July 8

Про инжир и пьяных птиц

Из цикла: "Так говорит Василиса"

Истории, в которых ребёнок говорит вслух то, что взрослые давно прячут внутри.

Это не выдумки. Это не сказки. Это подслушанные (и записанные) разговоры с Василисой — ребёнком, который размышляет о жизни всерьёз и вслух.
Иногда — с вопросами, от которых взрослый начинает думать.
Иногда — с ответами, которых ты сам не мог бы сформулировать лучше.

Гуляю с внучкой Василисой во дворе.
Тень. Жаркое лето. Инжир почти спелый.
— Хочешь, сорвём инжир? — предлагаю я, приподнимая её к ветке.
Она задумывается. И вдруг:

— Правда, что инжир это фигОвое дерево?
— ФИговое, — поправляю. — Да, так его называют.
— Почему? Потому что невкусное?
— Нет, — улыбаюсь, — это от слова «фига». Есть такое выражение — «показать фигу». А плод инжира как будто на неё похож.
Василиса смотрит на ягоду с сомнением.
— Не похож, — уверенно говорит.

Решаю углубить ботанику.
— Его ещё называют смоковницей. Или винной ягодой.
Тут Василиса оживляется:
— А дедушка рассказывал, что птицы их едят и потом пьяные по деревьям орут!
— Так и есть, — подтверждаю. — Когда жара, а инжир уже перезрел, в нём начинается брожение. Как в вине. Птицы съедают и как будто хмелеют.

Срываю сочный, медовый инжир. Протягиваю.
Она смотрит… и отказывается.
— Почему? — спрашиваю.
— Я маленькая. А маленьким — нельзя вино. И вообще, даже когда буду большой, вино пить не буду. Оно разрушает мозг.

Смотрю на неё серьёзную, сосредоточенную. Улыбаюсь.
— Ты права. Но этот инжир не бродивший. Его можно просто съесть. Без вина. Просто инжир.

Но она так и не пробует.
Прошёл год. Созревает новый урожай инжира.
Василиса вот-вот приедет в отпуск. Я снова покажу ей ветку, склонившуюся под тяжестью ягод.
В этот раз не уговаривая. Просто, как тогда, протяну ладонь с плодом.
А дальше как решит она.

Интересно…
Попробует ли в этом году?
Или снова скажет серьёзно, по-взрослому: «Мне пока не нужно».

А вы…
А вы помните, как однажды что-то не приняли не потому, что не хотели,
а потому что ещё не пришло ваше время?
Что это было?
И случилось ли вернуться к нему — уже по-своему, в своём ритме?