Глава 26. Одно Древо Жизни / 一树人生: Прист
Глава 26. Выход из кокона
Он сжимал его запястье так крепко, словно стоило его отпустить, и этот человек, стоящий перед ним, мгновенно и навсегда исчезнет из его жизни.
Се И даже почувствовал, как ладонь Ван Шуминя стала влажной от пота, а время словно остановилось.
Ван Шуминь рассматривал это слегка испуганное выражение лица, широко раскрытые глаза цвета персикого цветения, бледные губы, слегка шелушащиеся от сухости. И тут же в его сердце вспыхнуло непреодолимое желание заключить этого человека в свои объятия, сжать крепко-крепко и не отпускать от себя до скончания веков.
Два сердца вдруг забились всё быстрее и быстрее, и каждый из этих двух людей четко осознал, чего на самом деле хочет, однако боится в этом признаться.
Се И пристально, не мигая, смотрел на Ван Шуминя. Его взгляд был очень глубоким и проникновенным, а свет который исходил из его глаз, казалось, достал до самой души Ван Шуминя и слегка обжог её. В его голове звучал назойливый голос, который продолжал твердить одно и то же: этот человек уходит, этот человек уходит, этот человек уходит... Почему-то у него было такое ощущение, что если он сейчас отпустит Се И, то они оба уже никогда не смогут вернуться к тем отношениям, которые были между ними в самом начале их жизни.
Но что подразумевалось под этими "отношениями в начале их жизни"? То время, когда он с утра до вечера преследовал маленького Се И и издевался над ним? Или тот период, когда они, немного повзрослев, на протяжении трех тяжёлых лет учёбы стали лучшими и неразлучными друзьями... а может быть тот поцелуй в пьяном бреду в маленькой, холодной и сырой комнате на втором этаже дома, расположенного в узеньком переулке... такой неопытный, но незабываемый?
Ван Шуминь крепко стиснул зубы, а здравый смысл где-то в глубине его сознания изо всех сил пытался вразумить его, непрестанно повторяя, что этот человек для тебя младший брат, друг, самый лучший друг, с которым можно и в огонь, и в воду... но решиться на следующий шаг ты не можешь, ты действительно не можешь стремиться к большему. Это станет самым страшным грехом на свете, и если ты осмелишься перейти эту границу, то рискуешь потерять всё.
Родители, семья, дом, общественное мнение и сплетни...
Только вот мышцы ладони были другого мнения и никак не хотели разжиматься.
Казалось, что прошло очень много времени. Выражение лица Се И с испуганного успело смениться на терпеливо выжидающее, затем стало спокойным. Постепенно оно становилось всё более и более унылым и наконец отразило крайнюю степень измождения, словно перед его глазами пронеслась целая жизнь. И тогда он медленно опустил глаза и посмотрел на руку Ван Шуминя, которая крепко, но аккуратно, сжимала его запястье. Он едва заметно улыбнулся и спросил: "Ты чего?"
Этот простой вопрос был подобен тяжёлой дубинке, которая со всей дури ударила Ван Шуминя в самое сердце. Он машинально разжал руку и сделал маленький шаг назад, затем еще один.
От этого маленького шага последняя кровинка полностью исчезла с губ Се И.
Он поднял голову и посмотрел на Ван Шуминя, а тот, в свою очередь, всячески избегая его взгляда, сухо кашлянул и уточнил: "Ты... ты же приедешь на 1 мая?"
Уголок рта Се И дрогнул, словно он хотел усмехнуться, но он лишь отрицательно покачал головой: "Давай обсудим это позже. Не думаю, что у меня будет достаточно свободного времени для этого. А мой крёстный, скорей всего, забудет о моём обещании ближе к этой дате".
Ван Шуминь открыл рот, но так и не смог придумать, что еще можно сказать. Се И вздохнул, кивнул ему и, взяв свою сумку, прошел мимо него, словно через контрольно-пропускной пункт. Ван Шуминь ощущал себя так, словно его сердце внезапно сжали тисками, от чего одновременно стало грустно, больно и очень хотелось закричать. В мыслях был полный бардак, и только одна фраза продолжала крутиться в голове и не давала покоя.
Фраза, которую ему очень хотелось крикнуть: "Сяо Се, не уходи". Однако почему, он не должен уходить? Что таит в себе эта фраза? "Я не хочу, чтобы ты уходил"?
Но, в итоге этот трус просто откашлялся и сказал Се И в спину: "Ты, это... звони обязательно..." Его голос тут же утонул в общем шуме толпы, а Се И, не оборачиваясь, просто махнул рукой.
Оказывается, смотреть на чью-то спину - это такая душераздирающая вещь. Но тот, кто ушёл первым, этого никогда не узнает. Ван Шуминь, наконец-то, смог это почувствовать.
И время, и расстояние умеют усиливать тоску. Они вытаскивают её из тебя наружу, и, как тысячи горных рек подпитываются и наполняются новыми источниками воды, так же и они - растягивают и увеличивают её в размерах, подпитывая и наполняя. А потом каждый раз, при малейшем её колебании, человек ощущает дикую боль, которая разрывает его тело и душу на части. Однако, как бы тяжело ему не приходилось, он не захочешь разорвать эту связь, идущую из глубины души. Потому как в этом случае будут разорваны последние контакты между ним и тем человеком.
Се И чувствовал, что достиг предела своего саморазрушения, и у него не осталось сил, чтобы бороться с этим. Можно только гадать, достигнет ли он конечного состояния, когда боль станет настолько сильной, что убьёт его, или в полном отчаянии он всё-таки сможет отпустить её.
Он не оглянулся назад, потому что боль от печали уже заполнила всё его тело, заставив одеревенеть. У него не было сил оглянуться назад, он даже не мог плакать, потому что слёзы растворялись в тканях, впитывались и попадали в его кровь. Вместе с ней они растекались по всему телу, проникая в каждую клеточку и неся с собой горечь недосказанности. Но на поверхности всего этого ещё оставалась маленькая частичка гордости. А когда у тебя больше ничего не остаётся, то всё, что ты можешь - это отчаянно держаться за эту крупицу гордости. Держаться настолько крепко, словно это единственная спасительная соломинка...
Ван Шуминь... Ван Шуминь... Ван Шуминь... Ван Шуминь...
Ты куда больше, чем просто ублюдок.
Когда Ван Шуминь проводил Се И, то не поехал домой. Он вызвал такси и направился на окраину города. Он забрёл в маленький грязный бар с кучей недоброжелательных молодых людей, которые сидели по углам бара, замерев с бокалами в которых была сладкая и тягучая жидкость под названием "коктейль".
Он просидел там около двух часов, так и не сделав ни одного глотка спиртного, и, наконец, достал свой телефон, покопался в телефонной книге и, набрав номер, крикнул в трубку: "Эй, Да-Цзюнь, это я".
Ли Айцзюнь на мгновение опешил: "Лао Ван?!"
Услышав его растерянный и удивленный голос, Ван Шуминь почувствовал себя намного лучше. Он пришёл в себя и вдруг серьёзным голосом произнёс: "Ты можешь спросить обо мне у своего приятеля Хуан Хуа? Его предложение ещё актуально?"
Хуан Хуа случайно повстречал Ли Айцзюня и Ван Шуминя, когда они еще были молодыми солдатами и отправились на выполнение задания. Хуан Хуа был типичным мажором во втором поколении. Его отец смог быстро разбогатеть на добыче угля. Этот незадачливый мальчишка был одет в дорогие вещи и обвешен украшениями, поэтому обратил на себя внимание шайки местных грабителей. Они напали на него как раз в тот момент, когда поблизости оказались Ван Шуминь и Ли Айцзюнь, которые продемонстрировали им достижения Народной освободительной армии и храбро восстановили справедливость.
Сам Ван Шуминь всегда считал Хуан Хуа просто безответственным и ненадёжным мальчишкой, но Ли Айцзюнь, этот глупый упрямый бык, мгновенно подружился с этим мажором. Отец Хуан Хуа всегда смотрел на своего сына-мажора пренебрежительно и в какой-то момент уже не смог терпеть его выходки. Он дал ему банковскую карту и выгнал из дома, сказав, что если тот не возьмется за ум, то может больше не показываться на глаза своему отцу или матери.
После того, как Ли Айцзюнь уволился из армии, то планировал вернуться домой, чтобы получить распределение на какую-либо работу, но Хуан Хуа потянул его за собой, чтобы вместе организовать собственное дело. Вот и получилось, что два не приспособленных к этому человека начали совместный бизнес. Ожидать, что им ещё и удастся на этом заработать - было на грани фантастики. Хуан Хуа мечтал, чтобы и Ван Шуминь присоединился к ним, но тот уже загорелся своей идеей и готовился к поступлению в Военную академию и совсем не хотел ввязываться в их дела.
Ли Айцзюнь на мгновение опешил: "Что?"
Ван Шуминь вздохнул: "Ладно, забудь. Я просто хотел..."
Прежде чем он успел договорить, Ли Айцзюнь издал громкое "Да" и пришёл в такое возбуждение, словно ему сделали инъекцию куриной крови: "Лао Ван, ты действительно согласен? Я не ослышался? Ой, мама дорогая, мы сейчас на грани полного краха, нам так не хватает свежести, то есть свежего... свежей... " Мужчина рядом с ним подсказывал шёпотом "крови". Ли Айцзюнь театрально вздохнул: "Ай, короче, не важно. Истекает он кровью или приносит жертву. Я уже сказал Лао Вану..."
В этом "кровавом месиве" человек рядом с ним потерял остатки терпения. Он выхватил трубку у него из рук, и Ван Шуминь понял, что рядом всё время был ещё один человек. Этот человек пару раз кашлянул и, задержав дыхание, осторожно произнёс: "Эй, товарищ Ван Шуминь, это председатель совета директоров Хуан. До меня дошли слухи, что ты выразил желание поучаствовать в развитии нашей компании. Это очень хорошо. Наша компания..."
Ван Шуминь рассмеялся: "Чтоб тебя! Хуан Хуа, ты сукин сын, каким медведем ты сейчас притворяешься?!"
Ван Шуминь чувствовал себя марионеткой с нитями по всему телу. Эти нити заставляли его идти налево или направо, даже если он сам этого совсем не хотел. В прошлом, он очень желал, чтобы Се И остался, но сам же и отпустил его руку. Он словно был заперт в доме с прозрачными стенами. На первый взгляд кажется, что можно протянуть руку и дотронуться до края света, который ты видишь перед собой. Но стоит сделать хоть шаг, и ты натыкаешься на прозрачную стену.
Он слышал, как каждая клеточка его тела негодовала и требовала свободы. Он хотел сказать самому себе: "Ван Шуминь, тебе уже почти 30 лет. Ты уже не молод. Ты не тот импульсивный юнец, каким был". Но этот голос был слишком тихим и слабым, что заглушить тот бунтарский дух, который он подавлял последние годы.
Поэтому, Ван Шуминь осознал, что хочет стать человеком, который слушает своё сердце. Он хотел хотя бы раз последовать его зову... хотя бы раз проявить храбрость.
Три дня спустя за ужином Ван Шуминь положил на обеденный стол официальное заявление об увольнении и билет на поезд до определенного города на юго-западе. Ван Дашуань никак не отреагировал, а только моргнул и спросил: "Ты уезжаешь?"
Кроме него долгое время никто из них больше не издал ни звука.
Цзя Гуйфан ошеломлённо посмотрела сначала на эти бумаги на столе, затем какое-то время на самого Ван Шуминя. Тот, в свою очередь, молча смотрел на нее. За долгие годы это был первый раз, когда он проявил такое бесстрашие. Цзя Гуйфан резко ударила тарелкой о стол, подскочила, опрокинув стул, и была настолько взволнована, что не могла себя контролировать. Её глаза прищурились, и она указала пальцем на Ван Шуминя: "Ты... ты... ты..." Даже спустя пару минут, она так и не смогла ничего выдавить из себя, поэтому благородная женщина закрыла рот и дала волю рукам - она отвесила Ван Шуминю звонкую пощёчину.
Он не стал уворачиваться. Когда его ударили по лицу, он просто закрыл глаза. А потом повернулся к Цзя Гуйфан и сказал: "Мама..."
Цзя Гуйфан закричала: "Не называй меня мамой! Я больше не твоя мать! Я не смогла обеспечить своего собственного сына! Зачем ты это делаешь? Ты сам это понимаешь? Почему ты вечно лезешь на рожон?! Ты..." Она постучала себя по груди, но ей не хватило дыхания, чтобы продолжить дальше.
Цэн Сянь, которая ужинала с ними, тут же встала и похлопала её по спине: "Тётя, тётя, не волнуйся, не волнуйся. Просто сделай глубокий вдох. Не нужно так сердиться..." Она повернулась и встревоженно посмотрела на Ван Шуминя: "Сяо Минь-гэ, ты можешь что-нибудь сказать? Видишь, как она переживает?"
Ван Шуминь грустно покачал головой: "Матушка, мой поезд завтра утром. Возможно, будет..."
Цзя Гуйфан наконец смогла восстановить дыхание, а когда услышала это, то похлопала рукой по столу и воскликнула: "Твои крылья стали слишком крепкие. Я больше не могу тебя контролировать! Ты доведёшь свою мать до смерти! Я больше не могу тебя контролировать! Я больше не могу тебя контролировать..."
Цэн Сянь уговорила старую леди пойти в свою комнату, а Ван Дашуань и Ван Шуминь остались вдвоём на кухне
Ван Дашуань посмотрел на растерянного Ван Шуминя, указал на спальню, откуда доносились звуки плача, и прошептал: "Ты довёл свою мать до слёз".
Ван Дашуань протянул руку и, согнув палец, щёлкнул Ван Шаминя костяшкой по голове: "Вот непослушный ребёнок! Как ты можешь не слушаться?!" Сказав это, он встал, бросил сердитый взгляд на Ван Шуминя, и опираясь на трость направился в спальню.
Бесчеловечный... а теперь еще и непочтительный сын. Он прикрыл лицо ладонями и спросил сам себя: "Ван Шуминь, а Ван Шуминь? Как ты можешь быть таким мудаком?"