, больший риск голода, скученное обитание, возросшую восприимчивость к болезням, новые формы опасности и более уродливые формы иерархии. Харари полагает, что мы гораздо лучше чувствовали себя в каменном веке, и делает сильные заявления насчёт дурного влияния промышленного ведения сельского хозяйства: «Современное индустриальное сельское хозяйство — величайшее преступление в истории».

Он соглашается с общепринятой точкой зрения, что основная структура наших эмоций и желаний не была затронута ни одной из этих революций: «Наши пищевые привычки, наши конфликты и наша сексуальность — всё обусловлено взаимодействием мозга охотника и собирателя с нынешней постиндустриальной средой, мегаполисами, самолётами, телефонами и компьютерами … Даже если теперь мы живём в роскошных апартаментах со всеми удобствами и забитым под завязку холодильником, наша ДНК всё ещё думает, что мы бегаем по саванне». Харари приводит знакомый пример — наша зависимость от сахара и жира привела к широкой доступности продуктов, которые становятся катализаторами проблем со здоровьем и уродства. Порнография тоже неплохо иллюстрирует ситуацию. Это как тепловой удар: если бы разум порнозависимого можно было представить в виде тела, он бы был поражён ожирением.

В какой-то момент Харари заявляет, что «основной проект научной революции» — это Проект Гильгамеш (названный по имени эпического героя, который желает уничтожить смерть): «созданный с целью дать человечеству вечную жизнь» или «несмертие». Он надеется на успешное завершение этого проекта. Но несмертие не равняется бессмертию, поскольку всегда есть возможность умереть от насилия, и Харари адекватно скептичен насчёт того, много ли добра оно нам принесёт. Будучи несмертными, мы рискуем стать истерически и до недееспособности осторожными (Ларри Найвен хорошо развивает эту точку зрения, описывая своих «кукольников Пирсона», инопланетную расу из цикла «Мир-Кольцо»). Смерти тех, кого мы любим, станут ужаснее. Нам надоест весь мир под солнцем — и даже рай (см. последнюю главу «Истории мира в 10½ главах» Джулиана Барнса). Мы наконец согласимся с эльфами Дж. Р. Р. Толкина, которые воспринимали смерть как дар людям, которого им самим не хватало. Мы будем чувствовать то же, что чувствовал Филип Ларкин1: «Под всем под этим надежда на забвенье правит».

Даже без всех этих аргументов нет никакой гарантии того, что несмертие принесёт большое счастье. Харари ссылается на хорошо известное исследование, которое показывает, что человеческое счастье впечатляюще НЕ связано с материальными благами. Конечно, деньги имеют значение — но только тогда, когда они вытаскивают нас из бедности. После пересечения этой черты количество денег значит очень мало. Конечно, выигравший в лотерею будет чувствовать себя на небесах, но спустя около 18 месяцев его «средний уровень счастья» упадёт к старой отметке. Если бы мы путешествовали по берегам Тихого океана и затем по улицам Калькутты2 с безотказным «счастьемером», ещё непонятно, в каком случае показатели были бы выше.

Это утверждение о счастье проходит рефреном через «Sapiens». Когда Артур Брукс (глава консервативного Американского института предпринимательства) сделал похожее заявление в The New York Times, он был раскритикован за попытку поддержать богатых и оправдать неравенство доходов. Эта критика приводит в замешательство, поскольку, несмотря на то, что сегодняшнее неравенство доходов отвратительно и опасно для всех, исследование уровня счастья научно достоверно. Но это не мешает Харари предположить, что жизнь, которую проживают люди сегодня, может быть хуже, чем жизнь 15 тысяч лет назад.

Большая часть «Sapiens» интересно и качественно написана. Однако по мере прочтения легкомысленность, преувеличения и сенсационность перевешивают плюсы книги. Не говоря уже о его злоупотреблении высказыванием: «Исключение доказывает правило» (это означает, что исключительные или редкие случаи проверяют и подтверждают правило, поскольку правило оказывается применимым даже в тех случаях). В огульных суждениях Харари, его опрометчивости насчёт причинно-следственных связей, его грубом усечении и растяжении данных присутствует некоторый вандализм. Взять хотя бы его описание Наваринского сражения3. Он начинает рассказ с того, что британские акционеры потеряли бы деньги, проиграй Греция войну за независимость, и затем ускоряется: «Поскольку государство принимало интересы акционеров близко к сердцу, англичане снарядили международный флот и в 1827 году в Наваринском сражении потопили главные морские силы Османской империи. После многовекового подчинения Греция вновь обрела свободу». Уж слишком общно — и да, Греция потом не обрела свободу. Достаточно заглянуть на страницу в Википедии, посвящённую Наваринскому сражению, чтобы понять, как всё плохо.

Харари ненавидит «современную либеральную культуру», но его нападки карикатурны и бумерангом возвращаются к нему самому. Либеральный гуманизм, говорит он, — это «религия». Он «не отрицает существование Бога»; «все гуманисты превозносят род человеческий»; «разверзается огромная пропасть между основополагающими принципами либерального гуманизма и последними научными достижениями». Это глупо. Грустно также видеть, что великий Адам Смит снова выставляется проповедником алчности. И всё же, Харари, скорее всего, прав в том, что «только преступники покупают дома, … передавая чемодан с деньгами» — эта точка зрения не лишена пикантности, учитывая, что около 35% всех покупок в элитной части лондонского рынка жилья в настоящее время выплачиваются наличными.