Опиа
Метки: Преступный мир, ООС, Нецензурная лексика, Повседневность, Hurt/Comfort, AU, Упоминания курения
Пэйринг и персонажи: Хван Хёнджин/Ким Сынмин, Бан Чан/Ян Чонин, Ли Минхо/Хан Джисон
Описание: мафия!ау, в которой хенджин точно не планировал портить сынмину жизнь своим появлением. жаль, планы - это не то, чем оперирует жизнь на самом деле.
Примечания: опиа - неоднозначное сильное чувство, возникающее, когда вы смотрите кому-то в глаза, ощущая себя одновременно навязчивым и уязвимым.
Часть 1.
Хенджин метится и кидает окурок в урну. Десять из десяти, в яблочко, бинго, как хотите. Криво усмехается — опыт не пропьешь. На часах без пятнадцати пять, значит, скоро Сынмин должен выйти из университета, мысленно рассуждает Хван. Все это уже напоминает рутину — в любую свободную минуту он несется сюда, чтобы проследить взглядом за второкурсником. Он выйдет один, или со своим другом — Феликсом — и они пойдут до вон того перекрестка, где после повернут направо и дойдут до торгового центра. Там их пути расходятся, и дальше Сынмин идет до дома один. Хенджин знает, в какую кофейню может зайти по пути Сынмин и какая пекарня ему нравится больше всего. Район, в котором живет Сынмин, нельзя назвать ни плохим, ни хорошим. Скорее даже так: он слишком плохой, чтобы быть хорошим, но достаточно хороший, чтобы быть плохим. Средний, в общем, делает пометку Хенджин, когда провожает Сынмина в первый раз. Нет-нет, он правда не сталкер!
Хенджин сам не знает, почему Сынмин ему приглянулся, но теперь Хван держит над ним невидимое покровительство: отгоняет от него всяких упырей и следит за тем, чтобы мальчишка добирался до дома целый и невредимый. Ким, конечно, не знает ни об одном из случаев, когда поздно вечером по дороге домой мог стать жертвой грабежа или еще чего похуже, и также не знает, что не стал ею, потому что Хван Хенджин ловко перехватывал всех, кто зарился на Сынмина и давал им понять, что этого мальчика трогать нельзя. Пушка за поясом, к счастью, достаточно весомый аргумент, чтоб отвалить.
О, вот и Сынмин. Хенджин опять ловит себя на странном чувстве спокойствия, видя его. Выходящий из университета Сынмин словно какая-то константа в его жизни, может быть, поэтому. Сегодня он снова с Феликсом, веснушчатым мальчишкой с высветленными волосами. Они о чем-то разговаривают, и Сынмин много смеется. Это хорошо. Хенджин очень не любит, когда он выходит из университета расстроенный.
Он медленно и, как всегда, незаметно идет за ними по другой стороне дороги до перекрестка. В кармане ойкает мессенджер.
дуй в штаб, босс сказал сопроводить его пиздюка куда-то там
Хван цыкает и закатывает глаза.
похуй мне, у тебя пятнадцать минут
Хенджин картинно вздыхает и провожает Сынмина взглядом. Они с Феликсом поворачивают в сторону торгового центра и скрываются за углом. Никакой личной жизни с этой работой.
Ян Чонин. Самый новый, самый маленький, самый охуевший в их банде. Чан притащил его хрен пойми откуда и приставил к нему вечную охрану в виде постоянно меняющихся участников. У него, видите ли, великая любовь одновременно с великими делами, из-за чего он не может сопровождать свою малолетку везде, где тот захочет. Любой из них соврет, если скажет, что не испытывает к Яну какой-то неприязни, но при этом ни один из них не посмеет тронуть его и пальцем. И это бесит. Оставлять без присмотра Чонина, конечно, тоже нельзя, ведь у Бана полно врагов, которые бы очень хотели его сломать любыми доступными способами. А Чонин, хоть и в обиду себя не даст, вряд ли сможет что-то сделать против банды каких-нибудь отбитых придурков. Ян Чонин, помимо этого, самый привилегированный из них, если можно так сказать — он единственный поступил в университет. Не без помощи Чана, конечно, и материальной — в том числе. Кажется, он сам настоял на том, чтобы дать своему парню образование, потому что — конечно же — его мальчик не должен ни в чем нуждаться. Хан никогда не признается, но Хенджин на правах лучшего друга знает, что по большей части его злоба на Чонина направлена вовсе не на него, а на несправедливость ситуации. Еще бы, ведь Чонин такой же детдомовский и никому не нужный, но смог, тем не менее, обойти их всех на две, а то и три ступени.
— Пиздюк его уязвимое место, — задумчиво говорит Хан, пока Чонин радостно примеряет колечки. — Поэтому хен так с ним носится и защищает, — Хван призрачно понимает, к чему клонит напарник, но молчит. — Представляешь, что будет, если мы его грохнем? — Джисон довольно усмехается, облизываясь. — Бан с ума сойдет от горя.
— Не советую тебе проверять, — бросает Хенджин, не сводя с Яна глаз. — Прежде чем сойти с ума от горя, он изощренным способом убьет тебя, твоего драгоценного Минхо, меня и вообще всех, кто не уследил. Сто процентов.
— Н-да уж, — недовольно цокает языком Хан. — Умирать из-за капризной малолетки не оч хочется.
Чонин, тем временем, проходится по шмоточному ряду в поисках хрен пойми чего, таская за собой своих импровизированных охранников. Дальше идет магазин белья, и Хан с Хенджином делают вид, что очень увлечены растениями у фонтана в центре этажа, лишь бы не видеть то, с какой хитрой улыбочкой этот мелкий крутится вокруг дорогущих кружев.
— Ни стыда ни совести, — плюется Хан, чем вызывает смешок Хенджина.
— Можно подумать, никто не знает, что вы с Хо закошмарили все поверхности в штабе.
— Это вообще другое! — вспыхивает Джисон, краснея щеками.
Хенджин, наверное, уже не вспомнит, как оказался здесь. Правду говорят, видимо, что мозг забывает максимально негативную информацию, чтобы уберечь от плохих эмоций. Вот и у него так же. Хенджин всю жизнь один, сколько себя помнит. Он вырос в детском доме, и с Ханом они знакомы давно, оттуда же. Только Джисон хотя бы бабушку свою знал, после смерти которой оказался в детдоме, а Хенджин просто — один. Да и отношений уж, как таковых, у него никогда не было. Пьяный секс и накуренные поцелуи — не считается. Хван всю жизнь убеждает себя в том, что ему это и не надо, и все эти хваленые чувства и любовь — романтизированная до отврата физиология. Ну, или выгода — кому как. Второй вариант Хенджин искренне презирает, уж кому как ни ему знать тяготы жизни, и все же — это не повод отдавать себя за что-то там.
Бан Чан — человек неплохой, правда. Не хороший, потому что среди них хороших нет. Хорошие — это там, по другую сторону жизни, не про них. Чан достаточно разумный и гуманный — в меру своей, так называемой, работы. Хенджин, вместе с Ханом, под его крылом уже девять лет, скоро юбилей. Сначала на них, как на самых маленьких и незаметных, спихивали всю мелкую работу, которой никто не хотел заниматься — что-то кому-то отнести, что-то у кого-то забрать, где-то прошмыгнуть, что-то подслушать, поднести, унести, и так далее. Чан денег не давал за это; зато давал крышу над головой, еду и одежду — что еще нужно детдомовским подросткам? Выпуска они так и не дождались, сбежали, когда им было по пятнадцать — ищи свищи, из документов — только записи о рождении где-то в папках у заведующей. Да и кому они нужны, чтобы их искать. У детдомовских часто спрашивают, мол, а если бы мама сейчас нашлась, что бы ты ей сказал? Хенджин давно для себя решил — ничего. Мамы нет, и папы тоже.
Что хорошо, а что плохо Хенджин учил сам, исходя из опыта. И мораль у него от этого — серая, плевать, что скажут. Падать в обморок от слова «жопа» и интеллигентно задыхаться от несправедливости будет в следующей жизни, а пока — как Чан сказал делать, такая и правда. Чан сказал смотреть за своим пацаном, а Чонин говорит, что хочет посмотреть книжки в определенном магазине на другом конце города. Удержать на месте взбешенного Хана не так уж сложно.
— Твой детсадовец уже совсем обнаглел, хен, — плюется Хан. Хенджин закусывает щеку изнутри: не стоит таким образом злить Бана, но Джисона уже несет. — Дергать нас с других дел только ради того, чтобы—
— Ты старше этого детсадовца на год, Хан, — отрезает Чан, и Хван буквально слышит нарастающее раздражение в его голосе.
— А по отношению к жизни на все десять, — фыркает Хан, и все замолкают. Хенджин видит, как Чан поджимает губы.
— Ты прав, Хан, — негромко начинает Чан, по его лицу ходят желваки. — В том, что этот, как ты выразился, детсадовец — мой, — он поднимается из-за стола и опирается на него ладонями. Находящиеся в кабинете как-то инстинктивно отходят чуть дальше. Все, кроме, конечно, Хана и сидящего на диване Чанбина. — И это значит, что вы все, закрыв рты, оцепите магазин, в котором мой Чонин захочет купить мороженое, — он почти рычит, — или торговый центр, в котором мой Чонин захочет посмотреть кино. Это всем из вас, блять, ясно?
Он ведет взглядом по каждому в кабинете, чтобы все молчаливо закивали.
— И ты, Хан, в первую очередь, — гавкает Бан. — Еще вопросы ко мне?
— Еще такой хуйней я не занимался, — бросает в ответ Хан, и проходит всего секунда, прежде чем раздается оглушительный выстрел, которого пугаются все.
Дыра в двери от пули едва заметно дымится, Хан стоит бледный, хлопая круглыми глазами: пуля пролетела в паре сантиметров от его лица. Чан демонстративно спокойно опускает пистолет на стол и садится сам.
— Еще раз позволишь себе такой тон, и я не промахнусь.
В детстве было проще. Даже в его, каким бы дерьмовым оно не было. Передать кому-то сверток или какое-то послание — ничего сложного, хоть и бывало опасно. И от копов удирать приходилось, и через заборы сигать на полной скорости — и все же. Взрослые занимаются грязной работой — людьми. Хенджин привык говорить словами, и ему очень не нравится, и даже в каком-то плане раздражает, когда люди слов не понимают. Ну серьезно, какого хрена, он и другие ребята, вроде, достаточно ясно дали понять ему, что не стоит мутить дела на территории Чана — и что? Ничего хорошего. Недавно они снова нашли какой-то хреновый тайник с ящиком наркоты. Чан терпеть не может наркотики. Хенджин тоже.
— Предупреждения было достаточно, — Чан говорит так, словно ничего не происходит, и даже не поднимает глаз от своих документов. — Уберите его и эту дрянь с моей территории, — и продолжает заниматься бумагами и что-то делать в своем ноутбуке.
Ноги снова приводят туда, где Сынмин. Хенджин помнит, что сегодня у него какие-то там занятия недалеко от университета, и к тому моменту, как Хван оказался рядом, Сынмин должен был как раз закончить. Ах, по этому чудесному мальчику можно сверять часы — ровно в половину десятого открывается дверь, и Ким спрыгивает по ступеньками крыльца вниз. Сегодня он в очередной ветровке — Хенджин заметил, что Сынмин их любит — с рюкзаком на спине и наушниками в ушах. На душе становится спокойно только от одного его вида.
Если, конечно, у Хвана есть душа.
Он как обычно идет за ним по другой стороне дороге и немного позади, чтобы не заметил. Впрочем, Сынмин и так, наверное, не обращает внимания на людей на улицах. Иногда Хенджин думает, что иди он с ним бок о бок, он бы даже не заметил. Когда Сынмин заходит во дворы, Хенджин привычно останавливается у угла дома, чтобы дальше следить только взглядом. Здесь уж недалеко, и местность открытая — видно даже дверь его подъезда. Хван чиркает зажигалкой и затягивается, следя за фигурой мальчишки. Сынмин вдруг останавливается, не дойдя до дома пару сотен метров, и достает телефон — наверное, кто-то звонит. Он кружит на месте, пока разговаривает, пинает какой-то камушек и просто ходит туда-сюда, запрокидывая голову. Ладно уж, думает Хенджин, сегодня все спокойно. Он уже собирается уходить, когда слышит короткий свист и оклик, отражающиеся эхом от домов.
Это еще что такое? Хенджин оборачивается, зажав сигарету зубами. К Сынмину идет небольшая компания парней, человека три-четыре. Они что-то говорят ему, Хенджин не слышит, что, но слышит интонацию, эхом отражающуюся от стен бетонных коробок во дворе — на Сынмина быкуют. Ким стоит, нахмурившись, и смотрит исподлобья. Отвечает что-то тихо, коротко и резко, что, видимо, не очень нравится парням, и один из них выходит вперед, прямо лицом к лицу Сынмина.
— Да ебаный ты в рот, — шипит Хван, закатывая глаза и выкидывая окурок, а потом быстро идет в их сторону. Он же их предупреждал. — Как маленькие, блять.
Он останавливается на небольшом расстоянии за спинами парней. Его порядком напрягает и раздражает ситуация, где придется столкнуться с Сынмином лицом к лицу, но — что поделать.
— Эй, ребят, — его голос звучит скорее расслабленно, чем враждебно. По очереди они все оборачиваются на голос. Ну и рожи. — Проблемы какие-то?
— Не твои, — усмехается один из них. — Ты иди, иди. Уже поздно. Мы просто болтаем с другом.
— Правда? — Хенджин выгибает бровь, засовывая руки в карманы ветровки, и не спеша подходит к ним.
Он проходит аккурат между двумя парнями, проходит к главному и останавливается рядом с Сынмином. Тот, что стоит напротив Кима, зло смотрит, на что Хенджин демонстративно закидывает руку на плечи Сынмина.
— Сынмин не рассказывал мне о таких друзьях. Познакомишь, Мин-а? — он улыбается ничего не понимающему Сынмину, а затем переводит жесткий взгляд на хулиганов.
— Слышь че, — начинает тот, что ближе всех, но Хенджин встает между ним и Сынмином и слегка наклоняется, подчеркивая преимущества в росте.
— Нет, это ты «слышь че», — говорит он, глядя ему в глаза. — Сейчас вы все втроем, вчетвером — или сколько вас там — сваливаете отсюда нахер, и не дай бог, я увижу здесь хоть одного из вас. Видимо, в прошлый раз, я недостаточно ясно дал понять это тебе, или кому-то еще из вашей плешивой шайки.
Парень на это только усмехается, а в следующую секунду в лицо летит кулак. Хенджин резко выпрямляется, и он пролетает мимо. Незамедлительно за ним летит второй, и Хенджин успевает заметить, как троица сзади двинулась на него тоже. Он перехватывает руку и жёстким движением тянет ее на себя, заставляя парня оказаться рядом. Так же быстро, заломив ему эту же руку, он разворачивает его спиной к себе, а второй рукой достает пистолет и приставляет ее к виску. Парень в его руках перестает дышать, а трое его друзей резко застывают, боясь даже шевельнуться.
— Эй-эй, ты че? — примирительно начинает один из них.
— Отпусти его, или пожалеешь, — подхватывает второй, хотя по голосу слышно, что он сам в это не верит.
Хенджин вздыхает и закатывает глаза.
— Уже действительно поздно. Я смертельно устал, и меня немного злит, когда люди не понимают с первого раза. Вот ты, посередине, — обращается он к одному из них. — Скажи, у меня какие-то дефекты речи?
— Спасибо, я тоже так думаю, — кивает Хенджин. — Тогда что в моих словах кому-то из вас было непонятно, а? — он наклоняется ближе к своему «заложнику». — Особенно, блять, тебе, — он снова выпрямляется, и его лицо выглядит абсолютно скучающим. — Короче. Не советую вам испытывать мое терпение, а также тратить мое время и время этого молодого человека, — он кивает в сторону Сынмина. — Сейчас я отпущу вот этого, — Хенджин указывает взглядом на парня в руках, — и вы сваливаете. В этот раз все ясно?
Его заложник яростно кивает, как и его друзья. Хенджин убирает пистолет и резко толкает парня в спину в сторону его приятелей. Один из них бросает что-то вслед, но Хенджин не обращает внимания и переводит взгляд на Сынмина. Он выглядит спокойным, но ужасно напряженным, смотрит немного исподлобья. Хенджин смотрит на него сверху вниз, несколько лениво. Ситуации, в которой они встречаются лицом к лицу, вообще, по планам Хвана, быть не должно было.
Сынмин внимательно смотрит, немного прикусив нижнюю губу. Хван готов спорить на что угодно, что мальчишка сейчас так напряжен, что боится даже дышать.
— Я Ким Сынмин, — Хван кивает, будто не знал всего этого раньше. — Спасибо, что помог, я правда…
— Ладно, все, — отмахивается Хенджин, немного скривившись.
— Я бы хотел тебя как-то отблагодарить, но у меня в сумке только кошачий корм, — Сынмин говорит так серьезно, словно готов этот самый корм отдать.
Хенджин не сдерживает смешок и разворачивается к нему всем телом. Он немного наклоняется к его лицу, отчего Сынмин сглатывает, но не отходит дальше. Хенджин смотрит прямо в глаза.
— Так, как я принимаю благодарности, ты еще не умеешь, — он усмехается, — кошечка.
Сынмин непонимающе хлопает глазами, когда Хенджин выпрямляется и насмешливо смотрит, толкая язык за щеку пару раз. Мальчик закатывает глаза и фыркает, разворачиваясь на пятках. Хенджин смеется и окликает его.
— Обойдешься без благодарностей, — раздается в ответ, и Сынмин, не оборачиваясь, небрежно машет рукой на прощание.
Хенджин усмехается ему вслед — тем лучше. Он расслабленно выдыхает и достает сигарету. Жизнь и правда непредсказуемая штука. Еще пару часов назад он был абсолютно уверен, что никогда не встретится с Сынмином лицом к лицу, по крайней мере, никогда не допустит этого по своей инициативе — и вот, где он сейчас? Хенджин довольно цокает языком и выпускает дым: Сынмин оказался еще лучше, чем он себе мог представлять. Такой маленький и смелый, сам едва ли не дрожит от напряжения, а виду не подает. Еще и язвить может в такой ситуации — Хенджин от своего мальчика в восторге. Одно плохо — теперь Хвану будет стоить гораздо больших усилий держаться от него на расстоянии, да и расстояние придется увеличить — теперь Сынмин при желании легко сможет его заметить.
— Все просто, — жмет плечами Чанбин. — Ориентировочно в четверг вечером они пойдут забирать свою коробку, а мы просто будем ждать их там.
— Ориентировочно? — щурится Хан. — А если нет? Нам ночевать там, что ли? Плюс к этому, забирать-то пойдет не главный, а его шестерки. А нам надо его, — он показывает пальцем вверх, — убрать. Что на это скажешь, умник? Если обосремся, нам хен головы снесет.
— Не снесет, — кряхтит Чанбин, усаживаясь в кресло. — Максимум, скажет, что мы тупые бараны.
Хенджин стоит, прислонившись к дверному косяку, и немного морщится от шума, что развели эти двое. Минхо сидит на диванчике, подперев голову и периодически закатывая глаза, когда они начинают спорить громче.
— Заебете, — наконец, негромко говорит он, но этого достаточно, чтобы Джисон и Чанбин тут же убавили звук. — Мы с Чонином на днях стащили эту коробку и утопили. Когда они придут, там ничего не будет. Им придется связаться со своим главным.
— Но тогда они, скорее всего, поедут к нему, а не он к ним, разве нет? — Хенджин выгибает бровь.
— Будем действовать по ситуации, — Минхо жмет плечами. — Поедем за ними, если что.
— На чужую территорию, — недоверчиво кривится Хан.
— На чью — чужую? — огрызается Минхо. — В радиусе ста километров здесь все принадлежит Чану. Или у вас есть другие варианты?
— Ладно, — вздыхает Хенджин, предотвращая новую перепалку. — С этим разобрались, но Чанбин, — он смотрит на напарника, — почему именно в четверг?
Лаконично. Хван фыркает, но возразить на это нечего. В четверг вечером так в четверг вечером. О том, что в четверг вечером Сынмин идет этой дорогой до дома, он вспоминает, уже сидя на месте и незаметно следя за каждым прохожим. Черт, и как он мог забыть? А вдруг Сынмин и весь этот кошмар пересекутся? Он ведь тоже заканчивает довольно поздно. Вот сколько раз Хенджин мысленно матерился, когда провожал мальчика по этой плохо освещенной и малолюдной дороге — и вот, пожалуйста. Любитель сокращать дорогу, блин, совсем ничего не боится. Хенджин нервно кусает губу в раздумьях, когда Джисон незаметно появляется рядом. Если бы Хенджин не привык к нему настолько, то, возможно, даже испугался бы, но нет. Есть у Хан Джисона такая способность — быть незаметным. Хорошая способность, если ты промышляешь карманными кражами, надо сказать. Хан обдурит, кого хочешь, не оставив после себя и следа. Потрясающе охреневший и наглый мальчишка; гений, в своем роде. Сынмина нужно перехватить прямо сейчас, поэтому Хенджин быстро строит схему своих действий, чтобы суметь усидеть на двух стульях, под испуганный мат Хана, когда он сообщает ему, что ему нужно будет уйти на некоторое время. Пока Джисон возмущенно шипит, Хенджин замечает за его спиной одного из нужных ему людей и подает сигнал Минхо. Его работа здесь отчасти выполнена. Он мягко спрыгивает с места, на котором сидел, и шмыгает в темноту. Черт, Сынмин должен быть уже где-то рядом. Вспомнишь солнце — вот и лучик, мрачно думает Хенджин, замечая, как из-за поворота появляется Ким. Он останавливается, увидев сомнительную компанию далеко впереди себя, и в это время Хенджин перехватывает его и тянет обратно за угол.
— Тихо, блин, — шипит он, пытаясь незаметно заглянуть за угол, чтобы понять, заметили их или нет. С такими вещами лучше не шутить — не дай бог кто-то из чужаков может следить за ними прямо сейчас. Сынмин и так, возможно, слишком засветился.
— Что там происходит? Я видел толпу людей.
Хенджин игнорирует его, параллельно доставая телефон и набирая сообщение Хану.
— Не задавай лишних вопросов и веди себя тихо, — отвечает Хенджин, даже не отрываясь от телефона.
Хван в следующую же секунду отбирает его телефон и закрывает рот Сынмина ладонью. Глаза парня округляются от неожиданности.
— Здесь мы играем по моим правилам, радость моя, — сладко говорит Хенджин и усмехается. — И хоть я готов — и сделаю, если понадобится — убить здесь каждого, кто тебя коснется, тебе придётся быть послушным, — в глазах Кима вполне ожидаемый страх. — Ты меня понял, детка?
Сынмин только мелко кивает, и Хван, довольный ответом, убирает ладонь. Хенджин, наконец, убирает телефон и берет Сынмина за запястье, тянет за собой.
— К-куда? — он озирается по сторонам, но не сопротивляется и послушно идет.
Хенджин ничего не отвечает. Они идут быстро и, в основном, по темноте. Сынмин пару раз спотыкается, но Хенджин крепко держит его и ведет за собой. В конце концов, они оказываются в обычном жилом дворе. Хван останавливается на мгновение, что-то ищет взглядом, а потом снова ведет за собой. Они подходят к машине с шашечками такси.
— Первый подъезд, пятый этаж, квартира сто двадцать семь, — говорит он, укладывая в ладонь Сынмина ключи. Тот непонимающе хлопает глазами. — Ты понял меня? Повтори.
— Первый подъезд, п-пятый… что все это значит?
— Сынмин, — почти рычит Хенджин. — Пятый этаж, квартира сто двадцать семь. Будь там.
Вот же дотошный. Хенджин просто надеется, что за ними не следили, и что лицо Сынмина было достаточно плохо освещено. Он возвращается в тот момент, когда Чанбин украшает синяками чье-то лицо, в то время, как к нему со спины идет кто-то из чужих с бутылкой в руках. Хван ускоряет шаг, парень это слышит и оборачивается, но какая разница: длинная нога Хенджина уже приземляется ему куда-то в грудь, заставляя попятиться назад и в итоге упасть. Хенджин криво усмехается и пинает еще раз — уже в живот. Парень под ним кряхтит и пытается сгруппироваться, а сам Хенджин почти получает чем-то по голове — хорошо, что рефлексы работают быстрее, и он вовремя приседает.
— Ну и воспитание, — фыркает Хван между делом, — нападать со спины.
Рядом оказывается Минхо, вытирающий тыльной стороной ладони кровь с разбитой губы. Он сплевывает на асфальт и шипит.
— А что случилось в итоге? — интересуется Хенджин, перед этим разбив бутылку о голову летящего на него бугая. — Мерзость, — кривится он, выкидывая остатки бутылки в сторону и пиная парня без сознания рядом.
— Ничего хорошего, — раздраженно бросает Минхо. — Все пошло не так. Их главный хер пойми где.
— Отстой, — цыкает, кивая, Хван.
— Да, правда? — Минхо язвит со своей фирменной улыбочкой, но тут же шипит из-за губы и бесится еще больше. — Огребать всем селом от Бана будем.
Когда все заканчивается, Хван тоже не остается без травм. Кто-то зарядил ему достаточно тяжело по ребрам и рассек губу и бровь. Чанбин говорит, что брать кого-то в заложники нет смысла, так как все здесь — шестерки, и нужной информацией вряд ли снабжены. Приходится растаскивать всех по углам, чтобы не оставлять после себя мусор. Это одна из самых нелюбимых Хенджином частей в этой работе — возиться с телами. Мертвыми, полумертвыми, бессознательными — любыми. Это во всех смыслах тяжело, а еще частенько бывает грязно, но никому из них выбирать участь не приходилось. Надо, значит, надо. Куда делся Хан — непонятно, опять этот прощелыга избежал самой грязи. Они расходятся, махнув друг другу руками. Огребать действительно будет, мягко говоря, не очень приятно, Хенджин ненавидит подводить Чана. Он не боится ни за себя, ни за свою жизнь, но к Чану испытывает безграничное уважение вкупе с благодарностью за то, что не оставил доживать в детдоме, откуда просвета явно было не дождаться. Много лет назад он пообещал себе, что отплатит Чану своей верностью и работой, потому что денег у него никогда не будет, и потому что сам Чан в деньгах от него абсолютно не заинтересован. Хенджин прикусывает фильтр сигареты, когда поджигает ее.
— Неудачники, блять, — шипит себе под нос и ускоряет шаг. В квартире должен быть Сынмин.
Хенджин намеренно не называет это место домом, потому что оно не ощущается таковым. Как чувствуется дом Хенджин не знает, но точно не так. Холодная, необжитая и неуютная однушка на кварталах — явно не оно. Он надеется, что Сынмин добрался без проблем, и что за ним никто не увязался — тогда не было времени все проверить. Меньше всего Хвану хотелось втягивать мальчика в эту грязь, а он и так уже увидел слишком много. Ким Сынмин, наверное, из тех, кто каждый вечер маме отзванивается, что все хорошо и он дома, живой и невредимый. Хенджин для такой традиции потенциальная угроза.
Ну и что. Хенджин выкидывает окурок и вдруг улыбается. Ну и что? Главное, что сейчас Ким Сынмин, этот хороший мальчик, у него в квартире, и он может хотя бы сегодня поговорить с ним. Коснуться той, нормальной жизни, узнать, как оно. Хенджин ускоряет шаг, а затем и вовсе срывается на бег, и бежит до самого дома. Сигает на красный и срезает везде, где только можно, лишь бы быстрее. Набирает код домофона, чтобы открыть дверь, и влетает на пятый этаж, перешагивая через одну, две, а иногда и три ступени. Запыхавшись, но со счастливой улыбкой, он стучится в дверь.
У Сынмина перепуганное лицо, когда он открывает, а у Хенджина что-то щелкает в голове при виде этого. Как будто дежавю. Как будто Сынмин должен был быть в его квартире всегда, и Сынмин, открывающий ему дверь, — это привычная картина. В голове пролетает что-то похожее на «дом», но быстро исчезает, и Хенджин вваливается в квартиру, продолжая улыбаться.
— Не имей привычки так быстро открывать, кошечка, — кряхтит он.
Ну, конечно. Сынмин же хороший послушный мальчик, он знает, как надо делать правильно. Потрясающе. Хенджин тихо смеется.
— И вообще, что с твоим лицом? — в голосе Сынмина недовольство, когда он хватает пальцами за подбородок, заставляя посмотреть на себя.
Прикосновения Сынмина приятные, хоть и ужасно непривычные, но Хенджин изворачивается и проходит в единственную комнату, чтобы там упасть на диван.
— У тебя есть аптечка? Это надо обработать.
Хенджин сидит, задрав голову и закрыв глаза, руки раскинуты на спинке дивана. Весьма забавно звучит в этой пустой квартире вопрос про аптечку. Хенджин даже не может вспомнить или представить, когда он последний раз стоял в очереди в аптеке за каким-нибудь йодом или пластырем. Роль заботливой мамочки у них играл Хвиюн, по собственной же инициативе. Хрен уж его знает, чем он там у Бана занимается, однако в штабе торчит безвылазно, картинно ахает, увидев очередную разбитую рожу, и тут же бросается с бинтами и ватой.
— Нет, — расслабленно мурчит он.
— Тогда я схожу, — Сынмин такой серьезный, что Хвана это умиляет и веселит одновременно.
— Куда ты сходишь, кошечка, успокойся. Заживет как на собаке.
Сынмин поджимает губы и проходит в комнату. Он не знает, куда себя деть, поэтому встает у окна, прислонившись к подоконнику, и скрещивает руки на груди. Хенджин все так же сидит, откинувшись на подушки дивана и закрыв глаза. Его лицо кажется расслабленным и умиротворенным, несмотря на разбитые губу и бровь.
— Умойся хотя бы, — Хенджин игнорирует. Сынмину некомфортно. Он мнется с ноги на ногу и перебирает пальцы. — И часто ты так?
— Что ты делал тогда у моего дома? Твой дом находится вообще в другом районе.
— Мой дом… — задумчиво хмыкает Хенджин и поднимает голову, глядя на Сынмина с интересом. — К другу заходил.
— Это допрос, детка? — Хенджин издает смешок.
— Извини меня, — Сынмин возмущенно фыркает. — Я не попал домой сегодня, потому что какой-то бешеный перехватил меня по дороге и, всунув ключи, отправил к себе домой. Я не имею права на допрос?
Хенджин искренне смеется, чем вызывает еще большее недоумение Сынмина. Что в этом смешного? Почему он так себя ведёт? Ах, Сынмин просто очаровательный, думает Хенджин. И действительно очень особенный. Хван достает телефон и открывает все приложения с доставкой еды.
— Ты мог схлопотать пулю или еще чего похуже, душа моя, — говорит он наконец повседневным голосом, словно объясняет дорогу до магазина за хлебом. У Сынмина округляются глаза.
— Ты абсолютно ненормальный, — ошарашено шипит он.
— Зато ты абсолютно нормальный, — тут же лениво кроет Хенджин, не отрываясь от телефона. Сынмин хмурится, не понимая, к чему тот клонит, и Хенджин, вздыхая, объясняет. — Противоположности притягиваются, слышал о таком, душа моя?
Щеки Сынмина розовеют, но он только презрительно фыркает.
— Я заказал нам поесть, — Хенджин хлопает ладонью по сиденью дивана. — Садись, в ногах правды нет. Я не кусаюсь, — и улыбается.
— Да кто тебя боится, — бросает Сынмин, хотя Хенджин прекрасно видит, что ему не по себе.
Ну какая прекрасная строптивая кошечка, просто восторг. Хенджин смешливо тянет «ооо» и сгибает руки в локтях, поднимая вверх и как бы сдаваясь в ответ на это заявление. Сынмин все же садится на диван.
— И вообще, я хотел сказать, что мне пора домой. Спасибо за еду, конечно, — он снова встает.
Хенджин выглядит расслабленно и говорит тоже расслабленно, и улыбается при этом, но что-то есть в его интонации такое, что Сынмин решает все же послушаться и садится обратно. Оказавшись дома у психа, лучше не выводить его из себя, вспоминается ему из когда-то давно прочитанных уроков из учебника по ОБЖ. Ну, может главным злодеем там был не псих, но смысл примерно такой же.
— Останься до утра. Я оплачу тебе такси до универа.
— Затем, что будет лучше сегодня не палить, где ты живешь. Я все еще не знаю, видели тебя или нет.
— Ты несешь какой-то бред. С чего бы кому-то меня выслеживать? Я просто шел мимо.
Хенджин вздыхает. Что за упрямый мальчишка. Другой бы в такой ситуации сидел, боясь лишнее слово сказать, а он тут еще свои правила наводит. Хенджин точно в нем не ошибся, это потрясающе. Скоро приезжает доставка, и они устраиваются на диване с картонными коробками китайской лапши в руках. Хенджин ловит себя на странном непонятном чувстве. Здесь никого никогда не было, кроме него самого. Даже Хан не заходил: не было у них такой традиции — по гостям ходить. Слышать чей-то еще голос в этой квартире, есть не в одиночестве — все это ужасно непривычно, но вместе с этим Хенджину как будто даже нравится. Это ново и интересно, и он даже ловит себя на том, что не хочет, чтобы Сынмин уходил. Он исподтишка оглядывает его. Видеть этого парнишку так близко все еще странно. Можно ведь даже руку протянуть и коснуться. Потрепать по волосам. Видно даже его родинки. Вау.
— Что? — вдруг говорит Сынмин, прекращая есть, и поднимает взгляд. Хенджин дергается. — Что ты смотришь?
— Ну, хватит быть такой сучкой, — канючит Хван. — Я просто спросил.
— Меня зовут Ким Сынмин, мне двадцать лет, учусь в…
— Не-не-не, — Хенджин спешно глотает еду и машет ладонью. Это все он и так прекрасно знает. — Это херня неинтересная.
— Что же ты тогда хочешь услышать?
— Расскажи о.. ну, — Хенджин почти запинается. — Семье там… друзьях, — он неопределенно машет ладонью, — что делаешь в свободное время.
— А вдруг ты используешь информацию против меня? Это личное, знаешь ли.
Хенджин цокает языком и закатывает глаза. Не то чтобы Сынмин совсем не прав, конечно. Хван для него буквально какой-то незнакомый и непонятный маргинального типа парень, который очевидно связан с какой-то нелегальщиной и носит с собой оружие. Ладно, наверное, он и правда не внушает доверия.
— Я просто хочу узнать тебя получше, — вздыхает он. — Ладно, возможно, семья и друзья — это и правда что-то личное. Но уж твои хобби и интересы я явно не смогу использовать в каких-то преступных целях, верно, детка?
— М, — Хенджин жует, — кошечка тебе больше нравится? Хорошо, кошечка.
Сынмин фыркает, но кончики его ушей краснеют. Очаровательно. Хенджин улыбается, глядя на это, и уминает свой вок до конца.
— Я… — он замолкает на секунду, словно не решаясь продолжить, — учусь играть на гитаре.
Он бурчит это почти в самую коробку с воком, но Хенджин все равно слышит.
— Прелесть, — не удерживается он. — Радость моя, ты просто очарователен. Мин-а, — Хенджин становится серьезным. — Ты же останешься, верно?
— А у меня есть выбор? — хмыкает парень. Хенджин довольно усмехается.
— Хороший мальчик. Не бойся, я тебя не трону, — заверяет Хван, а после хитро смотрит. — Если, конечно, ты сам не попросишь.
Сынмин тактично игнорирует последнюю фразу, поэтому Хенджин вздыхает и, хлопнув по бедрам, встает с дивана, а потом идет выкидывать коробки из-под еды.
— Диван у меня один, — оповещает он, закончив с уборкой. — И на полу я спать не буду, и тебя тем более не положу. Ну ладно, что ты так смотришь, — веселится он, поймав взгляд Сынмина. — Диван раскладывается, так что, увы и ах, тебе не придется прижиматься ко мне во сне, от чего я, конечно, не отказался бы, — Ким кидает на него убийственный взгляд, Хенджин открыто хохочет. — Ладно-ладно, кошечка, я уже пообещал, что не буду трогать тебя. Хотя ты меня можешь, — он подмигивает.
Хван пихает в руки Сынмину подушку с одеялом и принимается раскладывать старый диван. Раньше в этом не было необходимости, поэтому сейчас Хенджин просто надеется, что это старье не развалится в нужный момент. Он вытягивает вперед ящик и раскладывает то, что раньше было сиденьем. Если постараться, можно сделать вид, что поднявшейся в воздух пыли не существует. Сынмин с любопытством наблюдает, пытаясь не уронить подушку. Он вдруг тихонечко прыскает со смеху, что заставляет Хенджина выпрямиться и, сдув со лба вылезшие пряди, посмотреть на него. Он взглядом будто спрашивает, из-за чего Сынмин засмеялся, но тот только пытается помахать руками, мол, ничего, но потом снова начинает смеяться. Хенджин тоже немного улыбается, глядя на это, потому что Сынмин смеется так искренне и счастливо, что это не может не заразить и его тоже. Черт знает, почему этот абсолютно рандомно появившийся в его жизни мальчишка одним своим присутствием делает атмосферу какой-то — как же сказать?.. — спокойной? Уютной? Необычно.
— Ладно, — черт, Хван и правда смутился сейчас из-за этого? — давай сюда подушки и одеяла.
Сынмин послушно отдает и скромно присаживается на самый край дивана. Хенджин хочет сказать что-то еще, но в кармане начинает вибрировать телефон, и он, бросив подушку в нужное место, немного хмурится, увидев, кто звонит.
— Ты должен приехать прямо сейчас, — Хан сбивчиво шепчет в трубке. — Хван, прямо сейчас!
— Я нашел его, — все так же шипит Джисон. Кажется, он очень волнуется. Хенджин хмурится сильнее. — Их главного. Я нашел его, но я не пойду один. Хотя я вроде проверил, но… — он вдруг затихает, Хенджин какое-то время слушает тишину. — Но не может быть, чтобы он был совсем один, понимаешь?
Хенджин тихо матерится себе под нос, расправляя одеяло, и настроение мгновенно падает. Хан, безусловно, молодец, что решил не забить, а попробовать его найти и убрать, дабы спасти свою и остальные жопы от гнева Чана — вопросов нет. Но как же хочется остаться здесь, с Сынмином. На его негромкое «все в порядке?» он только хмуро кивает и просит остаться здесь до утра — еще раз — а утром закрыть квартиру и поехать на учебу. В последний момент Хенджин едва не поддается непонятно откуда взявшемуся порыву поцеловать Сынмина в лоб на прощание, но вовремя останавливается и, неловко махнув рукой, уходит в коридор, где накидывает кроссовки и вылетает из квартиры. Что это было? Тело так среагировало, словно это был привычный жест — целовать Сынмина на прощание. Вот уж смех — Хенджин настолько привык к нему за время всей этой так называемой слежки, что теперь, когда он рядом, мозг окончательно свихнулся, кажется. Не стоит забывать, что если Хенджин знает его давно, то Сынмин видел его всего два раза в жизни и не доверяет ему совсем, что, конечно, очень правильно с его стороны.
Но поцеловать Кима на прощание хочется — хотя бы один раз.
Часть 2.
Хенджин никогда не думал, что его жизнь плохая. Их детский дом располагался по соседству с детским садом, и насмешки хуже над беспризорниками придумать нельзя было. Невысокий дырявчатый заборчик на детской площадке граничил с игровой зоной детсадовцев. Дети по разные стороны изгороди ничем не отличались, все шумные, сопливые и успевшие испачкаться в уличной пыли — отличия проявлялись ближе к вечеру, когда детей на игровой площадке детсада становилось все меньше, потому что за ними приходили родители. Тогда-то и замечалось, что не такие уж они все и одинаковые. Те дети, — "благополучные", как слышалось в разговорах воспитателей — выглядели лучше, во всех смыслах. Новенькие наряды, любимые игрушки в руках, зацелованные щечки, с любовью заплетенные косички. Тогда еще маленький Хенджин, конечно, не умел анализировать, но что те дети — другие, это он понимал прекрасно. Картина была поистине жалостливая, детдомовцы как по цепочке подходили к забору, разделявшему их дом от детского сада и просто смотрели, как "хорошие" дети бегут в распростертые объятия своих родителей, счастливо смеясь. Маленький Хенджин и сам не знал, почему он постоянно подходил к забору и смотрел на это. Он не чувствовал зависти или какой-то тоски. Как можно скучать по кому-то, кого никогда не было? Может быть, иметь родителей и классно, но для него родители и воспитатели были как-то смазано равны. А воспитателей Хенджин не любил.
Когда Хенджин стал старше, его, как и других его ровесников, перевели в другой детский дом — там жили подростки от двенадцати до восемнадцати лет. Хенджина перевели туда, когда ему было десять — потому что в родном детском доме заканчивались места. Одна холодная и не очень удобная кровать сменилась другой такой же, немного колючее шерстяное одеяло в белом пододеяльнике будто перевезли прямо из его прошлого места жительства, а белая стена с облупившейся штукатуркой рядом с кроватью сменилась на светло-оранжевую, с такими же трещинками и еще какими-то рисунками, оставленными явно кем-то, кто жил здесь до него. Делить комнату с двенадцатилетками было непросто. Возраст располагал к задирам, а Хенджин почти походил под лучшую мишень для битья — однако издевательствам Хван все же не подвергался. Высокий рост и, видимо, передавшийся по наследству от кого-то холодный черный взгляд оказались достаточно убедительны. Впрочем, может, стальная "бабочка" в руке, которую Хенджин нашел когда-то в лесу, тоже сыграла свою роль в убеждении, кто ж знает.
И все же — его вполне устраивала жизнь такой, как она есть. В детском доме были равны почти все, особенно в той возрастной категории, где теперь был Хенджин. К маленьким иногда приходили нерадивые родители, или те, кто хотел бы их забрать себе. Им перепадали подарки, которыми от них хотели откупиться или, наоборот, приманить, и они могли рассказывать друг другу истории о своих якобы родителях, которые "обязательно-преобязательно за мной придут, они обещали!". В этом детском доме, предназначенном для подростков, уже никто никого не ждал, кичиться было нечем, все уже давно приняли свою участь, и никто не сидел у окон с надеждой глядя на ворота. Хенджину здесь нравилось даже больше, чем в первом детдоме, потому что здесь было веселее. Можно было играть в футбол, лазать в город — если, конечно, тебя не поймают — и рассказывать друг другу, кто что успел в этом самом городе повидать. Здесь он познакомился с Джисоном, которого перевели в это здание через год после Хенджина, и жизнь стала совсем веселой. Джисон был громким, не мог усидеть на месте, набивал щеки едой и первым лез драться, если его задирали, а еще промышлял чисткой карманов, и в итоге во время "рассказов из города" оказывался самым крутым, когда вываливал из карманов нажитое чужими карманами добро. В городе они с Ханом могли слоняться целыми днями, и, пока друг чистил карманы, Хенджин занимался стрельбой сигарет у прохожих, которым хватало совести давать их двенадцатилетнему ребенку. Кто-то отдал последнюю прямо в пачке, и Хван бережно собирал свое нажитое добро в картонную коробочку. Так было намного лучше, потому что в карманах они постоянно ломались.
Сколько себя помнит — Хенджин никогда не хотел себе другой жизни. Правила этой он выучил, когда другие в школе учили математику, физику и кидались друг в друга первыми любовными записками. Вертись как можешь — и будет тебе счастье, вот и вся правда. В детском доме учили хорошему, а за пределами класса виделось то, что было на самом деле. То, что будет тяжело, Хенджин понял еще в двенадцать; то, что он не ограничен правилами морали — тоже.
Сынмин был как из книжек-учебников, где с разными целями печатались однотипные рассказы. Хороший сын, усердный ученик и добрый друг — Хенджина от таких воротило еще со времен тех самых учебников, а вот от Сынмина почему-то нет. На него хотелось смотреть долго, чем Хенджин и занимался продолжительное время, и от этого было спокойно на его черной и пыльной душе. Сынмина не хотелось трогать или держать за руку, но только потому что Хенджин не хотел его пачкать. Хван никогда бы не посмел заявить на него никаких прав — и дураку понятно, что такой золотой мальчик ни в каком стечении обстоятельств не мог бы спутаться с таким, как Хван Хенджин — но только ловил себя на том, что и другим давать таких прав он не хочет. Они принадлежат разным мирам — очевидно. Сынмин, наверное, и не знает, что в его городе ночами могут разворачиваться целые боевики, а оружие видел только в кино. Тем лучше, конечно, тем лучше. Встретив Ким Сынмина, Хенджин, может быть, только на одну секунду пожалел, что его жизнь такая.
Хенджин не умеет держать обещания, данные самому себе. Таким образом, он уже шесть раз бросал курить, три раза обещал, что никогда не свяжется с травой, и два раза — что никогда не вмешается в жизнь Ким Сынмина. Первое из двух обещаний пришлось нарушить, чтобы отвести от него группу уличных придурков, а второе — когда Хенджин пришел к его университету за ключами от собственной квартиры. Он обещал себе, что только заберет ключи и больше никогда, ни за что не появится в его жизни, но.
Отвадив от себя Феликса, Сынмин подошел к нему и, посмотрев снизу вверху из-под взлохмаченной ветром челки, сказал:
Мальчик-умница был полон сюрпризов, идеально вписывался в золотые стандарты самых примерных послушных молодых людей, и при этом был парадоксально безбашенным. Хенджин от него в восторге. Думал ли он, что Ким Сынмин действительно останется у него ночевать? У него, едва знакомого преступника? Что на следующий день сам пойдет к нему в логово? Этот смелый пушистый крольчонок нравился Хвану все больше с каждой минутой. Он устроил ему целый допрос тогда и достал из рюкзака небольшую бежевую коробку, в которой лежали медикаменты. Сынмин был лучшим, о чем Хенджин мог только мечтать, и в этот раз Хван уже не стал давать себе обещание не вмешиваться. Ким Сынмина было невозможно отпустить. Не теперь, когда он, такой настоящий и правильный, стоял в его квартире и смотрелся здесь так отвратительно неправильно, но у Хенджина вся жизнь была отвратительная и неправильная, а значит Сынмин в ней — самый правильный.
— Не надо злить меня, кошечка, — угрожающе скалится Хенджин, когда Ким снова пререкается с ним, пытаясь одержать верх.
— Иначе что? — Сынмин зеркалит его интонацию.
Это веселит Хенджина, так что он тут же расслабляется и смеется, откинувшись на спинку дивана. Его тошнит от хороших примерных мальчиков из благополучных семей, а от Сынмина нет. Потому что Сынмин, помещаясь в шаблоны примерного мальчика, на самом деле потрясающе не такой. Он выглядит как самый безобидный щенок на свете, при этом его слова режут сильнее ножа. Он каждый вечер звонит маме, чтобы сказать, что у него все хорошо, и чтобы узнать, как дела у них с отцом — при этом сидит на подоконнике в квартире наглого бандита, наблюдающего за ним с ухмылкой и склонив голову. Он исправно ходит на все дополнительные занятия и готовится к ним на сто баллов, но не побоится заткнуть Хенджина, если тот начнет его отвлекать.
— Знаешь, что мне нравится в тебе, Сынмин? — Хенджин полулежит, играясь с пистолетом в руках. Сынмин никак не реагирует. — Ты прекрасно понимаешь, что я могу в любой момент пристрелить кого угодно, но ведешь себя со мной так, словно бессмертный, — Хенджин хмыкает.
— Мне нет смысла тебя бояться, — Ким жмет плечами. — Если ты захочешь меня убить, то сделаешь это.
Хан ненормальный, он слышал это с детских лет. Сначала от тетушки, с неприязнью смотревшей на осиротевшего племянника. Семилетний Джисон в подранных и испачканных на улице джинсах совершенно точно не вписывался в ее совершенную жизнь. Тетушка ясно дала понять, что не обязана "приглядывать за щенком этой проститутки", хотя мама никогда не вела такой образ жизни, и вообще о родственниках так не говорят — бабушка сказала. После смерти бабушки о его ненормальности говорили воспитатели, когда Джисон, как ощетинившийся звереныш, ходил везде с палкой, а стоило кому-то к нему приблизиться, угрожающе ей размахивал. Они повторяли это, даже когда он обжился в детском доме и завел друзей, перестав видеть во всех врагов — ведь тогда Джисон облюбовал все доступные крыши и деревья, падал с них, разбивая коленки и ломая руки. Ненормальным его называли даже сверстники во втором детском доме, когда Джисон, чтобы отомстить за испорченную кровать, не моргнув глазом притащил из столовой тарелку с застывшей кашей и старательно размазал ее по всей простыни неприятеля. Прямо руками, не брезгуя. Его потом за это хорошо избили, так, что пол-лица распухло, и даже не было видно левый глаз, а сам Хан только кряхтел от боли и дико смеялся в ответ. Хан Джисон ненормальный, но из всех только Хенджин не заострил на этом внимание. Наверное, потому что сам Хенджин был в равной степени диким, просто вся его ненормальность сидела глубоко внутри и проявлялась только в моменты острой необходимости. Когда оба немного подросли, неприятели в детдоме обходили эту парочку стороной, связываться с ними — себе дороже. До жуткого спокойный и хладнокровный Хван Хенджин вырежет своей "бабочкой" на твоем трупе цветочек, а его ненормальный дружок Хан Джисон оберет до нитки карманы и поможет спихнуть тело с обрыва — такие про них ходили слухи. Это ужасно веселило Хенджина, который наедине с Джисоном на самом деле был самым улыбчивым и смешливым парнем, и также забавляло Хана, который мог без умолку болтать про недавно прочитанный комикс, который он стащил из открытого рюкзака какого-то школьника, и ныть, что он хочет на день рождения вторую часть. Нет худа без добра — это верно. То, какие про них ходили слухи, обоих мало волновало, зато можно было спокойно оставлять свои вещи в тумбочке, не боясь, что их растащат — ведь никто не хотел лишний раз накликать на себя беду.
Это Джисон нашел людей Бана, совершенно случайно, когда попытался обокрасть одного из них. Ли Минхо тогда только усмехнулся, выкручивая наглецу запястье под ойканья и слезливое "я больше не буду". Может, Хан и правда ненормальный, потому что парень с кошачьим взглядом и холодной усмешкой настолько запал ему, что в следующий раз он попался ему на глаза уже нарочно. Никто никогда не ловил его на краже, в этом была его особенность, и этим он ужасно гордился. Как это получилось у Минхо? Ли был очень особенным, во всех смыслах, и когда Джисон, проследив за ним, узнал, чем тот занимается, его восторгу не было предела. Он точно знал — он хочет туда, а еще он хочет Минхо, и во что бы то ни стало эти два его "хочу" должны быть исполнены. Церемониться Джисон не умел, а потому первое "хочу" было исполнено достаточно быстро — Чан был умилен наглостью беспризорного мальчишки, который так просто обошел всю охрану и явился прямо к нему проситься под крыло. Минхо одобрительно хмыкнул, изогнув бровь, и шепнул старшему, что мальчишка чуть не обчистил его карманы. Чана это повеселило, и он согласился помогать беспризорнику и его дружку, если они будут помогать ему. О том, что он ненормальный, первый раз спустя долгое время Джисон услышал от Минхо, когда тот цеплялся пальцами за его волосы, пока Джисон, улыбаясь, неумело отсасывал ему за углом какого-то дома. Хан Джисон в этой жизни хотел не много, но чего хотел — обязательно добивался.
Быть ненормальным для Минхо не равно быть ненормальным для всех остальных. Минхо единственный, кто говорил это, глядя на него горящими глазами. Джисон неровно красил ногти черным лаком, и в семнадцать лет проколол себе уши в шести местах, а потом скулил, что не может спать ни на одной из сторон, потому что опухшие уши горели и болели. Минхо единственный, от кого "ненормальный" было личным комплиментом для Хана, и он вдруг понял, что действительно был таким всю жизнь. А теперь хотелось больше. Сбежав из детдома и полностью перейдя под крыло Чана, Джисон почувствовал себя свободным, и ему снесло крышу. Он, в отличие от Хвана, мокрухой не брезговал, и его отчасти даже веселило участвовать в потасовках с летальным исходом врагов. С Минхо на пару они обчищали тайники, оставаясь незамеченными, взламывали системы, а потом Джисон цеплялся короткими ногтями с облупленным черным лаком за выступающие в стене кирпичи, специально пошло стонал и смеялся, когда Минхо брал его в какой-нибудь подворотне.
— Я задушу его, — буднично говорит Хан, зевая, пока Чонин ест мороженое в кафе, забравшись с ногами на стул и читая какую-то мангу. — Не говори мне, что жрать мороженое в десять вечера в какой-то круглосуточной забегаловке это норм.
Хенджин не может сдержать смешок, сидя с закрытыми глазами и подперев рукой щеку. И почему им с Ханом вечно так везет? Когда с Чонином ходят Минхо или Чанбин, у них как-то все попроще выходит. Хенджину тоскливо думается, что он обещал Сынмину прийти сегодня не так поздно, но, судя по всему, царская малолетка еще не скоро собирается домой. Ему с Сынмином постоянно не хватает времени. Ким учится двадцать четыре часа в сутки, кажется, и, хоть послушно идет к нему каждый раз, когда у Хвана получается зайти за ним после учебы, все равно держит его на приличном расстоянии. Не то чтобы Хенджин на что-то рассчитывает, конечно, но дразнить Сынмина ему очень нравится. Его уши и щеки очаровательно краснеют, даже когда он огрызается в ответ на пошлые шутки Хвана или вообще их игнорирует. Запаренные кипятком ттокпоки в бумажном ведерке уже давно остыли и превратились в крахмальную кашу. Хенджин прикрывает блюдо крышкой и брезгливо отодвигает от себя. Он вынужден торчать в какой-то богом забытой забегаловке хрен пойми где посреди ночи, чтобы пиздюк Бана отвел душу за книжкой с мороженым, ведь ему, видите ли не спится.
— Почему Бан сам не развлечет его, если ему не спится, а, — бурчит Хван. — Если постели Чана он предпочитает посидеть хер пойми где с сопливой мангой, это камень в его огород.
— Фу, — кривится Хан, — ну давай не будем про постель Чана.
— Ишь, нежный какой сделался, — усмехается Хенджин, когда в пластиковую палатку заходят трое мужчин.
С виду обычные мужики, ничего особенного, зашли выпить после работы, скорее всего. Джисон, высунув кончик языка, что-то строчит в телефоне, а Хенджин исподлобья наблюдает за мужчинами. Один из них подходит к единственному работнику и что-то говорит. Хенджин успевает заметить, как работник чуть опускает голову вниз, и его глаза округляются, а затем он быстро кивает и выходит через задний вход. Хенджин пихает локтем Джисона и взглядом указывает на гостей. Они с Ханом сидят в самом темном и незаметном углу импровизированной кафешки на улице, вполне возможно, что их не заметили. Один из мужиков подсаживается к Чонину, а второй подходит, чтобы, видимо, сделать то же самое. Третий же все еще стоит у стойки заказов, недобро усмехаясь.
— Давай просто не будем им мешать, — предлагает Джисон, а потом закатывает глаза. — Сделали бы миру одолжение, честное слово.
Он потягивается еще раз и встает, чтобы неспеша двинуться в сторону разворачивающегося действия. Хенджин остается сидеть, расслабленно вытянув ноги. Он предпочитает не лезть в гущу событий, а приходить в нужный и неожиданный для врага момент. Старая схема их с Джисоном работы.
— Лучше идите домой, дядечки, — улыбается Чонин в ответ на сальные высказывания.
— Так пойдем с нами, — смеется один из них.
— Какие-то проблемы, ребят? — весело спрашивает Джисон, появляясь посреди зала. Он улыбается, держа руки в карманах, и оглядывает всех троих.
— Пока никаких, — отвечает тот, что у стойки. — Но могут быть. У тебя. Если не свалишь прямо сейчас, — он откидывает полу куртки, чтобы Хан увидел рукоять пистолета. Хенджин на своем месте хмыкает. Видимо, именно это видел работник, прежде чем уйти.
— Ребят, ребят, — Джисон смеется и машет руками. — Вы, похоже, не знаете, чей этот пацан. Давайте разойдемся и сделаем вид, что ничего не было, пока никто не пострадал.
— Мы как раз-таки знаем, — довольно тянет второй, прежде чем потрепать Чонина по волосам. Ян хмыкает и хватает его за руку, выворачивая запястье. Мужик шипит и отдергивает руку. — Сучонок!
— Это точно, — кивает Джисон. — Не советую к нему лезть.
Но второй мужик в желании отомстить хватает Чонина за волосы, а Джисон, пожав плечами, издает смешок.
— Ну вот. Придется вас всех теперь вырубить.
Хенджин точно знает, что в его глазах в такие моменты загорается азарт, потому что Джисон хватает стул и без раздумий замахивается им, чтобы в следующую секунду запустить в мужчину у стойки. Пока тот мешкается, Хан пинает его в живот и прикладывает головой о стойку. Плох тот, кто недооценивает своего врага, а Джисона всегда недооценивали. Худощавое телосложение обманчиво веселило более крепких парней, но Джисон, в отличие от них, прекрасно знал, что главное не сила, а эффект неожиданности. Он умел действовать быстро и не мешкаясь, и именно это делало его опасным. Чонин, тем временем уже ткнул ложкой от мороженого в глаз одному и проехался корешком книги по лицу другого. Это дало ему фору в секунду, чтобы в следующий момент он опрокинул стол и, встав, оказался рядом с Джисоном. Выходки Хана и Чонина изрядно взбесили нападавших, и они кидаются на них втроем. Хенджин встает, забрав с собой ведерко с остывшей едой, и в два шага оказывается за спиной одного из мужиков. Он пинает того по коленям, и его ноги подгибаются, а тело падает. Хван хватает его за плечо и, развернув на три четверти к себе, запускает в лицо ведерко с разбухшими острыми рисовыми лепешками. Мужчина разъяренно рычит, а Хенджин вдобавок бьет наотмашь кулаком и корчится. Теперь вся рука в этом дерьме. Чонин в это время успешно оперирует твердым корешком своей книженции и без особых усилий временно лишает своего обидчика зрения, а потом отправляет в долгое пешее, сначала отвесив этой же книжкой по роже, а после пихнув локтем в солнечное сплетение. Мужик только успевает опуститься на колени, чтобы мало-мальски прийти в себя, когда Чонин со всей силы припечатывает того сверху стулом, а после пинает тяжелым ботинком. Джисон к этому времени благополучно расправляется со своей жертвой и хлопает в ладоши, будто отряхивая руки, когда довольно осматривает сложившуюся картину. Потасовка не заняла и пяти минут.
— Манга неинтересная, и у меня пропал аппетит, — заявляет Чонин. — Я домой.
Если Сынмин остался у него, то наверняка уже спит, уныло думает Хенджин, подходя к дому. И приспичило же этому сопляку тащиться в этот пластиковый сарай у черта на куличиках. Сынмин остается с ночевой очень редко, и всегда спит почти на самом краю, подальше от Хенджина. Хван, конечно, ни за что без разрешения не полезет, он и в целом-то трогал Сынмина всего пару раз — как правило, когда хватал за запястья, чтобы куда-то увести. Ким был обжигающе близко и вместе с тем запредельно далеко, он стоял, протяни руку и дотронься — меньше метра, но Хенджин никогда не протягивал. Сынмин умел выставлять барьеры. Хенджину слышится голос где-то неподалеку, и он хмурится. Раньше бы прошел мимо — в этом районе всегда кому-то прилетает, а сейчас отчего-то стало тревожно. Это ведь не Сынмин, его хороший мальчик уже давно спит, ведь так? Хенджин аккуратно подходит к подворотне, откуда слышался голос, и прижимается к стене. Что-то лязгает.
— Я предупредил, — говорит знакомый голос, и Хенджин цокает. Спит он, как же.
В следующую секунду он заходит в темноту, чтобы пнуть кого-то, кто угрожал Сынмину. Парень кряхтит и матерится, но не успевает встать, когда Хенджин снова прикладывает его ботинком по лицу. Он отходит в сторону, чтобы свет фонаря неподалеку показал, кто перед ним. Хенджин криво усмехается. Тхекван, он прекрасно знает этого балбеса, промышляющего мелким грабежом, сопровождающимся избиениями жертв. Напротив него стоит Сынмин с какой-то железкой в руках. Весь взъерошенный и натянутый, как струна, он был готов бороться насмерть. Хенджин, глядя на это, сдерживает улыбку.
— Х-хенджин? — Тхекван аккуратно поднимается, Хван переводит на него холодный взгляд.
— А че он сразу не сказал, что знает тебя? — бурчит Тхекван, вытирая кровь рукавом куртки и уже двигаясь от них в сторону. — Больше и близко не подойду...
Когда горе-злоумышленник сваливает, Сынмин выпускает железку из рук. Та падает, лязгнув об асфальт, и паренек хватается за куртку.
— Я чуть не умер от страха, — честно выдает он. Хенджин хмыкает.
— И как такая умница как ты оказался в такое время на улице? — мурчит Хенджин, когда они поднимаются по лестнице. Сынмин держит руки в карманах, сжав их в кулаки. Видимо, до сих пор не может отойти от шока. — Я, кажется, предупреждал не гулять здесь по ночам. Район не самый благополучный.
— Я думал, ты запугиваешь, — буркнул Сынмин. — Тебя долго не было, и я не мог уснуть. Хотел дойти до круглосуточного, чтобы купить чего-то поесть, у тебя ведь шаром покати. Ну и вот.
— "Ну и вот", — веселясь, передразнивает Хенджин, когда открывает дверь. Он пропускает Сынмина вперед, потом заходит сам.
Он старается не показывать, что внутри его мелко трясет от мысли о том, что было бы, если бы он не оказался в это время рядом. Его присутствие в жизни Сынмина ставит под угрозу ее благополучие. Он никогда не простит себе, если мальчишка пострадает по его вине.
— Тебя что, все отморозки здесь знают?
— Типа того, — уклончиво отвечает Хенджин, проходя в зал. — Если такая ситуация не дай бог повторится, называй мое имя.
— Оберег, что ли, — нервно хмыкает Сынмин, стоя напротив. Свет никто из них так и не включил.
— Ну, как видишь, тебе сегодня это могло спасти жизнь, если бы я не оказался рядом.
Сынмин молчит какое-то время и внимательно смотрит. Свет уличных фонарей освещает часть его лица. Он смотрит прямо в упор на Хенджина, а потом, словно набравшись смелости, шагает к нему.
— Что с тобой, кошечка? — Хенджин смеется, когда Сынмин толкает его на диван, а сам падает на колени и тянется к шнуркам на штанах Хвана.
— Ты же давно этого хотел, — бурчит Сынмин, разбираясь со шнурками и хватаясь за резинку, пока Хенджин насмешливо наблюдает за его действиями, подперев голову. — Заткнись, я собираюсь отсасывать кому-то в первый раз.
Хенджин хмыкает и продолжает наблюдать за страданиями младшего. Сынмин очевидно борется сам с собой, когда тянет штаны вниз и, колеблясь, опускает ладонь на белье. Хван закатывает глаза и цокает, наклоняясь к парню и убирая его ладонь; натыкается на непонимающий взгляд.
— Ну, что ты так смотришь? Глядя на твои страдания, кошечка, у меня даже не встанет.
— Не буду строить из себя благородного принца, я был бы действительно не против твоих губ на моем члене, — Сынмин ужасно смущается, умиляя этим Хенджина. — Но не при таких обстоятельствах, детка. Я, может, и моральный урод, но не настолько, — Сынмин все еще хлопает глазами, продолжая сидеть на коленях. — Не нужно меня таким образом благодарить.
— Ладно, — Сынмин встает, картинно отряхивая колени. — Но я не хочу быть тебе должным.
— Вот как, — хмыкает Хенджин. — Оцениваешь свою жизнь в минет какому-то бандиту?
Сынмин вспыхивает, но молчит. Киму всегда было опасно класть палец в рот, но у Хенджина язык явно острее. Это бесит Сынмина и, одновременно, как бы ни хотелось ему признавать, это разжигает в нем интерес к старшему. Хорошо, что свет так и не включили. Его пунцовые щеки Хенджину точно видеть не стоит.
Хван встает с дивана и уходит в душ, а после укладывается на свою половину рядом с Сынмином. Напрасно Хван думал, что разбудит его, потому что, стоит ему лечь, как Сынмин тут же разворачивается к нему лицом и смотрит.
— Ты правда участвуешь в перестрелках? Когда ты угрожаешь кому-то пистолетом, ты правда можешь застрелить? А тебе тоже приставляли к голове пистолет? — быстро и взволнованно шепчет.
— И что если в одно из таких, как ты выражаешься, позерств, тебя пристрелят? — Сынмин напрягается. Хенджин хмыкает.
— Я умею не попадаться. Бросаться под пули — это очень романтично, конечно, но ты у меня не медик, чтобы залечивать мои раны.
— Больно кому нужно тебя лечить, — ожидаемо фыркает Ким.
— Не переживай, кошечка, ни при каких обстоятельствах я не встану под пулю добровольно, — не обращая внимания на колкости, сонным голосом заверяет Хенджин. — Давай спать, я устал как псина.
Сынмин ничего не отвечает, но на душе становится спокойнее. Он намеренно игнорирует раскрытые для объятий руки Хенджина и остается лежать на расстоянии от него. Хенджин со вздохом опускает руки и, кажется, быстро засыпает. А вот Сынмину не спится. В его голове тысячи мыслей обо всем произошедшем сегодня, и ни одна из них не укладывается как надо. Он переводит взгляд на спокойное лицо Хенджина и ужасается: этот парень его одногодка, но как же тяжело ему было жить все это время. Сынмин ловит себя на том, что ему жаль Хенджина. Как бы громко он ни смеялся, как бы надменно себя ни вел — ему, должно быть, очень одиноко. Семью, всё-таки, никто не заменит. Сердце щемит, и Сынмин сам не замечает, как его рука тянется к темным отросшим прядям. Он заправляет за ухо выбившийся локон и, немного подумав, все же двигается ближе и забирается под руку.
Часть 3.
Чанбин знает Чана без малого всю жизнь. Выросли в одном детдоме, в подростковом возрасте тоже попали вместе. Чан Чанбину нравился. Добрый и дружелюбный хен, не умеющий и не желающий закрывать глаза на несправедливость. Он был негласной поддержкой всех младших, для сверстников был желанным другом, а для старших учтивым тонсэном. Чанбин решил для себя, что хочет держаться рядом. Дружить с Чаном было легко, потому что он располагал к себе и никогда не отказывал в общении, которого Чанбину нужно было немного. Вместе они наводили порядок и заботились о том, чтобы младших никто не обижал. Роль Чана в жизни Чанбина была, пожалуй, неоднозначная, и объяснить это не смог бы даже сам Со. Он не набивался к нему в друзья, и все же — всегда был рядом, почему-то. Он подсаживался к Чану на обеде, и они могли о чем-то поговорить, а могли просто сидеть молча, как два абсолютно чужих друг другу человека. Чанбин запросто мог подойти к нему, чтобы о чем-то спросить, ровно как и Чан мог подойти к Чанбину, и послушать разговоры этих двоих — казалось, что они знают друг друга сто лет и не разлей вода. Однако. Чан был тем, за кем хотелось идти, даже если сам Бан никого за собой не звал.
Поэтому когда Чан нашел себе заработок в том, чтобы помогать другим за отдельную плату устранять неприятности, Чанбин пошел за ним, не раздумывая. Приходилось делать всякое — таскать ночами ящики, какой-то металлолом, разгружать вагоны, наведываться к неприятелям "заказчика" с предупреждениями, а иногда и с расплатой. У Чана была цель, очевидно. Какая — Чанбин не спрашивал. Вдвоем они зарабатывали репутацию, деньги — красили руки в красный, переписывали правила морали. А потом Чан начал приглядывать людей. Сначала одного, затем второго. Благодаря нажившимся связям, Чан сам находил людей, которым могла бы понадобиться их маргинальная помощь — Чанбин шел за ним. Пришлось пройти через многое — люди уходили, предавали, кого-то убирали, кто-то попадался. Своя команда собиралась со скрипом, но все же собралась. Был ли Чанбин правой рукой Чана? Пожалуй. Был ли Чанбин лучшим другом Чана? Навряд ли. Впрочем, не то чтобы Со это хоть сколько-нибудь волновало. Они с Чаном сильно замарались, прокладывая путь к тому, где они находятся сейчас, поэтому оба дали себе негласное обещание сделать все, чтобы это место не потерять.
Чанбин чиркает зажигалкой, прислонившись к холодной кирпичной стене в ожидании. Люди выходят и выходят, но все не те. Он стоит здесь уже около пары часов, но никого не видел. Неужто ошибся? Вряд ли. Чему Чанбина научило время — так это терпению. Порой даже у Чана не было его в таком количестве, в каком оно было у Со Чанбина. Ожидание — не всегда плохо, если уметь ждать. И правда, спустя еще полчаса среди общей толпы выходят два парня, на которых Чанбин сначала не обращает особого внимания. Они прощаются, и после — вот это уже интересно — один из них спешит к воротам, чтобы потом шмыгнуть за угол. Чанбин усмехается, когда видит за углом Хенджина. Значит, он и впрямь играется с каким-то студентом. Чанбин делает еще пару затяжек и уходит — все, что нужно было, он уже увидел.
Хенджин зажимает в зубах сигарету и хлопает по карманам в поисках зажигалки. Рядом щелкает чужая, заставляя Хвана дернуться. И как он не заметил, что к нему кто-то подошел? С таким уровнем внимательности он долго не проживет. Парень в черной кепке слегка вздернул голову, так что свет от фонаря попал прямо на его усмешку. Хенджин чувствует, как тело само по себе инстинктивно напрягается, но виду не подает. Кивает и затягивается.
— Сигареткой в ответ не угостите? — издевательски тянет он. Хенджин скалится.
Парень в кепке задушено смеется, а Хенджин слышит сзади осторожные шаги. Два, три, пять.. их не меньше семи человек. Он оборачивается, чтобы увидеть толпу темных силуэтов. В руках у кого-то импровизированное оружие в виде лома, каких-то еще металлических балок. Дело дрянь.
— Невоспитанные псины у вашего хозяина.
— Проблемы? — глухо рычит Хван, зажав сигарету зубами. Уйти бы сегодня живым.
— Послание для Бана есть, — тянет парень, поправляя кепку. — Открытка, так сказать.
Он смеется, и по толпе разносится недобрый гогот. Хенджин думает, что даже если удастся вырубить троих, выбежать из этой подворотни он все равно не успеет. План прост, как шалаш из веток в детстве. За ним следили. Пальцы в кармане оглаживают успевшие нагреться металлические бока "бабочки".
— Так передай, — хмыкает Хенджин, выкидывая окурок в лужу. Он шипит и тут же гаснет. Хван думает, очень похоже на него.
— Обязательно, — скалится парень.
"Бабочка" так и не успевает раскрыться, когда по затылку прилетает чем-то тяжелым. Хенджин давится воздухом, в глазах темнеет, а в следующую секунду его пинают в живот. Сердце будто выключается, а Хенджин только обрывками думает о ноже в кармане, который он не успел вытащить, в то время, как его бьют чем-то по спине и прикладывают головой о стену. Кажется, он успевает выплюнуть кровь, прежде чем теряет суть происходящего, а перед глазами все закрывает черным.
Хвиюн истерично прикладывает ватки, тут же окрашивающиеся в красный, к лицу Хенджина. Пахнет медикаментами и тревожностью горе-врача, от первого и от второго мутит одинаково. Хвиюн еще что-то слезливо приговаривает, щедро поливая ватку перекисью, а потом прикладывая к брови, носу, губам — все это безобразие тут же шипит и покрывается пеной. Хенджин бессильно закрывает глаза, позволяя парню продолжать работу, которую он сам на себя взвалил. Нет сил даже послать его, хотя очень хочется. Голова раскалывается, Хенджин еще несколько раз заторможено моргает, оглядывая кабинет шефа. Тут собрались все, видимо, что-то важное. Чан появляется спустя несколько минут, заходит, первым делом оглядывая Хенджина. Тот натянуто улыбается, отчего едва затянувшиеся ссадины тут же трескаются, и показывает большой палец вверх. Чан хмыкает.
— Собственно, это то, о чем я хотел с вами поговорить, — начинает он, опускаясь в свое кресло и показательно указывая на Хенджина. Тот хрипло смеется.
— О том, что около семи уродов отмудохали меня в подворотне? Какая честь, — Хенджин снова закрывает глаза и немного откидывает голову. Как же мутит.
— Почти. Наш старый друг, мэр этого сраного города, решил, что дружбе конец, — по комнате проносятся недобрые усмешки и присвистывание. Чан, несмотря на плохие новости, кажется, сегодня в добродушном настроении. В его голосе мелькает насмешка. — Он, видимо, как-то подзабыл, чьими руками расчистил себе путь до места, которое сейчас занимает.
— Старый ублюдок, — усмехается Минхо.
— Более того, — Чана ситуация странно забавляет. — Более того, он решил, что дружить с кем-то другим ему будет более выгодно, поэтому решил нас поменять. Забавно, верно?
Хенджин хмыкает, слушая Бана. Хвиюн все никак не угомонится со своими вонючими лекарствами, словно назойливая муха в жаркий день. Хенджин хочет его прихлопнуть точно так же.
— Он реально думает, кто-то будет делать за него всю грязь, кроме нас? — Чанбина это тоже веселит, но вместе с этим он взбешен. — Прибьем его и дело с концом.
— Могли бы! — Чан кивает несколько раз для правдоподобности. — Я бы мог простить, если бы нашему другу вдруг захотелось пойти честным путем, заработать репутацию хорошими делами, — он все накручивает и накручивает эпитетов, и Хенджин, как и все остальные, смеется, уже не сдерживаясь. Он отпихивает руки Хвиюна, тот обиженно фыркает и отворачивается. Наконец-то. — Но что я, к сожалению, не могу простить — это измену, — он хищно скалится, откидываясь в кресле. — Убить его, как ты, Чанбин, предлагаешь, было бы слишком просто, и подошло бы для первого варианта, однако он меня очень сильно раздосадовал. Эта шайка подзаборных воришек, которых он нанял, объявила нам негласную войну. Хенджин их рук дело.
Хван фыркает и тут же шипит от неприятных ощущений. Ребра ноют, и он хочет просто лечь.
— Ну, давайте убьем их? — предлагает Хан, пожав плечами.
— Я хочу, чтобы этот урок был усвоен, — Чан понижает голос. — Договор не должен нарушаться, а за его нарушение должны быть штрафные санкции, друзья мои. Минхо, — Ли тут же переводит взгляд, показывая, что он во внимании. — Ни одна банковская операция с его карточек не должна пройти мимо тебя.
— Минки, — продолжает Чан, парень чуть выходит вперед. — Ты и Чанбин займетесь личной охраной мэра. Чонин, — его голос нескрываемо теплеет, когда он зовет Яна. — Убедись, что его семья в безопасности, мы же должны негласно за ними приглядывать, верно? — Чан усмехается, а по лицу Чонина расплывается хищная улыбка. — Хан, разрешаю сделать что угодно с нашими соперниками, — Чан издевательски выделяет последнее слово, а Хан весь расцветает.
— Есть, хен! — в его ненормальных глазах загорается дикий огонь.
— Эй, шеф, — подает голос Хенджин, немного поднимая руку для привлечения внимания. — Я пойду с Ханом. Хочу нанести ответный визит, — криво усмехается. Чан кивает под восторженный возглас Хана.
— Разрешаю жечь, громить, крушить, наводить хаос — посмотрим, как он выступит против нас, — Чан щурит глаза, кривит губы. По толпе проносится одобрительный гомон. Вдруг его лицо становится серьезным, — это касается только личной территории самого мэра и его приспешников. Никто из простых жителей не должен пострадать. Мои слова понятны? — он обводит взглядом всех в кабинете, ловит редкие кивки. — Если будет хоть одна случайная жертва, я выпотрошу того, кто это сделал, лично. Это ясно? — чеканит он. — Это месть одному человеку, а не всему городу. То же касается и тебя, Чонин, — обращается он к младшему. — Делай, что хочешь, но ни один волос не должен упасть с головы жены и ребенка мэра. Они здесь ни при чем, это просто рычаг давления. И еще, — Чан выпрямляется, скрестив руки на груди. — Убедитесь, что весь этот хаос будет принимать масштабы постепенно. В конце я сам наведаюсь к мэру в гости.
По лицам присутствующих проходятся усмешки. Почти полная свобода действий от Чана — редкий для них подарок. Остается только догадываться, насколько старший взбешен сложившейся ситуацией. Да и остальные, быть честным, злятся не меньше. Мало кто здесь не знает, каково было заниматься всей грязью, поступавшей с верхов, и что теперь? Подсылает каких-то дилетантов, чтобы напасть со спины. Весьма непродуманно, мысленно хмыкает Хенджин. Впрочем, мэр никогда не отличался изысканностью мысли и склонностью к анализу последствий, и, очевидно, недооценил сдержанный характер Чана, приняв это за слабость и безукоризненное подчинение.
— Хенджин, — окликает Чан, когда все начинают выходить.
Взглядом дает понять, чтобы остался. Хенджин чувствует, как что-то внутри неприятно шевелится, а ссадины на лице будто начинают жечь больше. Он не боится Чана и его слов, никогда не боялся, но сейчас почему-то предчувствие бежит тревожностью по венам, а люди из комнаты выходят слишком медленно. Хван предпочитает, чтобы били сразу — жестко и без прелюдий, поэтому ожидание, даже в несколько секунд, его убивает. Чан все так же стоит, опираясь на свой стол. Руки скрещены на груди, а голова опущена так, что любой взгляд — исподлобья.
— Хен? — Хенджин хмурится. Чан молчит, медленно окидывая его тяжелым взглядом, и прикусывает щеку изнутри.
— Ты бы... поаккуратнее, Хенджин, — наконец, задумчиво выдает он. — Ты неплохой парень, нравишься мне, — он отрывается от стола и проходит за него. Садится, достает сигарету, закуривает. Хенджин напряженно считает секунды. — Дружеский совет, — Чан выдыхает дым и немного щурится, — найди себе кого-то по уровню.
Хенджин беззвучно хмыкает. Вот оно что. Он выпрямляется, сует руки в карманы ветровки и вскидывает подбородок, смотря на Чана сверху вниз.
— Ну-ну, — Бан глухо смеется. — Подумай как-нибудь на досуге, мечтает ли кто-то об отбросе вроде тебя, — Хенджин чувствует, как кривятся в усмешке собственные губы. Чан снова затягивается, глубоко, с наслаждением выдыхает. — В жизни нужно уметь делать правильный выбор, Хенджин. Особенно в такой, как у тебя, — он переводит взгляд на подчиненного и усмехается. — Надеюсь, ты не ошибешься.
Джисон лежит на небольшом потертом диванчике, копаясь в телефоне. Забирает очками волосы назад, чтобы не мешались, и прикусывает щеку изнутри, читая какую-то очередную мангу. Голова почти неудобно лежит на подлокотнике, но впрочем терпимо, а ноги свисают с другого конца. Пойдет, это любимая поза для чтения манги. Минхо сосредоточенно клацает по клавишам старенького, но все еще мощного ноута, перекатывая чупа-чупс во рту с одной стороны на другую. Он почти незаметно, одним уголком, усмехается, продолжая что-то набирать; Джисон нет-нет да кидает на него косые взгляды из-за телефона.
— Что делаешь? — не выдержав, интересуется он, подойдя к столу и заглядывая старшему через плечо.
— Исполняю приказ, — хмыкает Минхо. На экране одни цифры и иногда буквы, Джисон понимает из этого примерно ничего.
— Блокируешь карты? — скучающе спрашивает Хан. Он по привычке запускает пальцы в волосы Ли и перебирает их.
— Не-е-е, — довольно тянет Минхо, ластясь под руку. — Чан же дал свободу действий. Блокировать карты слишком скучно, потом их разблокируют, и все деньги останутся у него же. Я подумал, может, наш доблестный мэр хоть раз действительно кому-то поможет, — он хмыкает. — Каждая пятая покупка или перевод денег с карты магическим образом будет улетать на счета детских домов.
— Почему пятая? — хмурится Джисон.
— Блять. Сколько тебе еще нужно времени?
Джисон наклоняется и тянет за палочку. Минхо послушно отпускает чупа-чупс, заторможенно переводя взгляд с экрана на Джисона. Тот медленно погружает конфету в рот, не отрывая от Хо взгляда, а потом усмехается. Толкает чупа-чупс за щеку, щурит глаза, затем вытаскивает конфету с громким чпоком. Минхо сглатывает.
— Как же меня кроет с того, какой ты умный, хен, — выдает Джисон и опускается на колени. Нисколько не смущаясь положения, он забирается под стол и устраивается между ног Минхо. — Ты доделывай, хен, дела, — мурчит он, поглаживая ткань джинсов. — А я пока начну настраивать тебя на нужный лад. Надеюсь, потом ты возьмешь меня прямо на этом столе.
— Ненормальный, — смеется Минхо, опуская ладонь ему на голову.
Сынмина Хенджин видит только спустя долгую неделю. Самую долгую в его жизни, пожалуй. Ким только ошарашено смотрит первые несколько минут, и Хенджин мысленно хвалит себя за то, что не заявился к нему раньше. Сейчас он, пожалуй, выглядит намного лучше, чем неделю назад. Стараниями Хвиюна, конечно. Возвращаться к Сынмину очень странно, словно попадать в абсолютно другой мир; тот, в котором Хван никогда не приживется. У него по мальчишке ломка. Хочется привычно взять его за руку, притянуть к себе, поцеловать — только это не привычно. На деле Сынмин только иногда улыбается и может несильно ударить ладонью по спине или плечу, когда Хенджин борщит с лексиконом. Хвану хочется хотя бы так. Он дома сдавленно просит Сынмина помочь ему обработать ссадины, хотя, честно сказать, ему это совершенно не нужно. Хочется — ну, пожалуйста! — только чтобы Сынмин коснулся его, чтобы утолил хоть глоток этой ужасной жажды тепла. Ким вызывает столько чувств, Хенджин даже не знал, что у него все это есть. Хочется поймать его руку и поцеловать ладонь, прижать к щеке, а потом и всего Сынмина забрать целиком, а его только дразнят, едва касаясь по-настоящему, а не через ватку. Я так сильно люблю тебя, вертится на языке, но Хенджин, конечно, не скажет. Потому что рано, потому что глупо, потому что он, на самом деле, совершенно не знает, что такое любовь, и как она ощущается. Он берет себя в руки и снова натягивает расслабленную усмешку.
— А поцеловать, чтобы не болело? — улыбается он, приоткрывая один глаз.
— Обойдешься, — ожидаемый ответ.
— Все я умею, не целовать же мне всех подряд.
— Еще недавно ты готов был отсосать мне, а теперь я в категории "все подряд"? — Хенджин не видит, но чувствует, что мальчишка сейчас взорвется. Он кидает ватку и сурово смотрит, встав в позу. Хенджин уже было хочет сказать что-то еще, когда Ким молча тянет его за футболку к себе.
Сынмин клюет его в губы и отстраняется под хохот Хвана. Мальчишка горит щеками, но смотрит все так же с вызовом и нескольким недовольством.
— Н-да, — весело тянет Хенджин, наклоняя голову. — Целоваться, я так понимаю, тебя жизнь не учила, умница.
— А сам-то, — фыркает Ким, пытаясь скрыть смущение.
— Ну, никто не жаловался, — беззлобно улыбается Хван.
— Устроишь мастер-класс, сонсэнним? — язвит младший без задней мысли.
— Устрою, — кивает Хенджин, с удовольствием отмечая, как тушуется Сынмин. — Ну? Идешь? Сегодня, так и быть, за даром, а после уроки будут платные.
Ким отводит взгляд и фыркает, пряча алеющие щеки.
— Да иди ты. Тоже мне, мастер поцелуев.
— Не все тебе выигрывать, кошечка, — смеется Хенджин, а в следующую минуту Сынмин вспыхивает и подходит вплотную к Хенджину, смотря на него снизу вверх.
Лицо Хенджина никак не меняется, он продолжает улыбаться и с интересом смотреть на Сынмина, изогнув бровь в недоверии. Но Ким берет его лицо в ладони и совсем чуть-чуть привстает на носочки, снова прижимаясь губами к чужим. Мило, думает Хенджин, а в следующую секунду опускает ладони на талию и тянет к себе, получая, наконец, возможность, держать Сынмина не только за запястье. Хван, не церемонясь, перехватывает инициативу. Он мысленно благодарит всех богов за такую внезапную вспыльчивость характера младшего, когда прижимает его ближе. Хенджин готов поклясться, что физически чувствует, как скучал по прикосновениям к нему. Жизнь его, кажется, все-таки любит, если сейчас он получил джекпот — обнимать и целовать Сынмина одновременно. Хенджин чувствует под пальцами тепло его тела, ткань его клетчатой рубашки — уже сейчас знает, что запомнит это чувство до следующего раза. Если, конечно, он будет.
— Не спеши, — шепчет он, чуть отстранившись. Хенджин смотрит прямо в глаза, срываясь на покрасневшие губы. — Повторяй за мной.
Сынмин хмурится и пытается понять, что делает Хенджин, когда тот мягко обхватывает нижнюю губу, легко целует, переходит на верхнюю, касается языком — и пытается повторять. Это умиляет Хенджина, и он еле сдерживает улыбку, хотя уголки губ все равно дергаются вверх. Сынмин борется с ним — неумело, пытается вести, но Хван расслабленно держит контроль. Он чувствует, как напрягается Сынмин, его пальцы сжимаются на плечах старшего, и он очень, очень старается.
— Расслабься, золотко, — Хван издаёт тихий смешок. — Это просто поцелуй, а не экзамен.
И снова целует, крепче сжимая пальцы на чужой талии. Сынмин честно пытается расслабиться и перестать думать о поцелуе — и вдруг все становится простым и понятным. Он расслабляет пальцы, сжимающие до того чужие плечи, и поднимает их до затылка, вплетая в отросшие волосы и прижимаясь ближе. Хенджин скользит языком внутрь, у Сынмина сердце пропускает удар, он замирает на мгновение, но потом снова расслабляется, позволяя Хвану вести. Целовать Сынмина нереально. Хенджин ставит руки на подоконник позади него, тем самым прижимая мальчика и прижимаясь к нему сам. Хорошо аж до дрожи в коленях, до сбитого ритмом сердца дыхания, до покалывания на кончиках пальцев. Старший не углубляет поцелуй, наоборот, возвращаясь обратно к губам. Сынмину кажется, что он задыхается, когда широкая сухая ладонь скользит под футболку и остается там на талии. Большой палец водит круги по горячей коже. Хенджин мягко прикусывает нижнюю губу и касается языком, Сынмин в ответ цепляет верхнюю, а потом немного отстраняется, чтобы снова прижаться и поцеловать нижнюю. Хенджин усмехается в поцелуй.
— Быстро учишься, кошечка, м? — шепот прямо в губы и поднятая бровь.
Сынмин ничего не отвечает на фразу, но отвечает на поцелуй, в который его тут же втягивает Хван. Он крепко держит Сынмина — и скользит под футболку второй ладонью тоже. Целует Сынмина в уголок губ, чувствует, как чужие пальцы сжимаются на затылке. Хван Хенджин может улыбаться и усмехаться сколько угодно, думая, что ведет ситуацию, ведь Сынмин резко все прекращает, разрывая очередной поцелуй и упираясь ладонями в его грудь, когда чувствует, что ладони под одеждой скользят выше.
Он как-то даже по-приятельски хлопает Хенджина по груди и отстраняет его. Теперь очередь Сынмина усмехаться.
— Кажется, ты должен был научить целоваться, а не домогаться меня, мастер-ним.
Хенджин усмехается в ответ, закусывая губу, и закатывает глаза. Подумать только, этот Ким Сынмин, хоть и вро-де-бы идет на поводу у Хенджина, на самом деле сам держит поводок. Сынмин, несмотря на напускное безразличие к ситуации, все равно выдает себя горящими щеками и блестящими глазами. Его сердце бьется быстро-быстро, о чем говорит его учащенное дыхание. Хенджин знает — ему не все равно, и от этого хочется смеяться. Улыбаться широко, как умалишенный, потому что Сынмин — и правда — сводит его с ума. Если вся его жизнь складывалась таким дерьмовейшим образом только для того, чтобы этот момент сейчас случился — Хенджин никогда не будет жаловаться. Его жизнь, в таком случае, прекрасна, и он бы ни за что не хотел проживать ее каким-то другим образом. Сынмин держит ладонь на его шее, и это тепло его рук не сравнится ни с чьим другим. Хенджин не хочет, чтобы его трогал кто-то, кто не Сынмин. Кажется, он начинает понимать эту дикую одержимость шефа своей малолеткой.
Часть 4.
Хенджин с любовью точит свою "бабочку". Этот процесс можно называть терапией, потому что каждый раз в голове проносятся воспоминания. В этой маленькой железке, можно сказать, почти вся его жизнь. По чему только не проходилось тонкое острое лезвие в свое время. Сейчас он использует нож заметно реже, по крайней мере в драках — очень нечасто, но сегодня у его любимой вещицы будет звездный час. Хан рядом со знанием дела подбирает себе оружие, взвешивая в руках разного вида биты и металлические ломы. Он улыбается сам себе, замахиваясь очередным оружием, чтобы оценить, насколько оно будет сподручным. Чан разрешил делать все, что угодно, и уж будьте уверены, Хан оторвется. Хенджин берет лом и оглядывает его, надеясь отделаться малой кровью. Убирать это все потом еще... Хенджин думает, что Сынмин догадывается, куда он ушел. Неодобрительный взгляд был достаточно красноречив, однако объясняться Хенджин не стал. Сынмину совершенно незачем знать, куда и зачем он пошел. Сынмину совершенно незачем знать, что вообще происходит в его грязном и душном мире. Он должен в это время идти с дополнительных домой, а потом лечь спать в свою удобную мягкую постель, отзвонившись перед этим родителям. Невольно вырывается вздох, Хан обращает внимание. Как же хочется к Сынмину.
Чанбин сказал, что присоединится позже, потому что тоже хочет поучаствовать в разборках. Хенджин с Джисоном курят, стоя на месте встречи.
— Ну скоро он там, — канючит Хан, вертя в руках биту. — У меня уже руки чешутся.
— Есть такое, — усмехается Хенджин. — Откуда ты узнал, где у них база?
— Посмотри на этот нос, — он тыкает в свой. — Я вынюхаю все, что угодно, если захочу. И поверь, мне было жутко интересно знать, где сидят эти хмыри. Ничего особенного, на самом деле, какой-то бомжатник.
Хенджин кривится. Мэр, должно быть, совсем рехнулся, если решил воспользоваться их защитой. Чанбин подходит быстрым шагом, выкидывая в сторону окурок. Они здороваются кивками и похлопываниями по плечам, Со недобро усмехается. Хенджин знает, что настроение у того боевое, а значит жертв будет много. Чанбин, на самом деле, хороший — относительно, конечно — парень, адекватный, умеет поддержать и легко смеется, но вот злить его лучше не стоит. Хан дерется так, словно пришел повеселиться; Хенджин — словно хочет быстрее разобраться и уйти, а вот Чанбин — разозлившись, он дерется так, что исходы чаще летальные. Хенджин бы никогда не хотел выйти с ним один на один, но при этом иметь Со в команде означало значительный перевес в свою пользу.
Хан сует за щеку чупа-чупс, весело улыбаясь и подмигивая Хенджину и Чанбину. Хван же чувствует неоднозначность. Одна его сторона жаждет крови и возмездия, хочет в очередной раз доказать, что значит связываться с командой Чана, хочет загнать в угол того парня в кепке и наслаждаться его страхом, а другая — другая хочет, чтобы это все закончилось, даже не начавшись, другая сторона не хочет снова ввязываться в эту черноту, потому что — как потом быть с Сынмином? Как обнимать его этими руками? Как смотреть ему в глаза, когда он спросит, что Хенджин делал? Чанбин хлопает его по плечу, заметив, что Хенджин о чем-то задумался, и, встряхнув головой, Хенджин принимает решение, сжимая холодное железо в руках крепче и криво усмехаясь. О Сынмине сейчас лучше вообще не думать.
Джисон поправляет на голове черные солнечные очки, надетые непонятно зачем. Улыбаясь, он сносит битой по пути какие-то бутылки. Те падают, разбиваясь, разлетаясь осколками по бетону, и, конечно, привлекая внимание. Чупа-чупс во рту сладкий, такой же, как чувство предстоящей битвы. Джисон звучно вытаскивает конфету изо рта и машет им, приветствуя тех, кого планирует сегодня стереть.
— Добрейший вечерочек, — задорно говорит он. — Че за туса?
Бомжатник — это именно то, что Хан имел в виду. Какая-то бетонная недостройка, где источником света являются разведенные прямо на полу костры. Хенджин оглядывает помещение с громким мысленным м-да. Действительно ли мэр сам принял это решение? Парней здесь несколько больше, чем было, когда избили Хвана. Пробежавшись по глазами, можно насчитать около двенадцати. Они встают нестройной толпой, хватаясь за любое оружие, что есть. В центр выходит парень, которого Хенджин сразу узнает и усмехается в предвкушении.
— Неужто шавки Бана? — насмехаясь, говорит он. Хенджин хочет стереть с его лица эту усмешку и крепче сжимает лом в руке. Сегодня он это сделает. — Пришли с ответным визитом? А что вас так мало?
— А много на вас и не надо, — улыбается Джисон, закидывая биту на плечо.
— Ну тогда, — парень в кепке скалится, склонив голову, и разводит руки в приветственном жесте, — добро пожаловать.
Сынмин просто ужасно недоволен, если не сказать, что зол. Он ворчит и фыркает, выкидывая ватки, когда Хенджин просто молча улыбается, не сводя с него глаз. Было бы из-за чего так злиться, в прошлый раз, например, ему досталось намного больше. А сейчас просто бровь разбили и нос немного. Ну, скулы еще, может. Ерунда. Хенджин специально не дался Хвиюну, только умылся и немного обработал ссадины сам. Хотелось к Сынмину под руки, чтобы только он ворчал рядом и убирал мешающиеся волосы со лба. Хотелось, чтобы он был близко-близко, хотелось ловить его смущенные от такой близости взгляды.
— Сам говорил, что я не медик, — бубнит он. — Чего теперь заставляешь лицо твое побитое лечить.
— Если продолжишь ворчать, я тебя зацелую, — улыбается Хенджин. Сынмин закатывает глаза. — Не веришь?
Хенджин приближается с очевидным намерением, когда Сынмин скрещивает на груди руки. Он не отстраняется, поэтому Хенджин останавливается у самых губ, проверяя реакцию.
— Что такое? — усмехается Сынмин, руки все еще скрещены на груди. — Разве не ты говорил, что твои уроки платные?
— А это не уроки, — тихо отвечает Хван, улыбаясь и срываясь взглядом на губы, — это практика.
И касается губ Сынмина своими, тут же прижимаясь ближе. Ким улыбается в поцелуй и обнимает старшего за шею, позволяя тому углубить поцелуй. И когда его жизнь успела превратиться вот в это? Еще некоторое время назад он был просто хорошим сыном и студентом, а теперь целуется на съемной квартире с каким-то наглым бандитом. Очаровательно наглым, признается сам себе Ким, когда Хенджин прижимает его за талию ближе и прикусывает нижнюю губу, нахально улыбаясь.
План Чана действовал идеально. Все знали свои роли и время выступления, а потому у мэра медленно но верно опускались руки. Бан Чан не любил мстить и прибегал к этому очень редко, однако если доводилось — получалось мучительно и со вкусом. Мало занять трон, важно его удержать — этот урок Чан усвоил очень хорошо, а потому сделал все, чтобы ни один человек не рискнул переходить ему дорогу. Хан уже давно не был таким довольным, хотя тут можно поспорить, чему именно стоило быть обязанным за его настроение: удачной разборке, где он отвел душу, или тому, что он практически не отлипал от Минхо все это время. Хенджин и сам последнее время в приподнятом настроении, потому что Сынмин. Чего он, пожалуй, не учел, так это того, что Сынмина знает не только он. И что Сынмин — внезапно — мог оказаться рычагом давления. Хочешь уничтожить врага — ищи его слабое место, верно? У Хенджина оно было одно.
— Хенджин, — осторожно зовет знакомый голос, когда он, копаясь в телефоне, идет по коридору к Хану. Хенджин оборачивается, и его сердце обрывается.
— Что ты здесь делаешь?? — он подлетает к Сынмину, хватая его за плечи. Рефлекторно оглядывает с ног до головы, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. — Как ты здесь оказался?
Младший поднимает телефон, где на экране с чьего-то номера смска. Кто-то скинул Сынмину адрес, еще и подписал, мол, буду ждать тебя сегодня здесь. Хенджин. Хван пробегается по короткому тексту снова и снова.
— Я не писал этого... — растерянно бормочет, а затем переводит взгляд на Сынмина. — Я бы никогда не написал так, Сынмин!
— Откуда мне знать? — возмущается Ким. — У меня нет твоего номера, это же "небезопасно", — передразнивает он Хенджина.
Где-то неподалеку слышатся шаги. Хенджин разворачивает Сынмина спиной к себе и толкает в первую же дверь. Что-то похожее на склад, где стеллажи заставлены какими-то коробками. Сынмина слегка потряхивает, потому что он первый раз увидел страх в глазах Хенджина. Тот продолжает подталкивать его внутрь комнаты.
— Стой, пожалуйста, здесь, и никуда не уходи, — быстро говорит он вполголоса и заглядывает в глаза. — Слышишь меня? Никуда не уходи. И ничего здесь не трогай.
— Да слышу, слышу, — немного раздраженно бросает Сынмин. Он никогда не видел Хенджина таким взволнованным.
Хенджин выходит, аккуратно прикрывая за собой дверь, а через какое-то время Сынмин слышит его и чей-то еще голос, равномерно удаляющийся. Хенджин сказал ничего не трогать, но смотреть не запрещал. Сынмин аккуратно обходит стеллажи, не заходя особо далеко. Кто-то намеренно привел его сюда. Кто-то, кто не Хенджин. Но зачем? И почему Хенджин так испугался? Что в этих коробках? Очень хочется заглянуть, но Сынмин борется с соблазном. Меньше знаешь — крепче спишь. И что-то подсказывает ему, что соваться в дела Хенджина ему абсолютно точно не следует. Он только успевает услышать, как открывается дверь, и в следующую секунду оказывается за ближайшим стеллажом. Кто-то зашел. У него тяжелая поступь, и это точно не Хенджин.
— Ты, видимо, плохо меня понял, — говорит голос, от которого Сынмин покрывается мурашками. Вот сейчас становится действительно страшно. Кажется, мужчина говорит по телефону. — Я не спрашивал, хочешь ли ты это делать, я сказал, это нужно сделать.
Сынмин тяжело сглатывает и боится дышать. Он сам не понимает, почему, но голос заставляет все внутри холодеть. Сынмин, почему-то, только сейчас действительно осознает, с чем связан Хенджин, и насколько он — и все его окружение — опасен. Сердце гулко стучит где-то в ушах, Сынмину кажется, что слышно на всю комнату. Скорее бы Хенджин вернулся. Феликс умрет от ужаса, если узнает, во что его друг оказался втянут. Ким старается глубоко дышать, чтобы успокоиться, и случайно дергает головой, ударяясь затылком о коробку.
Одна из них с грохотом падает. Сынмин только успевает ойкнуть, когда Чан молниеносно выкидывает руку с пистолетом в его сторону, заставляя того застыть и медленно согнуть руки в локтях, подняв их вверх. Правда, Чана с пистолетом Ким видит лишь несколько мгновений, прежде чем перед ним вырастает Хенджин, загораживая своей спиной. Сынмин, кажется, даже не дышал все это время.
— Ким Сынмин, надо полагать, — хмыкает Чан. Его лицо становится мягче, но оружие он не опускает, направляя его — теперь — ровно в грудь Хенджину. — Не думал, что Хенджин приведет тебя сюда.
— Не трогай его, — голос Хвана спокойный, он стоит, не двигаясь и словно не боясь направленного на него оружия. — Его больше здесь не будет.
— Да, но это не стопроцентная гарантия, — кивает Бан. — А я должен быть уверен.
Хенджин прекрасно понимает намек, но с места не двигается. Бан изгибает бровь, видя такое поведение подчиненного. Он усмехается каким-то своим мыслям и опускает пистолет.
— Еще раз увижу его здесь — пристрелю. Даже если для этого сначала придется пристрелить тебя.
Хенджин думает, что Чан действительно Чонина любит. И со всей этой влюбленностью сам стал мягче. Чан кидает на него предупреждающий взгляд и уходит. Хенджин прекрасно знает этот взгляд: Чан дал слабину, и теперь Хван будет первым, если ему придется кого-то убрать. Парень незаметно выдыхает. Черт, это было действительно страшно. Если бы он задержался у Хана хоть на секунду дольше, Сынмина могло бы уже не быть. Хенджин хмурится, хватая молчаливого мальчишку за запястье и выводя за собой на улицу. Кто-то хотел подставить его, и у него бы это отлично получилось, если бы он не встретил Сынмина раньше. Этот кто-то очевидно копает под Хенджина, раз знает о Сынмине, и этот кто-то также прекрасно осведомлен, что Чан не терпит чужаков на своей территории. Все было рассчитано ровно так, чтобы Чан лично пристрелил Сынмина сегодня. В груди начинает закипать ярость, Хенджин сжимает челюсти: кто бы это ни был — ему не жить.
Сынмин слишком тихий. Хенджин мельком кидает на него взгляды, чтобы удостовериться, что все в порядке, но очевидно, все не так. Сынмин не в порядке. Он смотрит перед собой отсутствующим взглядом, не задает вопросов, только послушно идет следом, и думает, думает, думает. Наверное, мысленно мрачно хмыкает Хенджин. Не каждый день на него направляют чертов пистолет, и уж не каждый день он оказывается в логове преступников. Хенджин бесконечно виноват перед ним. Надо срочно его отвлечь.
— Ладно, золотко, расслабься, — Хенджин треплет его по плечу. — Он бы не убил тебя-
— А тебя? — перебивает Сынмин и останавливается. И смотрит прямо в глаза, очень серьезно. — А тебя он мог убить?
Хенджин жмет плечами, словно это ничего не значит.
— В чем дело, детка? — он хмурится.
Сынмин грубо пихает его в грудь и сжимает кулаки. Потом пихает еще раз, и еще, пока Хван не перехватывает его запястья. Сынмин снова сжимает ладони в кулаки и тяжело смотрит исподлобья.
— Ты сказал, — выплевывает Сынмин, — что ни за что в жизни не встанешь под пулю. Ты сказал! — он вырывает руки и снова пихает его.
— Эй, Ким Сынмин, — предупреждающе рычит Хван, но Сынмин пихает его особенно сильно, а потом разворачивается и уходит. Хенджин смотрит ему вслед, прикусив изнутри щеку, а потом вдруг понимает. Он стоит, засунув руки в карманы, и смеется. — Эй, Ким Сынмин! — весело кричит он вслед, а потом догоняет его и хватает за руку.
Хенджин разворачивает его к себе и ловко перехватывает летящий в свою сторону кулак. Он глухо смеется, прижимая мальчишку к себе. Сынмин упирается ладонями и отпихивает его от себя, а потом сдается и просто зло сопит в черную футболку.
— Забавно, как ты агрессивно проявляешь заботу, душа моя.
Он чувствует несильный, но ощутимый удар в живот и охает, но все еще крепко держит парня, а потом утыкается ему в макушку.
— Прости меня, — шепчет и касается волос губами.
Он просит у Сынмина прощения, прекрасно понимая, что сам себя никогда не простит. Это по его вине Сынмин оказался там, по его вине его чуть не убили. Он втянул Сынмина туда, куда он никогда не должен был попасть. Хенджин чувствует тупую злость, нарастающую где-то внутри, только не может понять, на кого злится больше — на того, кто привел туда Сынмина, или на себя. Мальчишка нигде не светился до этого, Хенджин даже никогда не писал и не звонил ему. У него нет его номера, и у Сынмина тоже нет номера Хенджина. С тех пор, как они начали общаться, Хенджин никогда не крутился возле его дома. Найти Сынмина, безусловно, было возможно, но только при условии, что нужен был именно он. Кто-то точил зуб не на Бана, и не на его команду — это была какая-то месть Хенджину лично. Кто-то следил за ним, а значит, видел их с Сынмином встречи. Видел, как Хенджин приводил его к себе. Хенджин останавливается посреди улицы, когда вдруг понимает — а затем разворачивается в сторону штаба.
— Это был ты?! — Хенджин влетает в комнату, распахивая дверь так, что она ударяется о стену. Хан от неожиданности чуть не валится с кресла. Хенджин подходит к Чанбину и хватает его за грудки. — Я спрашиваю, сука, это был ты?!
— Эй, — рычит Чанбин, хватаясь за его запястье.
— Это ты притащил его сюда?! Отвечай!
Чанбин отшвыривает Хенджина от себя, и тот молниеносно выкидывает перед собой руку с ножом, ставя его ребром.
— Эй, эй, пацаны, — растерянно бегает глазами Хан. — Че такое-то...
— Я знаю, что это ты рассказал о нем Бану, — выплевывает Хенджин. — Ты притащил его сюда, признавайся, ублюдок, — злость застилает ему глаза, Хван крепче сжимает "бабочку" в руке.
— Я даже не знаю, о чем ты, — цедит Чанбин, закипая. В трезвом уме Хенджин бы понял, что пора остановиться. Благо, это быстро понимает Джисон, который подлетает к Хенджину, выставляя перед собой руки.
— Че случилось, ты можешь объяснить? Опусти нож.
— Ты обо всем знаешь, — продолжает Хенджин, глядя Чанбину в глаза и абсолютно не обращая внимания на Хана перед собой.
Чанбин взрывается и подходит. Он отталкивает Джисона, быстрым и отточенным движением выворачивает Хвану запястье, так, что нож падает, звякая о пол — и прижимает к стене.
— Следи за базаром, щенок, — рычит он. Хенджин горит ненавистью, прожигает взглядом черные глаза Со. — Я действительно в курсе того, что ты путаешься с каким-то студентом. И да, это от меня Бан узнал об этом, — Хенджин дергается, чтобы ударить, но Чанбин тут же блокирует все попытки. — Но кто и куда его тебе привел, я не имею ни малейшего понятия. А ты, придурок, прежде чем заявляться сюда и угрожать мне своей зубочисткой металлической, мог бы сначала навести справки.
Чанбин резко отстраняется и уходит на свое место. Джисон хлопает глазами, с опаской поглядывая то на одного, то на второго, а Хенджин тяжело дышит, испепеляя Чабнина взглядом. Медленно, но до него доходит смысл слов, сказанных ему ранее.
— Я проверю, — шипит он, направляясь к выходу. — Но если это был ты, хен...
Чанбин только хмыкает в ответ.
Ли Минхо. Один из немногих людей, которых Чан лично звал к себе. Откуда он взялся — никто не знает. С Чаном они пересеклись через какие-то общие сомнительные компании, где Минхо, как человек, разговаривающий с компьютером на ты, сыграл не последнюю роль. Чан не задавал вопросов о бэкграунде Минхо, а сам Ли не особо любил рассказывать о себе и своей жизни. В том, чтобы пойти за Чаном, интерес был абсолютно меркантильный, чего Минхо никогда не скрывал. Бан пообещал хороший компьютер и защиту, если Минхо будет работать на него. Откладывающий на тот момент деньги Ли помощью брезговать не стал, да и защита в их мире была вовсе не лишней. В конце концов, работать на одного человека всегда спокойнее, чем искать чем бы перебиться от заказа к заказу. Минхо, хитро усмехаясь, любил называть себя фрилансером преступного мира, что, по сути своей, было недалеко от правды. Он не обладал несокрушимыми принципами, для него не было границ правил и чести, и потому не было ничего удивительного в том, что первый свой ноутбук Минхо получил, выкрав его у кого-то. Старенький "асус" работал из рук вон плохо и постоянно лагал, а потому, недолго думая, Минхо решил просто собрать его заново. Хочешь — не хочешь, умеешь — не умеешь, а когда всю жизнь перебиваешься с копейки на копейку, приходится учиться тому, чего никогда не умел. Благо, Минхо никогда не видел в этом проблемы. Первое железо встало криво, конечно, и ноут пришлось все-таки выкинуть. Зато со вторым все уже было гораздо лучше. Работать с хорошего ноутбука, который бы не пришлось разбирать по несколько раз, было заманчиво, и Минхо не собирался ломаться. Дают — бери, бьют — беги. Когда Минхо пришел к Чану, он удивился, как мало было людей. Всего трое, если говорить точнее, включая самого Ли. Чана это, кажется, заботило мало, а потому Минхо тоже не стал заморачиваться. Какая ему была разница, если Чан исполнял свою часть договора. От Чана исходило что-то такое, чему можно было доверять. Минхо чувствовал это, хоть и объяснить не мог — а чуйка подводила его редко. Он навидался за свою жизнь всякого, и людей встречал разных — Бан был другим. Как напарник он был честным, надежным, открытым; как преступник — жестким, справедливым и безжалостным. Чан Минхо не просто нравился, он был им восхищен. Уже после того, как он пробыл в команде Чана несколько месяцев, Ли понял, что дело было вовсе не в ноутбуке. И скорее всего, если бы Чан не позвал его, они все равно бы пересеклись, и Минхо бы пришел к нему сам.
Когда наглый детдомовский мальчишка сунул руку в его карман, Минхо работал на Чана уже около года. Круглые глаза, казалось, стали еще круглее, когда Ли его поймал. Забавно, подумал тогда Минхо. Жизнь сводила его со всякого рода разными людьми. Бедными, богатыми, бездомными, счастливыми, несчастными, сумасшедшими, наркоманами, убийцами — и все равно Хан Джисон был не таким. Похожий на всех них, он был совершенно другой. Упертый, смешливый, наглый и смелый — абсолютно без царя в голове. Минхо понравилось. У Джисона, так же, как и у него, не было абсолютно никаких границ. Он был ненормальный, в самом прекрасном смысле этого слова. Не будь Чана, Минхо знает, вдвоем они натворили бы абсолютно диких дел, а потом их очень быстро бы убили. Бан Чан, к счастью, умел пользоваться достоинствами своей команды и сдерживать их недостатки.
— Минхо, найди мне его, — Хенджин кладет бумажку с номером на стол.
— Отсоси, потом проси, — тут же отвечает Хо, не отрываясь от компьютера.
— Запишешь на счет Хана, — хмыкает Хван. — Я серьезно.
Минхо лениво вздыхает и кидает на бумажку абсолютно незаинтересованный взгляд. Пробить номер — сущий пустяк, дело нескольких минут. И стоило его дергать ради такой ерунды. На экране высвечивается ряд букв. Минхо пробегается взглядом. Имя незнакомое и вряд ли кому-нибудь нужное. Хенджин в экран смотрит, нахмурившись.
— Не е-бу, — чеканит Минхо, параллельно пролистывая сообщения в телефоне. — Зачем он тебе вообще нужен, а?
— Надо. Вопрос жизни и смерти. Хотя, — Хенджин на секунду задумывается, — скорее, смерти.
— А вот это уже поинтереснее будет.
Хенджин ждет Сынмина недалеко от его университета. Пепел с сигареты падает на ветровку, он кривится и отряхивает ткань. Юн Хванджэ. Так зовут парня, отправившего ему смс. Хенджин сломал всю голову, но не вспомнил, кто это. Какого хрена? Что за обиды такие, что человек, которого он даже не помнит, решил таким образом ему отомстить? Хенджин оглаживает нож в кармане и жует фильтр уже давно скуренной сигареты, а потом отшвыривает окурок подальше. Сынмин проходит мимо, когда Хенджин хватает его за рукав и затягивает за угол.
— Ты меня своими выходками когда-нибудь до приступа доведешь, — вместо приветствия шипит Сынмин, оглядываясь по сторонам.
— Я знаю, что ты попрощался с Феликсом еще на прошлом перекрестке, — улыбается Хенджин. — И я тоже рад тебя видеть.
— Я не могу сегодня к тебе, — предупреждает Ким.
— Я знаю, — повторяет Хенджин. — У меня сегодня тоже есть одно дело.
— Мне не спрашивать, какое, да? — уточняет мальчишка.
— Не надо, — кивает он. — Просто хотел тебя увидеть сегодня. Когда вернусь, подаришь мне свой лучший поцелуй, — Хенджин подмигивает. — Посмотрим, как ты усвоил материал.
Юн Хванджэ. Хенджин почти не навел о нем справок, только попросил Минхо отследить его геолокацию. Да и, честно говоря, ему глубоко плевать, что это за парень. Чан строго-настрого запретил убивать кого-то из горожан, но даже если по какому-то стечению обстоятельств этот псих окажется мирным, Хенджин готов нарушить правила. Минхо смской кидает адрес, который Хенджин плохо понимает. Что за район такой вообще? Впрочем, без разницы. Хван Хенджин никогда не был сторонником убийств и всегда предпочитал решать конфликты словами, не прибегая к оружию и крови, однако сейчас — чем ближе он к месту назначения, тем больше в нем закипает злость. Черт, он ведь даже не знает, кто это! Какой-то неизвестный урод посмел перейти ему дорогу — нет, не в этом дело, поправляет Хенджин сам себя. Какой-то неизвестный урод посмел рисковать жизнью Сынмина. Он посмел посягнуть на Сынмина! Хенджин со злости бьет ладонью о стену, мимо которой проходит. Место, к которому он приходит, — всего лишь еще один неблагополучный район. Почти такой же, в каком живет сам Хенджин, только, может, еще хуже. На секунду мелькает мысль, что все это — возможно, еще одна засада, о которой он не подумал вовремя, но Хенджин мотает головой. Уже неважно, потому что он уже здесь и не собирается уходить. Даже если это ловушка, и он не уйдет отсюда живым — он сделает все возможное, чтобы Юн Хванджэ не ушел живым тоже.
Минхо снова скидывает координаты, Хенджин читает и тормозит. Где-то здесь. Просит прислать Минхо собственные координаты — уверяется, что он буквально в двух шагах. Хенджин внимательно прислушивается, но не слышит ничего, кроме городского шума. Рядом вдруг слышится копошение и тихие ругательства. За углом.
Парень оборачивается, застигнутый врасплох, а затем, видимо, узнает Хвана и выпрямляется. Хенджин внимательно смотрит — и все еще не понимает. Парень усмехается и надевает кепку. Юн Хванджэ! Парень в ебаной кепке! Ярость моментально застилает Хенджину глаза.
— Хван Хенджин, — тянет он. — Как неожиданно и п-
Раздается выстрел, а в следующую секунду Хванджэ с криком падает на землю. Хенджин криво усмехается, опуская пистолет и подходя ближе.
— Закрой рот, — шипит он. — Говорить буду я.
Парень держится за колено, его ладони окрасились в красный, и он только задушено мычит, стараясь не кричать от боли. Хенджин вздыхает и опускается на корточки рядом, а потом резко хватает его за волосы, заставляя смотреть в глаза.
— Копать под меня было глупо, думаю, ты это понял. Но я бы простил тебе это, позволив тебе поиграть в мафиози, однако, — он снова дергает его за волосы, когда Хванджэ начинает опускать голову. Лицо парня покраснело и покрылось испариной, а по щекам текут слезы от, вероятно, адской боли в простреленной ноге. — Однако, что было еще глупее — это трогать Сынмина. Как ты вообще додумался до этого, а? — Хенджин кривится в отвращении.
— Т-твой... Сынмин... — хрипит он, но Хенджин тут же прикладывает его головой об асфальт.
— Думаешь, можешь называть его имя так просто? — шипит Хван и приставляет к его щеке пистолет. Парень испуганно хватается за его руки, пытаясь убрать оружие. — Последнее слово?
— П-п-про...с..прост-и, — хрипит Хванджэ, в его глазах только страх. Очевидно, он не ожидал, что его раскроют. Как глупо. Хенджин брезгливо усмехается и жмет на курок.
Выстрел рикошетит от стен подворотни, распугивает птиц вокруг. Хенджин встает, надменно осматривая остывающий труп.
— Бог простит, — цедит он, убирая пистолет.
Хенджин долго стоит в душе, пытаясь смыть с себя грязь и кровь. Горячая вода бежит по коже, красной от мочалки — он хочет отмыть себя с хлоркой. Сожалений о сделанном нет — не такое уж большое дело, убивать приходилось не раз; а вот как идти к Сынмину после такого — вопрос. В голове постоянно крутятся слова Бана о том, чтобы Хенджин принял правильное решение, вот только должен ли его принимать Хван? Затащить чистого Сынмина в его болото — ничего не стоит, а захочет ли идти сам Сынмин? А если захочет? Боже, а если он вдруг захочет? Хенджин ни за что в жизни не хочет посвящать его в детали своей "работы". Сынмину не нужно знать, что руками, которыми Хенджин обнимает его, он так же бьет лица, выворачивает руки, и еще по-разному калечит. Нет-нет, Сынмину точно не нужно об этом знать. И все же, если он примет решение остаться — это подразумевает, что Хенджин не должен от него что-то скрывать. Хван глухо скулит, подставляя лицо под горячую воду. Сам себе устроил капкан, еще и Сынмина туда затащил. Ким Сынмин для него — билет в нормальную жизнь, или Хван Хенджин для Сынмина — билет на самое дно? Первое маловероятно, а второе для Хвана недопустимо. Оставить Сынмина не представляется возможным. Не сейчас, когда он, наконец, пошел навстречу. Не сейчас, когда Хенджин знает, каково это — целовать его губы, чувствовать тепло его рук. Не сейчас, когда он вдруг понял, каким, оказывается, голодным до ласки был все эти годы.
Не сейчас, когда, спустя пару дней, Сынмин целует его, аккуратно касаясь губами и размещая ладони на его шее.
— Ждешь моего одобрения, кошечка? — щурится Хенджин, а потом широко улыбается. — Ты мой лучший ученик, — он мягко целует его в губы, а потом в шею под линией челюсти, отчего Сынмин вздрагивает. — И поэтому я покажу тебе еще кое-что.
Хенджин в темноте похож на большого дикого кота, вроде пантеры или гепарда — так думается Сынмину, когда у него хватает сил только затравленно смотреть Хвану в глаза. Он вот-вот прыгнет, а перед этим — ужасно долгие секунды ожидания, когда жертва понимает, что это конец, и уйти ей не представится возможным. Внутри все замирает, готовое вот-вот оборваться, только сердце бьется так быстро, словно хочет наработаться вдоволь перед остановкой. Он чувствует мягкие горячие губы на своей шее и покрывается мурашками, а после едва ощутимой усмешки кажется, что всё. Хенджин наступает медленно и вместе с тем бесповоротно, скользит рукой под белую рубашку, касается горячей кожи. Он неспеша опускается поцелуями по шее, чувствуя, как бьется под кожей пульс. Хочется растянуть все происходящее на целую жизнь, и Хван изо всех сил сдерживается, аккуратно проверяя реакцию младшего на каждое свое прикосновение — и остается доволен. В сумраке комнаты не очень хорошо видно, но Хенджин знает, что его щеки покрылись румянцем, и очень хорошо это себе представляет. Сынмин крепко сжимает пальцами его плечо и волосы на затылке — Хенджин хочет попросить никогда не отпускать. Он дышит прерывисто и загнанно, закусывает губу, когда Хван переходит к ключицам и расстегивает несколько пуговиц на его рубашке. Хенджин не может сдержать улыбку, когда забирается рукой под одежду и ведет носом по шее. Все эти люди, описывающие любовь, такие глупые. Ни одно их жалкое сравнение даже близко не похоже на то, что чувствует Хенджин. Сынмин обнимает его обеими руками за шею и тянет выше, старший с готовностью накрывает его губы своими. Любить Сынмина до невозможного приятно, но те редкие моменты, когда он идет навстречу, когда дает себя целовать и тянется за поцелуем сам — это приятно в степени. Десятой, тысячной, миллионной — Хенджин вот-вот взорвется чувством к нему, так его много. Он ни за что, никому не даст дотронуться до него. Никто из его грязного мира не должен даже думать о том, что может подойти к нему.
Сам Хенджин, конечно, тоже не должен. Он — в первую очередь.
Он прикусывает мочку уха Сынмина, и тот опаляет его дыханием. По шее беспорядочным узором раскиданы маленькие красные пятна, Хенджин снова возвращается к губам, перемещая ладонь на джинсы. Сынмин дергается, когда ладонь ложится на белье, и прерывает поцелуй, Хенджин тут же продолжает по шее.
— Х-хенджин, — тихо шепчет он, сжимая на его плечах пальцы, когда Хван оглаживает его возбуждение через белье. Он поднимает тяжелый взгляд на Сынмина и приближается к его уху, чтобы прошептать:
— Именно это я хочу слышать, когда ты будешь кончать, кошечка, — усмешка и рука под. — Только громче.
Хван Хенджин — грязный, и все его слова — тоже грязные. Он не церемонится и говорит все прямо, настолько в лоб, что некуда деться, стоишь как под прицелом, а ответом может быть только да или нет — не увильнешь, Хван не промахивается. Сынмин, по его мнению, заслуживает так, чтобы искренне, чтобы чисто и от всей души, чтобы слова были мягкие, чтобы его окутывало как теплым одеялом, чтобы щеки зацелованы, как у "хороших" детей — вот так с ним надо. Хенджин старается, но не умеет. Только Сынмина от такого грязного Хенджина так кроет, что он хрипло стонет ему в губы и сжимает до белого пальцы, пока Хван умело мучает его, ведя ладонью вверх и вниз.
На балконе немного холодно, но Хенджин все равно стоит в безрукавке. Пускает полные легкие дыма и немного щурится, осматривая ночной город под. Вид у него не самый лучший, учитывая район, но все это так неважно — господи, как же это все неважно. Он все еще ощущает под пальцами горячее тело Сынмина — теперь, кажется, никогда не забудет. Перед глазами его сломанные брови и раскрытые губы, он, кажется, все еще слышит, как Ким зовет его срывающимся голосом. Хван снова затягивается. Из Сынмина, кажется, выхода нет. Хенджин в нем с головой, спасать его не нужно. Он замечает, что сигарета какая-то долгая, поэтому старается быстрее докурить, потому что там, в комнате, под одеялом лежит теплый Сынмин. Хенджин думает только о том, как ляжет к нему и обнимет, прижимая к себе и утыкаясь носом в его шею. Так вот, оказывается, как ощущается жизнь, хмыкает он сам себе, выкидывая окурок вниз.
Сынмин не спит. Забирающийся под одеяло Хенджин тут же тянет к нему руки, забирает к себе, Сынмин только успевает упереться ладонями ему в грудь.
— Ну почему? — хнычет Хван, дуя губы, а потом на его лице снова появляется знакомая ухмылка. — Теперь мы оба знаем, что в моих руках тебе хорошо.
Сынмин закатывает глаза, но не может сдержать улыбку. Его руки расслабляются, и Хенджин тут же пользуется этим, чтобы прижать его к себе.
— Зачем ты занимаешься этим? — немного погодя, Сынмин снова отстраняется, заглядывает в глаза. Хенджин вздыхает. — Нет, я серьезно. Ты же можешь... — он образно машет рукой, — пойти в универ? Устроиться на нормальную работу? В конце концов, не жить так, словно сегодняшний день — последний.
Губы Хенджина трогает улыбка, он почти сдерживает смешок.
— Нормальная работа? Нормальная жизнь? — он вздыхает так, словно Сынмин маленький ребенок, задающий вопросы вроде "почему нельзя просто взять и напечатать больше денег?". — Душа моя, я так вырос. Я не знаю другой жизни. Не знаю, каково это — ходить на учебу, сдавать экзамены. Мутить с преподами, — Сынмин пихает его в плечо, Хенджин смеется. — Я серьезно, кошечка. Я уже просто не приживусь в твоем мире, понимаешь?
— Нет, — честно отвечает Сынмин. Хенджин ласково проводит ладонью по его волосам. — Тебя же могут посадить когда-нибудь. Или убить.
— Посадить? — Хенджин смеется, переворачиваясь на спину. — Кто меня посадит, солнышко?
— Полиция, — серьезно отвечает Сынмин. Хенджину хочется поцеловать его в лоб и дать конфетку. Ким Сынмин очарователен в своем видении мира.
— Как меня может посадить тот, кто с нами сотрудничает?
— Полиция сотрудничает с бандитами? — сомневающимся тоном тянет Сынмин, а потом понимает, что сказал, и ойкает. — Извини, я не...
— Да ладно, — Хенджин ведет плечом, поднимает уголок губ. — Все верно ты сказал. Я бандит и есть. Все немного... сложнее устроено, чем ты думаешь. Не могу, к сожалению, тебе всего рассказать.
— Ладно, — сдается Сынмин, но в его голосе сквозит недовольство. — Но тебя все еще могут убить.
— Знаешь, после сегодняшней ночи я и умереть не против, — улыбается Хван. Сынмин вспыхивает и пихает его в плечо. Опять. Хенджин хрипло смеется и все-таки целует его в лоб. — Не волнуйся, кошечка. Я слишком удачливый для этого ублюдок.
Часть 5.
Хенджин смотрит, как Чан не спеша подходит к своему столу и также не спеша опускается в кресло — а потом вздрагивает, когда Чан со всей силы бьет ладонями по лакированной поверхности.
— Ты чего творишь, а? — цедит он. Хенджин молчит и упрямо смотрит исподлобья. — Совсем отъехал уже? Ты какого черта делал в том районе, придурок?
— Рот закрой, вопрос был риторический, — гавкает Бан. — Тебе повезло, что это был человек из тех, которых мы хотели убрать — а если бы нет? Ты соображаешь вообще, в какую задницу ты бы нас всех втянул? — Чан раздраженно берет сигарету и поджигает ее. Затягивается. — Нельзя распыляться на всех подряд, Хенджин. И убивать всех направо и налево тоже нельзя.
— Нет, он все подряд, — жестко обрывает Чан. — Нельзя подставлять команду за какого-то пацана, с которым ты хорошо потрахался накануне, — Хенджин сжимает челюсти, чтобы не начать отвечать Чану. — Когда твой зад захотят подпалить, и его надо будет прикрывать, не этот мальчишка пойдет это делать. Это будет делать Хан. Это будет делать Чанбин. Минхо. Это буду делать я. Приоритеты нужно расставлять правильно, Хенджин. Мы здесь все друг за друга, а ты, скотина, такое вытворяешь.
Хенджин сопит и отводит взгляд в сторону. Чан очень зол, это чувствуется даже в воздухе. Он старается сдерживаться, и это усилие тяжело ощущается почти физически. Хвану кажется, будто он слышит даже тиканье часов на руке шефа. Атмосфера в кабинете накалена, а Хенджин только бесится с того, что его отчитывают как подростка в школе. С каких пор он стал главным героем здесь?
— Почему только ко мне претензии?
— Если ты намекаешь на Хана и Минхо, я тебе объясню, — кивает Чан. Хенджину хватает ума не заикаться про Чонина. — Потому что они оба из одного мира. Мы все здесь из одного. А ты, сука, выбрал того, до кого тебе никогда в жизни не дотянуться. Ты будто повесил на себя мишень и вышел прямо под обстрел, сечешь? Никто не полезет на таких, как мы — в этом нет смысла. Что Хан, что Минхо — во-первых, — могут постоять за себя сами, а во-вторых, убирать их равно кидать вызов мне, так как это мои люди. А твой цветочек — идеальный инструмент шантажа и манипуляций. Ты оберегаешь его как самую большую драгоценность, трясешься над ним, будто он хрустальный — думаешь, никто не видит? Никто не знает? — Хенджин только сжимает зубы так, что желваки ходят. — Тебя можно напугать, тебя можно спровоцировать, ты будешь тем, кто нападет первый — они только этого и ждут. А ты, блять, именно это и делаешь, — Чану стоит большого труда держать свою злость под контролем. Он указывает сигаретой на Хенджина. — Еще раз ты подставишься, я лично тебя уберу. Это ясно? Мне нахер не нужно, чтобы из-за какого-то мальчишки, с которым ты спишь, ты мне все здесь порушил.
— Не сплю я с ним, — бурчит Хван непонятно зачем.
— Пиздец, — кивает Чан, затягиваясь. — Пошел вон, пока я не прибил тебя.
Не то чтобы Чан совсем не прав. Хенджина по-детски это бесит, но он все же соглашается. То, что Сынмин — другой, действительно приносит проблемы. Или же дело в Хенджине? Сынмин же ничего не делает, проблемы здесь только от Хвана. Потому что он не умеет сдерживать злость, не умеет быть достаточно терпеливым и не умеет холодно думать — так? В этом все дело? Хенджин злится, потому что не понимает. Впервые в жизни ему кажется, что все несправедливо, что все вокруг против него. Он никогда не жаловался, принимая все, что жизнь ему давала — будь то сломанные ребра или вкусная еда и крыша над головой, так почему сейчас? Стоило ему один раз действительно, по-настоящему влюбиться — и это оказывается нельзя. Разве плохо — хотеть отдать любимому человеку все? Хотеть быть с ним днями и ночами напролет? Хотеть защищать его от всего, что может причинить ему вред? Отдавать ему свою преданность? Тогда почему ему приходится делать выбор сейчас? Разве мог он спокойно отреагировать на то, что кто-то так надменно игрался с жизнью человека, который ему дорог? Разве хоть кто-то мог бы спокойно на это отреагировать?
— Черт, — рычит Хенджин, сдерживая желание пнуть что-нибудь или сломать.
Чан ни черта не понимает. "Не этот мальчишка пойдет прикрывать твою задницу", мысленно пародирует он. Ему и не нужно, чтобы Сынмин его прикрывал. Он справится со всем сам, как и всегда до этого. Он сделает все, чтобы Сынмин больше никогда не подвергся такой опасности. Если Кима нельзя спрятать от всего мира, значит Хенджин выступит против этого мира. Он сделает так, что никто даже не рискнет думать о том, чтобы подходить к Сынмину. Ни одно чертово правило, ни одно предубеждение не сработает против того, что Хенджин Сынмина — до глубины своей прогнившей души. Единственное разрешение, которое ему нужно — это разрешение мальчишки любить себя. Ну, а с этим последнее время проблем не возникает.
Хенджин заворачивает за угол и тут же дергается обратно. Сынмин разговаривает с Феликсом, а перед Ли светиться лучше не стоит. Хван не переживает о том, что Сынмин наверняка все лучшему другу рассказал, но чем меньше его впечатлительный веснушчатый друг будет знать — и видеть — тем, несомненно лучше. В конце концов, втягивать наивного мальчонку туда же, куда он втянул Сынмина — нет, спасибо. Они о чем-то болтают, Хенджин слышит обрывки фраз. Он решает подождать, поэтому привычным движением достает пачку из кармана. Даже просто слышать голос Сынмина так успокаивающе. Как будто вся буря в голове, с которой он сюда шел, просто рассеялась в один момент. Все сомнения и вопросы исчезли, стоило только увидеть его и услышать. Черт, он так безнадежно влюблен, но от этого, почему-то, так хорошо на душе. Рядом с Сынмином будто залечиваются все раны, душевные — в том числе. Неудивительно, что Хенджин кинется и загрызет любого, кто посягнет на него. Может быть, Хван Хенджин просто эгоист, только Сынмин — в противовес своим колким словам — целует очень мягко, а Хенджин слишком слаб перед ним. Он прикрывает глаза и откидывает голову назад, прижимаясь к холодной кирпичной стене.
— Скажи, — слышится низкий голос Феликса.
— Говорю, — отвечает Сынмин. — Ничего серьезного, просто баловство.
— Для баловства ты слишком много времени с ним проводишь, — в голосе друга недоверие. Хенджин немного хмурится и прислушивается. — Я чувствую, что он опасен.
— Тебе не о чем переживать, — Сынмин звучит достаточно расслабленно. — Я не собираюсь по-серьезке встречаться с ним или типа того. Никаких обязательств.
О, губы Хенджина трогает улыбка. Вот оно что. Он расслабленно затягивается, игнорируя, как внутри все рушится и падает в пропасть. Словно в момент облили ледяной водой, так, что аж сердце заходится. Глупо. Хенджин чувствует себя подростком, впервые обманутым ненастоящими чувствами.
— Точно? — переспрашивает Феликс, а в ожидании замирает Хенджин за углом.
— Точно, — добивает Ким. — Как ты себе это вообще представляешь? Встречаться с кем-то вроде него.
Хенджин хмыкает. И правда. Внутри все сжимается, а в горле будто застревает камень. Это, оказывается, намного больнее, чем Хван себе представлял. Что за бред он вообще рисовал себе все это время? Хенджин чувствует себя очень глупо. Доказывал всем, как они неправы, убеждал себя в том, чего, оказывается, и не было на самом деле. Сынмин внезапно более жестокий, чем любой, кто бил Хенджина когда-либо. Ни один их удар ботинком или битой не идет в сравнение с тем, как легко и непринужденно Ким прикончил его сейчас, даже не прикоснувшись. Вот сука, Хенджин усмехается, чертов Бан был прав. Хван просто дурак, если думал, что умница Сынмин действительно полюбит его. Что он может дать ему? Ничего абсолютно, кроме порченной репутации и проблем. И Ким Сынмин точно не настолько глупый, чтобы тратить на него даже пару лет своей жизни. Хенджин затягивается. Да, он прав. Он совершенно прав во всем. Никаких обязательств. Сынмин не дурак, в отличие от больного на голову Хвана. Ему есть что терять, есть, чем рисковать. Хенджин кидает под ноги окурок и топчет его. То же самое придется сделать и с дурацким щемящим чувством внутри.
Хенджин глубоко вздыхает и выходит из-за угла. Сынмин стоит к нему спиной, а вот Феликс, увидев его, замолкает на полуслове и испуганно смотрит прямо в глаза Хенджину. Тот, засунув руки в карманы ветровки, криво усмехается и жмет плечами. Сынмин оборачивается тоже, и Хенджину кажется, будто на секунду там что-то мелькает. Что-то, похожее на страх быть пойманным. Впрочем, Хенджин хмыкает сам себе, он уже ни в чем не уверен. Феликс мяукает что-то вроде "ну, я пойду" и оставляет их наедине.
— Привет, — немного смущенно говорит Ким. — Ты давно здесь?
Хенджин смотрит в его глаза, пытаясь найти хоть какой-то намек на то, что он понял все неправильно, — а потом сдается. Хватит уже обманывать себя, наверное. Смотреть на Сынмина сейчас словно ходить босиком по гвоздям, в душе Хвана клокочет почти детская обида за обманутое доверие вперемешку с все больше растущей злостью — и все это на фоне того, что он просто не может взять и что-то с ним сделать, потому что он, черт возьми, любит эту суку.
— Достаточно, — говорит он, — чтобы услышать все необходимое.
Сынмин, кажется, бледнеет и шагает к нему, но потом замирает.
— Это не... Хенджин, все немного...
— Пошел ты к черту, Ким Сынмин, — шипит Хенджин и проходит вперед, намеренно задевая парня плечом.
Сынмин стоит, опустив голову, и сжимает кулаки. Он, конечно, не ждал, что Хенджин примет его с распростертыми объятиями, но и на такое холодное приветствие обычно улыбчивого Хвана он тоже не рассчитывал. От обиды и злости на себя появляется ком в горле и жжет глаза. У Хенджина на языке вертится столько "почему" и "зачем", что он буквально заставляет себя все это проглотить и идти прочь оттуда. Уже все неважно. Он просто ебаный придурок, вот и все ответы.
Развернувшись, Сынмин срывается за Хенджином, чтобы, догнав, схватить того за предплечье. Хван реагирует молниеносно, и перед лицом Сынмина появляется дуло пистолета. В глазах Хенджина — ни капли былой дурашливости или насмешки, они черные. Черные и злые. А Сынмин вдруг понимает, какую боль причинил ему своими необдуманно брошенными словами. Он даже почти не обращает внимание на холодное оружие, направленное прямо ему между глаз.
— Ну же, умница, что непонятного? — Хван горько усмехается и крепче сжимает пистолет. — Еще раз тебя увижу — спущу курок.
Сынмин сглатывает. Он находит в себе силы, когда Хенджин начинает отворачиваться и опускать руку, и хватает его за рукав. Хенджин оборачивается и жжет взглядом.
— Т-тогда у меня есть только один шанс, — Сынмина трясет, но он не подает виду. — Феликс, кажется, все узнал, и я запаниковал, — Хенджин хмыкает, что заставляет Сынмина прерваться и вздохнуть. — Сказанного не вернешь, поэтому это все неважно.
— Неважно, — повторяет Хван, усмехаясь, и смотрит прямо в глаза. Сынмин никогда не ненавидел себя так сильно, как в этот момент, когда злой и разбитый Хван Хенджин, который всегда был готов в прямом смысле умереть за него и закрывал глаза на все его капризы, его добрый и смешливый Хван Хенджин стоял сейчас и смотрел на него с такой болью и разочарованием в черных глазах. — Конечно. Что вообще для тебя важно?
— То, что я хочу быть с тобой. На самом деле хочу.
Хенджин смотрит, кажется, целую вечность, и его лицо не меняется ни на сколько. А потом он вырывает руку и, развернувшись, уходит, оставляя Сынмина одного.
Это было быстро. Никакой развернувшейся драмы, просто резко содранный пластырь. Ощущается, правда, так, словно пластырь содрали прямо со свежей раны, и теперь все просто горит, болит и в крови. Ничего страшного. Все раны на нем заживают как на собаке, заживут и эти. Ким Сынмина нужно просто вытащить из головы, так всем будет лучше. Хенджин обманул себя сам, когда думал, что Сынмин отвечает ему взаимностью. Ха-ха. Сынмин просто ничего не говорил, позволяя Хвану падать все ниже. Наверное, ему было забавно наблюдать за этим. Просто баловство — так он сказал Феликсу. Хенджин — новая хаотичная переменная в его спокойной размеренной жизни, и, видимо, Киму просто стало интересно. Действительно, поводок был в его руках с самого начала. Он и правда настоящая умница, Хенджин мрачно усмехается. Интересно, когда бы все выяснилось? Сколько бы еще Сынмин с ним игрался? В какой бы момент решил уйти? Хван вел себя как ребенок. Ничего не смыслящий, уверенный в своей правоте ребенок. Чан ведь предупреждал его несколько раз — Хенджина бесит, что он оказался прав. Он зарекается — больше никогда в жизни. Эти "хорошие" дети — вовсе не хорошие. Воспитанные лицемерами и лгунами, они вырастают такими же. Вешают на всех ярлыки, и определяют важность людей по ним же. Они называют таких, как Хенджин, отбросами, говорят, что они вредят обществу и не несут ничего хорошего — а на деле наоборот. Да, в мире Хенджина убивают, избивают до полусмерти, объявляют войну — зато делают это, глядя в глаза. Никто не притворяется другом, если на деле хочет зарезать тебя ночью в подворотне. Все говорят честно и любят, как могут, тоже честно — потому что завтра может не наступить. Только они наслаждаются жизнью полностью — потому что завтра ее могут отнять.
— Ну говори уж, — цокает Джисон. — Поссорился со своей фифой, что ли.
Хенджин затягивается и молчит.
— Как его там... Сынмин? — Хан склоняет в бок голову и улыбается, проверяя реакцию.
Хван молчит, но напрягается. Сам он Хану ничего не рассказывал, а значит, слухи разлетаются быстро. Приятного мало.
— Ты уже не удивляешься, это хорошо, — Джисон не выдерживает и тоже закуривает. А кичился, что бросил, еще вчера. — Не стоит забывать, что мы все у него на крючке. Абсолютно все, — он чему-то усмехается и затягивается. — Чонина даже жалко, что ли.
Хенджин хрипло смеется. Вот уж кто точно не пропадет в жизни, так это Ян Чонин.
— Эта наглая жопа найдет себе другого ебыря уже на следующий день. Тоже думаешь, что мы его недооцениваем?
— Уверен, — кривится Хан. — Строит из себя невинного ребенка, а на самом деле помогает Бану всех дурить. Та еще парочка, — он выдыхает дым. — Так что там с твоим отличником?
Хенджин вздыхает, раздумывая, стоит ли Хану что-то говорить. С одной стороны, они в одной лодке, да и все равно все уже все знают, а с другой... Сынмин — это слишком личное, и упоминать его имя в этой мусорке совсем не хочется. Делиться им, рассказывать о нем кому-то здесь — ни за что. Как бы Хенджин ни злился, ему больно. Сынмин щемит где-то в сердце, и если одна половина хочет его убить, то вторая готова послушно подчиниться и принять все, что он скажет, только бы еще раз его поцеловать, только бы еще раз переплести пальцы и вдохнуть его запах. Хван ненавидит все это.
— Ничего, — в итоге говорит он, отвернув голову. А после тихо добавляет:
— Видимо, и правда любить можно только таких как мы, отбросов всяких.
А затем поворачивается к усмехающемуся Хану.
— Вы вот, с Минхо, чудно спелись.
— Завали, пока не огреб, — беззлобно кидает Джисон и выкидывает окурок. — Короче, че хотел сказать. Ты подумай, может, не такое уж и «ничего» у тебя с твоей умницей. Вкусы у тебя конечно, специфичные, но...
Хенджин вытаскивает еще одну сигарету.
Хочется вывернуть себя наизнанку и отнести в химчистку. Старые въевшиеся пятна уже давно не убрать, зато можно хотя бы новые. Отстирать Сынмина из памяти так, чтобы больше никогда ничего подобного не почувствовать.
Хван признается себе, что гораздо больше, чем это, он хочет только вернуться на несколько часов назад — и не приходить за Сынмином так рано. Позволить ему дурить себя дальше, позволить ему играть так долго, пока ему не надоест, позволить делать с собой все, что ему захочется, только бы и дальше жить этим чувством к нему.
— Трахни Хвиюна и забей, — советует Хан. — Он на тебя смотрит уже хуеву тучу лет.
— Ну, чего такую рожу сделал? — смеется Джисон. — Ты думаешь, он за всеми так бегает с ваткой и лекарствами, как за тобой? Да черта с два. Пацан так отчаялся, что был бы не против быть использованным тобой хоть в местном сортире.
— Завались, — отвечает Хенджин. Хан никогда не подбирал слов. — Не хочу я ни с кем спать.
Джисон хмыкает и зажимает сигарету зубами, а потом лезет куда-то наверх. Хенджин почти без интереса наблюдает за тем, как друг шарится рукой за какими-то досками, а потом вытаскивает пузатую бутылку. Хенджин не сдерживает смешок.
— Стащил у босса, — кивает Хан. — Да ладно, он даже не заметил. Айда, давай, — он откупоривает бутылку и протягивает Хенджину.
Загородный дом выглядит — ни дать ни взять — роскошно. Лучше даже не считать, сколько сюда вбухано денег. Двухэтажная вилла почти на краю обрыва с видом на океан — отличный выбор для обеспеченного человека. Всего пару часов езды от города, и ты словно на курорте. Хан не сдерживает восклицаний, закидывая биту на плечо, Чанбин удовлетворенно хмыкает, а Чан опускает на глаза солнечные очки. Хенджин в этом всем участвует будто со стороны. Ему неинтересно и невесело, хочется только поскорее закончить и оказаться в квартире. Хотя нет, лучше закончить и просто куда-то свалить. В квартиру все же не хочется: Сынмина там больше нет, а воспоминаний — целая хренова куча. Хенджин шипит и просит его не трогать; все, кто знает Хенджина, предпочитают не лезть, но Хану такое нипочем. Он знает Хенджина лучше всех, а еще достаточно отбитый, чтобы лезть на рожон. Хенджин, хоть и поначалу бесится с того, что от Джисона не избавиться, все равно где-то в глубине души ему благодарен. Друг успокаивает как может — пьет за компанию и шутит глупые шутки. Это откидывает Хенджина на много лет назад, когда они так же распивали украденное где-то пойло, курили чужие сигареты и глупо смеялись где-то за гаражами, сбежав из детдома. В детстве, действительно, было проще. Злиться приходилось только на отвратительных воспитателей или того мужика, который зажал сигарету, ни о каких разбитых сердцах и речи не шло, а из драм — только сюжетные повороты в джисоновых комиксах, о которых он взахлеб рассказывал, налакавшись перед этим дешевого портвейна. Интересно, как быстро они бы сдохли или сторчались, если бы их не взял к себе Чан.
Хан, разбежавшись, сигает через высокий забор, чтобы открыть калитку изнутри. Сад у мэра, конечно, красивый. Яблоневые и вишневые деревья вокруг дома, разбитые клумбы с какими-то цветами, да и вообще достаточно умиротворенно. Хенджин надеется, что портить ничего не придется — все-таки чужой труд. Неспеша они проходят на тихую веранду и застают мужчину в садовом кресле. В домашней футболке, брюках и с очками на голове, он совсем не похож на хозяина города в двух часах езды отсюда. Разморенный теплым солнцем, он мирно дремлет — Чан усмехается, а за ним и все остальные. Хенджин окидывает его сочувствующим взглядом — ну какой придурок догадается ехать на свою загородную виллу, чтобы скрыться от преследователей? Старик совсем без мозгов.
Чан проходится мимо стола, на котором стоят тарелки с фруктами и какой-то нарезкой, хватает оттуда виноград и бутерброд с чем-то. Хенджин прислоняется к столбу, оплетенному виноградной лозой, и лениво наблюдает за тем, как Хан, довольно улыбаясь, набивает щеки. Хван окидывает взглядом сопящего старика — так и не скажешь, что он, не смущаясь, направо и налево раздавал приказы "убрать" тех, кто ему не угодил когда-то. Он хмыкает — внешность обманчива, вот уж точно. Всегда приятно быть хорошими, когда творишь зло чужими руками. Не пойман — не вор, так ведь говорят? А как можно тебя поймать, если на твоих руках — буквально — ни капли крови? Хенджин презрительно фыркает. Лицемеры. Все до единого.
Чан закидывает в рот еще одну виноградинку и пихает ногой ножку садового кресла. Мужчина дергается от неожиданности и просыпается, сонно моргает, а потом видит Чана — и бледнеет. Он дергается с кресла, но Чан опускает руку на плечо и силой заставляет его сесть обратно.
— Доброе утро, — хмыкает он. — Как спалось?
Хенджин усмехается, его зеркалят Хан и Чанбин.
— Как вы сюда попали? — злится мэр. — Да кто вас сюда пустил?
— Ты имеешь в виду свою охрану? — Чан смеется. — Извини, мы их не заметили. Кстати, где они? — он наигранно оглядывается по сторонам. Джисон смеется, закинув ноги на стол, и жует очередной бутерброд.
— Что за варваров ты привел сюда? — спрашивает он Чана, оглядев его свиту.
— О, они? — Чан показывает пальцем на Хана, потом Чанбина и Хенджина. Последний складывает на груди руки. — Познакомься, дружище. Это Хан, Хенджин и Чанбин. Славные ребята, одни из тех, кто убивал и подставлял по твоему приказу, — это немного сбивает спесь с хозяина города, и он осекается, ерзая на кресле. — А еще они одни из тех, кто подставлялся за тебя, если вдруг начинали копать.
Чан хлопает его по плечу и выпрямляется. Он берет соседнее кресло и ставит его напротив мэра, садится сам, складывая ногу на ногу и откидываясь на спинку.
— Пожрать за твое здоровье, — отзывается Хан, складывая за головой руки. — Будь здоров, кстати, — и поднимает, как бокал с тостом, ветку винограда. Чан улыбается одним уголком и переводит взгляд обратно на мэра.
— Славные ребятки, — повторяет он мечтательно. — Абсолютно беспринципные, что немаловажно в нашем деле, знаешь. Никакой грязью не побрезгуют. Вспыльчивые немного, правда, ну да куда без этого, сам понимаешь, — пожимает плечами.
— К чему все это представление?
Хенджин довольно отмечает, как нервничает мужчина. Нет ничего слаще вкуса мести. Заключая договор с дьяволом, будь готов, что однажды придется платить.
— Да мы вот тут узнали недавно, что у тебя новые друзья появились. Обидно как-то, да, ребят? — Чан смотрит на парней, те усиленно делают грустные лица и кивают. — Все-таки, столько лет дружим, столько дел наворотили вместе... Пришли вот поговорить, может, случилось чего, а? — Бан делает такой участливый голос, что Хвану становится смешно. — Плохое чего мы, может, тебе сделали? Ты скажи, скажи, дружище, мы тебя выслушаем.
Мэр оглядывается на всех по очереди и ерзает на стуле. Его глаза бегают, он смотрит настороженно. Телефон на столе начинает звонить, и он дергается, боязливо оглядываясь на Чана. Тот великодушно кивает, поднимая очки на голову.
— Возьми, возьми. Вдруг там что-то важное, — улыбается он. — Чанбин, подай, пожалуйста, мэру его телефон.
Чанбин услужливо, натянув самую гаденькую улыбочку, протягивает мужчине трезвонящий телефон. Все знают, кто это звонит, потому что все было выверено до минуты.
— На громкую ставь, — говорит Чан, поджигая сигарету. — Давай, давай, — выдыхает дым.
Звонит жена. Вся в слезах, она спрашивает, где он, и что происходит. Говорит, что в доме какие-то люди с оружием. Мэр бледнеет еще больше, его полное лицо покрывается испариной. Он просит жену не волноваться и поскорее вызывать такси, чтобы уехать. Он говорит это, с мольбой глядя на Чана, молчаливо спрашивая разрешения, на что Бан разводит руками, мол, я ничего не запрещаю. Но жена плачет еще больше и говорит, что ни по одной карте не проходит оплата. Джисон делает ужасно удивленное лицо и даже прикрывает ладонью рот. Старик понимает, что они все в ловушке, еще раз сбивчиво просит жену успокоиться и обещает, что все уладит, а после кладет трубку. Хенджин хмыкает: интересно, как он собрался все уладить.
— Если ты думаешь... — начинает, пыхтя, он, но Чан снова с силой пинает ножку его кресла, заставляя замолчать, и встает. Хенджин и Джисон угрожающе подходят ближе, а Чан наклоняется перед лицом мэра.
— Как ты видишь, мы все очень расстроены, — пугающе спокойно продолжает он. Мэр пугливо оглядывает Джисона, держащего биту в руке, и Хенджина, играющегося с "бабочкой". — Поэтому пришли тебе кое-что напомнить, старый друг. Если ты думаешь, — говорит он в тон мэру, — что можешь нас кинуть, то ты ошибаешься. — Чан хватает его за горло и начинает постепенно сжимать пальцы. — Если ты думаешь, что ты хозяин этого города, то ошибаешься еще больше, — мужчина кряхтит, краснеет и хватается руками за руку Чана. Бан приближается к его лицу и рычит на ухо:
— Хозяин города — это я. Это я привел тебя к кожаному креслу в роскошном кабинете. Это я позволил тебе грести деньги лопатой, чтобы твоя женушка каждый день покупала новые брендовые сумки, а ребенок учился в элитной школе, — он сжимает пальцы еще сильнее. Хенджин, брезгливо поджимая губы, замечает, что старик уже весь багровый. Как бы хен не переусердствовал. — И я могу забрать у тебя это все прямо сейчас.
Чан отпускает мэра и выпрямляется. Мужчина жадно дышит и кашляет до слез, он со страхом поглядывает на Бана. Тот же стоит расслабленно, немного склонив голову. Хенджин отмечает, что сейчас шеф выглядит особенно презентабельно и пугающе в своей белой рубашке с закатанными рукавами и черных брюках.
— Отдышался? — заботливо спрашивает он. — Те доморощенные придурки, которых ты для нас нанял, как видишь, на помощь тебе не пришли, а знаешь, почему? — мэр молча смотрит исподлобья, потирая шею. — Верно думаешь, я их убрал. И если ты еще раз хотя бы задумаешься о том, чтобы пойти против меня, советую не забывать, что я найду тебя и любого из твоей семьи, где бы вы все ни находились. Сегодня я делаю тебе напоминание, дружище. И я надеюсь, ты примешь его к сведению.
Бан разворачивается и уходит с веранды, а мэр боязливо оглядывается на остальных парней. Хенджина его страх не интересует, он только презрительно окидывает его взглядом и разворачивается тоже. А вот Хана ситуация веселит, поэтому он, не намеревающийся уходить с пустыми руками, замахивается битой и сносит со стола посуду и бутылки. Раздается ужасный грохот, заставивший мэра вздрогнуть и закрыть уши. Джисон усмехается, пинает остатки бутылки и уходит тоже. Чанбин молча смотрит на все это зрелище и сплевывает на пол.
Хенджин мучается мыслями. Без Сынмина хоть на стену лезь, хоть волком вой. Мозг очень отчаянно цепляется за его последние слова. Хочу быть с тобой. На самом деле хочу. Хенджин уже готов сдаться, сложить оружие, убрать защиту и прийти к нему. Отдаться без боя, пусть делает, что хочет — добивает или принимает обратно, неважно. До Сынмина ни с кем так не было, кроме Сынмина никого не хочется, а значит, оно стоит того. Чан поймал его как-то на днях, позвал выпить, рассказал свою душещипательную историю. О том, как дважды влюблялся в таких, как Сынмин, и как дважды оказался преданным и растоптанным. Ты похож на меня тогда, сказал он, и я не хочу, чтобы ты тоже проходил через это все. Мне понадобилось обжечься два раза, надеюсь, тебе хватит одного. Хенджину не хватит. Ему не хватит, пусть Сынмин повторит это или добьет его окончательно, пусть глядя в глаза скажет, что это несерьезно, что он ему не нужен. Хван Хенджин не терпит, когда наполовину, пусть резко, но насовсем. Тогда он не будет мучиться, придумывая разные "но" и "если". А сейчас он жить не может, когда в голове крутится его "хочу быть с тобой", дающее эту отвратительную надежду. Первоначальная злость поутихла, началась ломка. Сынмина хочется во всех смыслах, у Хвана руки горят, как хочется прижать его к себе и трогать. Хенджин смотрит на время и, хватая ветровку, выходит на улицу. Он сегодня или на смерть или на вознесение.
Сынмина довольно грубо дергают в темную подворотню и прижимают к неровной стене. Он морщится от неприятных ощущений и шипит, ударяясь лопатками о кирпичи, но не успевает даже вдохнуть, когда его губы накрывают чужие. Сынмин распахивает глаза и видит перед собой Хенджина. Он хмурится, ресницы подрагивают, когда он целует его, и Ким расслабленно закрывает глаза, отвечая на поцелуй, и обнимает ладонями его лицо. Хенджин крепко обнимает его за талию, заставляя младшего выгибаться навстречу, и отстраняется, только чтобы оба успели вдохнуть, прежде чем поцеловаться снова. Сынмин улыбается в поцелуй и скользит пальцами одной руки выше, забираясь в длинные волосы, когда Хенджин, наконец, отстраняется.
— Это правда? — Хван выглядит загнанно и очень уязвимо, словно поставил все на кон. У Сынмина сжимается сердце. — Ты можешь повторить это еще раз?
Сынмину нужно несколько секунд, чтобы понять, о чем идет речь, пока Хенджин бегает глазами по его лицу и ждет, ждет, ждет. Когда он, наконец, понимает, то его встревоженное лицо расслабляется, и он мягко улыбается, проводя ладонью по черным волосам.
— Я хочу быть с тобой, — спокойно и уверенно говорит он. — Правда. Прости меня.
Он открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но Хенджин снова отчаянно прижимается к его губам, требуя любви и внимания, словно маленький ребенок. Прими, возьми меня назад, говорят его действия. У Хенджина в горле застревают слова о том, как сильно он привязан, что он давно простил, что он готов на все, лишь бы иметь возможность быть рядом. Сынмин улыбается и обнимает его в ответ, мягко целуя и перебирая пальцами волосы. Хенджину действительно нужно очень много внимания и любви. Очаровательно, думает Сынмин, когда Хенджин крепко обнимает его, и Ким утыкается носом ему в шею.
— Пойдем домой, — мягко просит он, гладя старшего по спине. Он чувствует, как Хенджин качает головой.
— Перестань, — немного раздраженно кидает Ким. — Они знают обо мне все, действительно думаешь, что им неизвестно, где я живу?
Хенджин вздыхает куда-то в сынминову макушку и улыбается, прикрывая глаза. Сынмин — мягкая сила, это действительно так. Ким чувствуется как дом, и в его руках спокойно. Словно все это время Хенджин был каким-то бродячим, и только сейчас нашел свое место. Сынмин ничего не знает о его мире и его законах, он хмурится, когда Хенджин куда-то уезжает и неодобрительно поджимает губы каждый раз, когда его взгляд падает на оружие, что всегда рядом с Хваном. А Хенджин, в свою очередь, уже давно не умеет жить нормально, не знает, каково это — просыпаться и бежать, опаздывая, на пары, обсуждать сессию и зависать с друзьями, не думая о том, что сегодня-завтра его могут пристрелить. И все равно, Сынмин не боится, и это, на самом деле, делает его очень смелым в глазах Хенджина, и он испытывает к мальчишке безграничное уважение и такую же безграничную, распирающую ребра, любовь. Конечно, он не мог просто вот так взять и рассказать все Феликсу, конечно, он испугался — Хенджин не может его за это винить. Сынмин, каким бы смелым ни был, всего лишь мальчишка, умеющий жить только по правилам своего мира. Хенджин потерпит, он все вытерпит за него. Пусть только он никогда не отпускает его из своих объятий и разрешает себя целовать, — и Хенджин сдастся ему в очередной раз.
Когда Сынмин суетится на небольшой кухне своей такой же небольшой квартиры, Хенджин задумывается о том, что где-то в прошлой жизни или параллельной вселенной они тоже были (бы) вместе, только по-нормальному. Они были (бы) обычными студентами, и Хван встретил (бы) его где-то в одном из коридоров университета, а потом они жили (бы) вместе, и каждое утро Хенджин начинал (бы) с того, что целовал (бы) Сынмина в плечо.
Бы. И вдруг так невыносимо жаль, что никакого «бы» нет, а есть только дурацкий Хенджин, совсем не крутой мафиози, а обычный беспризорник-бандит, и прекрасный Сынмин, который чистейшим видом портит свою замечательную жизнь. Не стоило, наверное, лезть тогда. И знакомиться тоже — не надо было. Сынмин заслуживает быть свободным и счастливым, только Хван тут в кабале.
— Что? — голос Сынмина внезапно очень громкий, хотя он не кричит. Хенджин вздрагивает, погруженный в свои мысли, и натыкается на серьезный взгляд. — Расскажи.
Хенджин молчит и кружит ложкой в кружке с чаем, которую только что поставил на стол Сынмин. Младший вздыхает как-то сочувствующе, словно все понимает, и в следующий момент Хенджин чувствует мягкие пальцы в волосах, а самого его прижимают к животу.
— Хватит, не думай, — тихо говорит Сынмин, расчесывая пальцами отросшие черные волосы. — Я тоже думал. Много. Но понял, что теперь у меня нет выбора, — он усмехается. — Вы были слишком настойчивы, мастер-ним. Сначала сам ко мне лез, а теперь жалеешь? Нет уж.
Он берет его лицо в ладони и заставляет посмотреть на себя.
— Хватит строить из себя всемогущего и независимого. Я знаю, как тебе нужно, чтобы тебя любили. — Ох, Сынмин ведь даже не знает, насколько прав. Он ведь даже не представляет, насколько Хенджин зависим. — Я рассказал все Феликсу. Мне очень стыдно за то, что я испугался тогда. Стыдно, что я говорил все это. И вообще за все, что ты чувствовал из-за меня, мне жаль.
Казалось бы, совсем недавно Хван был тем, кто заставлял Кима краснеть и смущаться, но теперь вдруг старший чувствует, как розовеют собственные щеки. Он сам себе усмехается — надо же, неужели его еще чем-то можно смутить?
Хван Хенджин с обожанием смотрит на Сынмина и с ужасом понимает, что теперь действительно очень боится умереть. Им предстоит очень много выучить о жизни друг друга, очень ко многому притереться и очень много вытерпеть. Хенджин готов терпеть за двоих.
Чайник на кухне закипает снова, и Сынмин тепло целует Хенджина в лоб, прежде чем пойти выключить его.
Экстра! Чан и Чонин
Чан задумчиво наклоняет стакан с виски из стороны в сторону, наблюдая за тем, как о стеклянные бока бьются кубики льда. Посидеть в старом добром бильярдном клубе всегда хорошо, особенно после тяжелого дня. Все пьют и веселятся, похлопывают друг друга по плечам, слышится стук мячей друг о друга и бортики столов. Чану нравится здешняя атмосфера, но больше всего ему нравится новый официант, появившийся здесь с пару недель назад. Хорошенький мальчишка, похожий на растрепанного воробушка, часто обслуживал их компанию. Или стоит сказать, что Чан чаще приходил сюда, чтобы их обслуживал этот пацаненок? Его всегда хмурый взгляд на самом деле умиляет. Интересно, знает ли этот цыпленок, в каком месте работает и какие люди его окружают? Чан готов клясться на библии, что нет. Он жадно провожает его глазами каждый раз, когда тот проходит мимо, и однажды не выдерживает, оставляя компанию развлекаться без него.
Мальчик старательно протирает стаканы и ставит их на сухую салфетку, периодически проверяя на свету, достаточно ли они чистые.
— Давно тут работаешь? — Чан опирается локтями на барную стойку. Мальчишка поднимает на него все тот же хмурый взгляд, смотрит исподлобья.
— Я и заметил, — улыбается Чан, оглядывая его вблизи. До чего же хорош. — Знаешь хоть, что тут происходит?
Официант не особо настроен на разговор, но для Чана это едва ли проблема. Так уж получилось, что он умел добиваться поставленных целей, и в этот раз целью был очень милый сотрудник из его любимого бильярдного клуба.
Чан усмехается. У мальчишки красивые высокие скулы и чернющие глаза. Бану определенно нравится.
— Надеюсь, ты совершеннолетний.
— Более чем, — хмыкает парень, а потом стреляет глазами. Чану этот мальчишка нравится все больше с каждой минутой.
— Это хорошо, — кивает он. — Ты мне понравился.
Кто-то с кухни окликает официанта по имени, и он отвечает. Чонин. Имя приятно ложится на язык. Чонин снова смотрит на Чана, очень внимательно и даже несколько с вызовом. Черные глаза прожигают и достают до самого живого. Он криво усмехается, а на одной его щеке становится видна ямочка. Оказывается, этот парнишка даже еще очаровательнее, чем Чан подумал сначала.
— Знаешь, сколько таких крутых и с оружием ошивается тут каждый день?
— Ошиваются многие, а заберу тебя я.
Чонин хмыкает и, пожав плечом, стреляет глазами крайний раз, прежде чем уйти на кухню. Губы Чана трогает улыбка, а в глазах загорается азарт.
С тех пор у Чана появилась новая забава. Каждую неделю по два, а то и по три раза он приходил в бар, чтобы посидеть за барной стойкой, выводя на разговор колючего мальчишку, — и ужасно расстраивался, когда попадал на не его смены. Чонину внимание льстило — это было видно, но выделываться Ян тоже любил, а потому все их отношения напоминали игру в кошки-мышки и искрили нетерпением. Чонин то кокетливо улыбался, то отшивал так, что сердце Чана было готово разбиться от такой холодности — однако это его не останавливало. Заполучить Чонина с каждым днем, с каждой неделей хотелось все сильнее, и Чан был готов идти на все.
— Я держу весь город, детка. Думаешь, не удержу тебя?
— Ух ты, как самонадеянно. Так ты сначала попробуй меня удержать. Город покажется тебе детской забавой.
Ян Чонин определенно знал себе цену и был далеко не так наивен, как могло показаться с первого взгляда. Чан только задумчиво хмыкал, провожая мальчишку взглядом, когда он разносил напитки и закуски, а потом возвращался за барную стойку. Чан хотел, чтобы Чонин пришел к нему сам, но как это сделать — представлялось плохо. Чонин крутил хвостом, дразнил, не давался в руки, но при этом держал заинтересованным, так, что либо иди до конца, либо хоть умри. Чан умирать пока не планировал и был достаточно целеустремленным в своих планах.
— Что ты любишь? — Чан подпирает щеку рукой и любовно осматривает Яна, пока тот протирает стаканы. Подарить брюлики не проблема.
— Дорогие подарки? — как и ожидалось.
— Внимание, — Чонин звонко опускает стакан на стол и чуть наклоняется к Чану, сверкая озорным взглядом. — Докажи, что отдаёшь мне всего себя, что я нужен тебе каждую минуту каждого дня, что ты готов за меня убить — и тогда я, может быть, подумаю, стоит ли с тобой спать.
Чонин в баре чувствовал себя на своей территории. Он получал комплименты, мило улыбаясь всяким толстосумам — и щедрые за это чаевые. Однако, так же мило улыбаясь, он отшивал каждого, кто смел позариться на его свободу и личное пространство. Чан от души смеялся, когда Чонин вывернул какому-то особо наглому гостю запястье, после того, как тот, получив несколько раз отказ, все равно умудрился шлепнуть Чонина по заднице. Наглец был возмущен и требовал наказания для официанта — Чонину, конечно же, ничего за это не было. Работников в баре и так не много, а смены Яна всегда приносили хорошую выручку. К тому же, со временем желающих доставать Чонина становилось все меньше, так как частенько наведывавшийся в бар Чан удостоверился в том, чтобы все присутствующие знали, к кому лезть нельзя и почему.
— Ты распугал мне всех клиентов.
— Когда ты приходишь, они боятся ко мне подходить. А теперь, когда ты торчишь тут постоянно, плакали мои чаевые.
— Так тебе деньги нужны, крошка?
— Деньги всем нужны. Но тебе лучше закрыть рот, если ты открыл его для того, чтобы предложить мне их.
Терпение и упорство Чана, однако, делали свое дело, и Чонин, чувствуя себя в безопасности, все же шел время от времени навстречу, больше улыбался и кокетничал. Только не забывал разбавлять это все очередными колкостями — чтобы Чан не расслаблялся. Однажды вместе с очередной неблагоприятной для высшего общества компанией в бар занесло какого-то офицера. Чан видел его, может, пару раз, но не придавал этому особого значения. Полиция в этом баре была не то чтобы часто, но время от времени, поэтому — ничего удивительного. И все же именно этот гость заставил Чонина напрячься, что не ускользнуло от внимания Чана. Ян старался не выдавать раздражения, но это явно читалось по его движениям, сузившимся глазам и поджатым губам. Чан заинтересованно хмыкнул. За столом ожидаемо поднялась чья-то рука, и голос позже позвал Чонина, на что тот, чертыхнувшись, конечно же пошел к столу принимать заказ. Офицер, увидев Чонина, немного потерялся в лице, будто пытаясь понять, действительно ли это Ян. Чонин, в свою очередь, со своей обворожительной улыбкой принял заказ, с кем-то буднично пококетничал и направился к стойке. У этих двоих явно была какая-то история, и наблюдать за этим было интересно. Особенно, когда офицер, недолго думая и быстро извинившись, вышел из-за стола, чтобы поймать Чонина за локоть почти около бара. Расслышать их разговор было сложно, поэтому Чан просто следил глазами. В том, что Чонин мог за себя постоять, он не сомневался. Мужчина что-то говорил Чонину, спрашивал, но тот только убирал с себя его руки и, Чан готов клясться, наверняка говорил ему что-то язвительно-очаровательное — уж Бану такая его манера поведения знакома. Полицейский все равно хватал Чонина за руки, будто на что-то уговаривая, и честно, Чан уже был готов встать с места, когда Чонину, видимо, надоела эта история, и он, шустро вытащив что-то из кармана, подставил руку к телу мужчины. Чан прекрасно видел, как Чонин, убийственно улыбнувшись, прошептал что-то офицеру на ухо и, развернувшись, ушел на кухню. Бан, усмехнувшись, цыкнул и допил залпом оставшийся виски. Чонин настоящий чертенок.
— Кто это? — спрашивает Чан после, когда Чонин, разобравшись с заказом, снова встает за стойку.
— А, — он незаинтересованно отмахивается. — Неважно.
— Расскажи, — настаивает Чан. — Что ему от тебя нужно?
Чонин цокает и закатывает глаза.
— Вот прицепился, — ворчит, а потом вздыхает. — Да боже, раньше я часто тусил у него в участке, когда мне лет семнадцать было. Ну, получалось так. Мы с ним вроде как-то даже подружились на почве этого, — он хмыкает. — Только он отпускать меня потом не хотел. Сначала закрывал глаза, и я сбегал, а потом стал все принципиальнее и принципиальнее. Мол, на путь хороший меня так наставить хочет.
— Надо же, у полиции даже принципы еще есть, — бросает Чан, а Чонин смеется.
— Пришлось с ним переспать, и меня отпустили, — Чан от такого откровения давится алкоголем, а потом искренне смеется. — Больше я к нему не попадал, но, кажется, у этого офицерчика ко мне проснулись какие-то чувства, — он саркастично выделил последнее слово, а потом презрительно хмыкнул. Чонин хитро смотрит на Чана и, заигрывая, приближается к нему. — Просит с ним пойти и бросить все плохое. Может, он и прав.
Он снова очаровательно улыбнулся, поймав усмешку Бана. Чонин за себя, безусловно, постоять мог и сам, но расставить все точки для этого офицера теперь для Чана стало делом принципа. Мужчина к Яну больше не подходил, но постоянно цеплял долгими взглядами, что несколько подбешивало Чана — к настоящему моменту почти все завсегдатаи этого бара знали, что так долго смотреть на Чонина как минимум неприлично, а как максимум — чревато. Он предлагает офицеру выпить за баром; Чонин, едва заметно усмехаясь, разливает алкоголь по бокалам. Чану он не мешает, потому что наблюдать за действиями Бана интересно и забавно, к тому же не стоит забывать, как Чонину льстит такое внимание старшего. Для себя Ян уже решил, что совсем не против заиметь такое покровительство. Они выпили приветственный шот, а позже Чан, вежливо улыбнувшись, попросил Чонина принести закуски. Мальчишка скорчил недовольную мордашку, но исполнять заказ все же пришлось. Стоя на кухне, Чонину еще никогда не казалось, что лимон нарезают так долго, а оливки раскладываются так медленно. Любопытство просто съедало его изнутри, а когда он вышел, Чан очень обыденно закинул в рот маслину, и кивнул на Чонина. Побледневший офицер только поклонился, извинился и пообещал больше никогда не беспокоить, а потом спешно удалился. Чонин недоумевающе выгнул бровь и хмыкнул.
— И что ты ему сказал? — недоверчиво протянул он, забирая второй стакан за ненадобностью. Чан только пожал плечами, словно ничего особенного не произошло.
— Сказал, что спишь ты теперь только со мной.
— Хм, нестыковочка, получается? Придется исправить, — Чан подмигнул, а Чонин, не выдержав, засмеялся.