"Прими меня в число наемников твоих..."

Не обязательно возвращаться к Богу в полном осознанном раскаянии. Блудный сын, изголодавшийся вдали от дома, больше думает не о том, что он отца оскорбил и вообще повел себя как свинья, нет у него никакой метанойи, а о том, что - поесть бы... Ноет под ложечкой, а там, у отца, даже последний наемник ест вволю. Пойду, попрошусь, авось, не откажет - примет в число наемников своих и накормит... Стыд не дым, глаза не выест, а даже если и выест, голод режет больнее.

А перелом, по-моему, наступает, когда он встречается с отцом и тот бросается ему на шею: сынок! А сынок уже ничего не просит, только плачет: согрешил я, больше недостоин называться твоим сыном. Уже и голод забыт, и дурацкий план "стану наемником и наемся" тоже.

Потому что порыв отца воскресил любовь в сердце сына, а перед этой любовью и стыдом от сотворенного померк даже голод. Отец покрывает его своей любовью, а сын плачет под этим покровом, ничего уже не прося, просто признавая себя виновным. Раскаяться теперь важнее, чем насытиться.

Можно прийти к Богу за утолением любого голода, за утишением любой скорби, можно даже ища не Его, а лишь того, что от Него. Поискал Исуса не ради Исуса, а ради хлеба куса. Но когда Его любовь касается тебя, то остается одно: помилуй меня, потому что я согрешил. Только так и плачешь под покровом Его любви, потому что это становится главным.
А Он не просто помилует, Он даст все, что у Него есть: простит, и насытит, и оденет.