Жалость и справедливость

"...И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. (Лук.15:20)

Мне бесконечно нравится в этой фразе слово "сжалился". Вся справедливость отцовская не устояла перед видом бредущего к нему несчастного провинившегося сына, хотя тот заслуживал, будем уж честны, как минимум хорошей порки, а вообще-то и действительно отлучения от родства. А можно было и в шею прогнать: что сам себе избрал, туда и иди.

Но страдания сына-грешника, его голод, его пусть самые-пресамые заслуженные слезы, перечеркивают в глазах отца его грех. Вина забыта, осталась только жалость к мучениям. Вполне заслуженным, еще раз подчеркну, мучениям.

Мне кажется, это очень хорошо объясняет, как сочетаются милосердие Божье и Его справедливость.

Пока грешник пребывает вдали от Отца, пока не обращается за милостью, пусть и в таком куцем, урезанном варианте, в котором думал обратиться блудный сын - над ним Его справедливость. Справедливость состоит не в наказании, а в том, чтобы оставить грешника с последствиями греха, не изымая его из-под этих последствий.

Собственно, это и есть та справедливость, которая ждет любого, не желающего милости и отвергающего милость: просто оставить наедине с последствиями грехов. Это не кара, потому что кара нарочита, кара - это обречение на муку в ситуации, когда возможны другие варианты: например, оставь тебя Бог в покое и тебе будет хорошо, а Он нарочно делает тебе плохо.

Но если ты не желаешь милости и желаешь остаться со своим грехом, дорог он тебе беспамятно, то тебе ничего, кроме последствий твоих же безумств, и не остается. Господь просто не встает между вами и тебя не прикрывает. На, ешь полной ложкой, может, осознаешь, чо было не так в такой логике.

Но эта справедливость не к тому, чтобы грешник просто бессмысленно страдал от последствий своих деяний. Она - к тому, чтоб одуматься, как одумался, получив своими же грехами по лицу, блудный сын.

Если бы отец разыскал его в стране далече до перемены в сыне и упросил бы вернуться домой или силком притащил бы домой за шкирку, то сын бы так и не одумался и не понял, что он натворил. А то еще и чувствовал бы себя снизошедшим до отцовских просьб вернуться. Отъелся, отогрелся бы - и снова дернул бы куда-нибудь, не поставив милосердие отца ни в грош.

А вот когда сын понимает, что нуждается в отце, пусть и хочет от него совсем немногого и ищет-то даже не прощения и не милости, а, скорее, униженного торга: возьми меня к себе в наемники за кусок хлеба... Когда он делает к отцу первый шаг, только потому и возможный, что хочет он малого, тогда мгновенно перечеркивается в глазах отца его грех, и справедливость меняется на жалость, и объятия отца предваряют покаяние. Точнее, делают его возможным, потому что покаяние - это всегда ответ на Его познанную, желанную, тобой совершенно не заслуженную любовь.

Иными словами, справедливость Божья - это всегда некий инструмент для обращения грешника, она длится ровно до тех пор, пока мы не попросим Его встать между нами и последствиями наших грехов. А Его милосердие - это Его подлинное желание обойтись с нами: Он хочет защитить нас от последствий нашей дури и защищает, признай только дурь, отвергнись ее.

Отец, думая о сыне в стране далече, вовсе не лишал его своей любви. Он не охладел к нему, не оставил равнодушно всецело разбираться с последствиями собственных грехов и собственного свободного выбора, но ждал обратно, не оставляя ни памятью, ни тревогой. Благодать, как сила Божья, не покидает человека даже когда человек остается лицом к лицу с последствиями своих грехов.

И эта сила дает силы вернуться.