Русские: инструкция по применению (генетика, черепа, язык)

Генетический код нации: славянские корни и европейское соседство

Ну что, господа хорошие, хватит переливать из пустого в порожнее, копаясь в устаревших теориях. В XXI веке, когда генетика позволяет заглянуть в историю, записанную прямо в наших ДНК, спорить о том, кто от кого произошёл, опираясь на фантазии диванных «экспертов» или политические методички, – дело гиблое. Эта беспристрастная ДНК-летопись, получше всякой машины времени, отправляет нас в прошлое, распутывая клубки родства и древних миграций. Так что же она там нарыла про русских? Спойлер: для тех, кто с логикой на «ты», – ничего нового. А вот для любителей альтернативной истории – серьёзный аргумент против.

Первое и главное, что чётко зафиксировано в нашем геноме: русские – это восточные славяне. Да, да, как бы обыденно это ни звучало для одних и как бы ни корёжило от этого других. Генетические маркеры – эти невидимые паспорта, что передаются из поколения в поколение, – подтверждают этот факт с неоспоримой уверенностью, не оставляя пространства для всяких там «гипотез». Берём Y-хромосому, этот показатель мужской линии наследования. Что видим? Доминирование гаплогруппы R1a, своего рода генетического маркера древних славянских родов.

Пояснение: Что такое гаплогруппа?

Гаплогруппа – это, если по-простому, большая группа людей, у которых есть общий далёкий предок. Определяется она по специфическим мутациям (изменениям) в ДНК, которые передаются из поколения в поколение.

Y-хромосомные гаплогруппы передаются от отца к сыну и помогают отслеживать мужские линии родства на протяжении тысяч лет. В статье как раз упоминаются R1a, I, N1c – это они.

Митохондриальные гаплогруппы (мтДНК) передаются от матери всем её детям и позволяют проследить женские линии.

Изучая распространение разных гаплогрупп в современных популяциях и в древних останках, учёные могут реконструировать миграции народов, их смешение и родственные связи. То есть, это такой генетический маркер, который помогает понять, откуда «родом» та или иная группа людей в очень далёком прошлом.

Её частота у русских колеблется в районе 45-50%, достигая пика в центре и на юге территории их исторического расселения, то есть в центральных и южных регионах современной России и сопредельных областей Восточно-Европейской равнины. И это не просто цифирь в отчёте, это знак принадлежности к огромному славянскому миру, раскинувшемуся от Одера до Волги. Основные славянские ветви этой гаплогруппы, вроде R1a-Z283 и R1a-M458, чётко маркируют маршруты расселения наших пращуров по Восточно-Европейской равнине. Поляки, белорусы, украинцы – наши ближайшие генетические кузены, носители тех же маркеров. Это вам не случайное совпадение, а неопровержимое свидетельство общего корня, общего генетического фундамента, заложенного тысячи лет назад. Вообразите себе исполинское генеалогическое древо: русские, украинцы и белорусы находятся на одной мощной восточнославянской ветви, которая, в свою очередь, уверенно произрастает из общего праславянского ствола, уходящего корнями в седую индоевропейскую древность. Сама R1a возникла ещё в палеолите или мезолите, десятки тысяч лет назад, и её носители, древние охотники Восточной Европы, стали одним из ключевых компонентов при формировании индоевропейских народов, включая и наших предков-славян.

Но генетический портрет народа – это не двухмерный снимок, а сложная объёмная картина. Помимо основной R1a, у русских заметно представлена гаплогруппа I, особенно её субклад I2a. Это след древнейшего населения Европы, людей, переживших суровые ледниковые эпохи где-то на Балканах или в Центральной Европе. Её присутствие, составляющее около 22% у русских, говорит о глубоких европейских корнях, уходящих во времена палеолита, и роднит нас не только с восточными и южными славянами, но и с древним населением Балканского полуострова. Ещё одно веское подтверждение европейской природы русского генофонда.

А теперь – кое-что для любителей теорий заговора: пресловутая гаплогруппа N1c, или просто N для краткости. Та самая, которой сторонники «финно-угорской версии» так любят оперировать, пытаясь доказать неславянское происхождение русских. Да, она есть. Её средняя частота у русских – примерно 14-20%. Но, как говорится, вся суть в деталях. Во-первых, география: максимальные концентрации N1c наблюдаются аккурат на севере европейской части России – в Архангельской, Вологодской, Костромской областях. То есть именно там, где исторически славянские колонисты наиболее плотно контактировали с местными финно-угорскими и, возможно, балтскими племенами. Чем дальше на юг, тем этот «северный след» становится всё менее заметным, уступая место R1a и I. Во-вторых, возраст и происхождение: сама по себе N1c – маркер очень древний, возникший ещё в каменном веке. Появился он, вероятно, где-то в Восточной Азии или Южной Сибири десятки тысяч лет назад. В Европу, включая и наш север, носители этой гаплогруппы пришли с волнами миграций задолго до того, как сформировались современные этносы, ещё в мезолите или неолите. У финнов, эстонцев, карелов, саамов, некоторых народов Поволжья, таких как удмурты и коми, и Сибири, например, у ненцев и нганасан, эта гаплогруппа действительно доминирует, являясь их характерным маркером. Но её наличие у русских, особенно в северных популяциях, – это не доказательство того, что русские – это «перекрашенные финны». Это лишь отголосок древнего соседства, генетическое свидетельство ассимиляции дославянского населения славянами. Представьте себе картину: славянские земледельцы, двигаясь на север и восток по рекам, встречают местные группы охотников и рыболовов – носителей N1c. Идёт обмен генами, жёнами, технологиями, но славянский генетический и культурный поток оказывается мощнее, он вбирает в себя местные компоненты, но не меняет своего основного направления. N1c у русских – это не более чем генетический след древнего соседа, а никак не основной компонент этноса.

Заглянем и на женскую линию наследования – митохондриальную ДНК (мтДНК), что передаётся строго от матери к детям. Картина та же: женский генофонд русских – типично европейский. Доминируют гаплогруппы H (примерно 40-45%), U (особенно её ветки U5, U4, U2), J, T, K – все те, что широко распространены по всей Европе от Ирландии до Урала. Никаких специфических «финно-угорских» или, упаси боже, «монгольских» маркеров в сколько-нибудь значимых количествах у русских женщин не обнаружено. Даже на севере, где по мужской линии прослеживается след N1c, женские линии остаются преимущественно общеевропейскими. Это ещё один аргумент против теорий о неевропейском происхождении: основной поток генов, сформировавших русский этнос, шёл с запада и юго-запада, из прародины славян в Центральной и Восточной Европе, а не из северных болот или восточных степей.

И наконец, решающий аргумент против мифов – полногеномные исследования, известные как autosomal DNA, анализирующие сотни тысяч маркеров по всему геному. Они дают самую полную и объективную картину генетических связей, детально проясняя этническую историю. Что же они показывают? Русские из центральных и южных регионов образуют плотный генетический кластер с белорусами, украинцами и поляками. Северные русские слегка смещены в сторону прибалтийских народов (литовцев, латышей) и некоторых финноязычных соседей (карелы, вепсы), что как раз и отражает ту самую ассимиляцию дославянского субстрата. Но даже северные русские остаются генетически гораздо ближе к другим славянам, чем к финнам или поволжским финно-уграм, таким как мордва, мари и удмурты. Дистанция же до монгольских, тюркских и прочих восточноазиатских популяций – весьма велика. Генетическая карта Европы не врёт: русские прочно занимают место в самом центре восточноевропейского славянского кластера. Никаких «финно-угорских морей», в которых растворились малочисленные славяне, или «монгольских океанов», поглотивших Русь, генетика не фиксирует. Она показывает основной славянский генетический поток, который в процессе своего движения на север и восток вобрал в себя некоторые компоненты соседних групп, но сохранил своё ядро и основной состав.

Лицо из прошлого: антропологический портрет русского человека

Генетика – это, конечно, фундамент, основа нации. Но что насчёт внешнего облика? Что с лицом? Ведь именно внешность, антропологические черты, часто становятся полем для самых диких спекуляций и построения теорий одна забористее другой. Стереотипы рисуют нам то хрестоматийного «русого парня» с васильковыми глазами а-ля Есенин, то, наоборот, приписывают русским некие «азиатские» или «финские» черты, указывая на пресловутую «скуластость», «курносость» или даже «эпикантус» – монгольскую складку века. Давайте же обратимся к антропологии – науке, которая с циркулем и линейкой измеряет, описывает и классифицирует физический тип человека, воссоздавая облик предков.

Масштабные антропологические экспедиции, начатые ещё при царе-батюшке и с размахом продолженные в советское время (особенно фундаментальны труды Виктора Бунака и его школы, которые буквально обмерили черепа и лица десятков тысяч русских крестьян по всей стране, от Смоленска до Архангельска), позволили создать подробнейший антропологический атлас. И вывод учёных, основанный на миллионах измерений и наблюдений, однозначен: русские антропологически принадлежат к кругу европеоидных популяций Центральной и Восточной Европы. Ни малейших оснований считать их «финно-уграми», «уральцами» или «евразийцами» с заметной монголоидной примесью строгая наука антропология не находит.

Каков же среднестатистический антропологический облик русского человека, если попытаться его описать? Это европеоид с умеренно широким или средним по ширине лицом, средним или высоким переносьем (никакой «приплюснутости»!), ортогнатным профилем, то есть лицо не выступает вперёд, умеренным или слабым выступанием скул – никакой патологической «скуластости», характерной для монголоидов! Пигментация кожи, глаз и волос преимущественно светлая или средняя: преобладают светло-русые, русые, тёмно-русые волосы, серые, голубые, серо-зелёные глаза. Конечно, встречаются и брюнеты с карими глазами, особенно на юге, но они не составляют большинства. Форма головы, или черепной указатель, варьируется от мезокефалии (среднеголовости) до умеренной брахикефалии (короткоголовости); чистая долихокефалия (длинноголовость), характерная для скандинавов, встречается реже. Рост бороды и усов, а также прочей растительности на теле – от умеренного до сильного, что типично для большинства европейских популяций.

Разумеется, на бескрайних просторах России существует антропологическое разнообразие. Это не изолированный остров. Учёные, вслед за Бунаком, выделяют несколько основных антропологических комплексов, или типов, которые плавно перетекают друг в друга:

1. Ильменско-белозерский (он же валдайский) тип: Преимущественно светлая пигментация на северо-западе – в Новгородской, Псковской, Ленинградской областях. Характеризуется самой светлой пигментацией, часто более узким и высоким лицом, прямым или вогнутым профилем спинки носа, иногда ослабленным ростом бороды и некоторой уплощённостью лица. Именно этот тип чаще всего пытаются связать с «финским влиянием». Однако его черты, кроме, возможно, слабого роста бороды, вполне укладываются в рамки североевропейских европеоидных типов и могут объясняться как древними контактами со славянизированными балтскими племенами (кривичи), так и частичной ассимиляцией северных финно-угров (весь, чудь) в процессе славянской колонизации этих земель. Важно подчеркнуть: даже здесь ключевые европеоидные маркеры сохраняются, а специфические лапоноидные или уральские черты, такие как резкая брахикефалия, низкое и широкое лицо, эпикантус, практически отсутствуют. Это не «финны», а самобытный северный вариант восточных славян.
2. Восточноевропейский (он же среднерусский, или рязанский) тип: Центральная Россия, самый распространённый тип, охватывающий области от Верхней Волги до Оки. Это тот самый «средний», эталонный вариант: умеренная пигментация (преобладают русые волосы, смешанные оттенки глаз – серые, серо-голубые, серо-зелёные), мезо- или суббрахикефалия, лицо средней высоты и ширины, прямой профиль носа, умеренный рост бороды. Этот тип демонстрирует максимальное сходство с антропологическими типами других восточных славян – белорусов (полесский тип) и украинцев (центральноукраинский тип), а также западных славян, например, поляков. Это ядро, вокруг которого и сформировался антропологический облик великорусского народа.
3. Степной (он же дон-сурский, или пензенский) тип: Характерен для южных и юго-восточных окраин русского ареала – Рязанской, Пензенской, Тамбовской, Воронежской областей. Отличается несколько более тёмной пигментацией (чаще встречаются тёмно-русые и даже тёмные волосы, карие глаза), тенденцией к брахикефалии, чуть более широким и низким лицом, иногда более сильным ростом бороды. Его формирование – результат сложной и бурной истории лесостепной зоны, где славяне (вятичи, северяне) взаимодействовали как с древним ираноязычным субстратом, то есть потомками скифов и сарматов, так и с более поздними тюркскими кочевниками, такими как печенеги, половцы, татары, а также испытали влияние миграций с юга, с Украины. Но и здесь мы остаёмся строго в рамках европеоидной расы, без какой-либо значимой монголоидной примеси.

Важно постоянно помнить: все эти типы – лишь локальные вариации внутри единого восточноевропейского антропологического пространства большой европеоидной расы. Различия между ними невелики и носят плавный, клинальный характер, то есть признаки меняются постепенно от региона к региону. Они не больше, чем различия между жителями Баварии и Саксонии в Германии, или Прованса и Нормандии во Франции. Никаких резких антропологических границ, разделяющих русский народ на какие-то отдельные «расы» или «подрасы», наука не знает.

А где же монголоидность, которой нас так любят пугать всякие доброхоты? Антропологические экспедиции с лупой искали её следы и… не нашли. Признаки, характерные для монголоидной расы – эпикантус (та самая «монгольская складка» у внутреннего угла глаза), резкая уплощённость лица и переносья, лопатообразная форма внутренних резцов, жёсткие прямые чёрные волосы, – у русских встречаются крайне редко, на уровне статистической погрешности, не чаще, чем у немцев, французов или англичан. Даже в тех северных популяциях, где генетика фиксирует небольшой след древних контактов с носителями N1c, антропологически люди остаются типичными северными европеоидами. Миф о «поскреби русского – найдёшь татарина» с точки зрения антропологии – это даже не миф, а просто дурной анекдот. Монгольское нашествие XIII века, как мы увидим дальше, прошло по русской земле огнём и мечом, но не оставило сколько-нибудь заметного отпечатка на лицах потомков тех, кто его пережил.

То же самое касается и мифических «финно-угорских» черт. Да, некоторые северные русские группы, например, поморы, проявляют определённое антропологическое сходство со своими соседями – карелами или вепсами, что совершенно естественно при многовековом соседстве и частичной ассимиляции. Но в целом русский антропологический тип чётко отличается от классических вариантов уральской расы, к которой относятся ханты, манси, часть коми, марийцев, удмуртов. Уральская раса характеризуется специфическим сочетанием европеоидных и монголоидных признаков: более широкое и низкое лицо, вогнутая спинка носа, иногда эпикантус, особая структура волос. Русские – это не «уральцы», не «лапоноиды». Русские – это типичные представители восточноевропейского варианта большой европеоидной расы.

Представьте себе, что вы перенеслись на средневековое русское торжище где-нибудь в Новгороде или Суздале. Вы увидите толпу людей с самыми разными лицами – светловолосых и русых, голубоглазых и сероглазых, с прямыми носами и с «картошкой». Но это будет узнаваемое разнообразие европейских лиц. Лица людей, чьи предки пришли с запада, из славянского мира, освоили бескрайние просторы Восточно-Европейской равнины, смешались с местными балтскими и финно-угорскими племенами, но сохранили свой основной антропологический облик, свою европеоидную суть, унаследованную от славянских пращуров.

Язык мой – друг мой? Лингвистические баталии и славянская основа

Язык – это не просто система знаков для передачи информации. Это отражение менталитета народа, его коллективная память, культурный код. И если генетика с антропологией в унисон говорят о славянских корнях русских, то что же скажет лингвистика, эта строгая дисциплина, знающая толк в родстве слов и грамматических конструкций? Может, именно здесь, в словесных дебрях, кроется та самая «финно-угорская» или «тюркская» составляющая, способная поколебать теорию славянского единства?

Спокойно, граждане, расходимся, никаких сенсаций тут нет. Вердикт сравнительно-исторического языкознания, этой лингвистической экспертизы, однозначен: русский язык – полноправный член восточной группы славянских языков, которые, в свою очередь, входят в большую и почтенную индоевропейскую языковую семью. Его ближайшие родственники, с носителями которых можно объясняться почти без переводчика, – белорусский и украинский. Вместе они образуют восточнославянскую подгруппу, имеющую общего и вполне реального предка – древнерусский язык, на котором говорили и писали во времена Киевской Руси от Новгорода до Киева. А если копнуть ещё глубже, на пару тысячелетий, мы доберёмся до праславянского языка – гипотетического прародителя всех славянских языков: восточных, западных (польский, чешский, словацкий, лужицкие) и южных (болгарский, македонский, сербский, хорватский, словенский).

Вся фундаментальная структура русского языка – от звуков до построения фраз – является славянской. Фонетика (набор звуков, правила их чередования и сочетания), морфология (сложная система склонений существительных и прилагательных с её шестью падежами, разветвлённая система спряжения глаголов с её временами, видами и наклонениями), базовые принципы синтаксиса (порядок слов, способы связи слов в предложении), и, конечно же, корнеслов – основная, базовая лексика, обозначающая ключевые понятия бытия (родство: мать, отец, брат, сестра, сын, дочь; части тела: голова, рука, нога, сердце, глаз, ухо; природные явления: вода, земля, небо, солнце, огонь, лес; простые действия: быть, жить, дать, взять, идти, говорить, видеть, слышать) – всё это находит прямые и регулярные соответствия в других славянских языках и уверенно реконструируется для праславянского состояния. Сравните элементарные слова, известные каждому славянину с детства: голова (рус.) – галава (бел.) – голова (укр.) – głowa (пол.) – hlava (чеш.) – glava (серб.); три (рус.) – тры (бел.) – три (укр.) – trzy (пол.) – tři (чеш.) – tri (серб.). Этот список можно продолжать до бесконечности. Это не случайные совпадения, а строгая система фонетических и грамматических закономерностей, доказывающая общее происхождение и непрерывность языковой традиции на протяжении тысячелетий.

«Но позвольте!» – воскликнет какой-нибудь въедливый оппонент, начитавшийся сомнительных публикаций. – «А как же финно-угорские заимствования? Разве их наличие не доказывает...?» Доказывает. Доказывает ровно то, что славяне веками жили бок о бок с финно-угорскими народами и, естественно, как любые соседи, обменивались словами. Да, в русском языке насчитывается несколько сотен (по разным оценкам, от 200 до 500, не больше) лексем, пришедших из финно-угорских языков. Это ничтожно мало на фоне сотен тысяч слов общего словарного запаса! И что это за слова? В основном – термины, связанные со спецификой северной природы, фауны, быта, реалиями тех мест, где происходили наиболее интенсивные контакты. Классические примеры, известные со школы, – это пурга, тундра, тайга (хотя для «тайги» предполагают и тюркское происхождение), а также морж, нерпа, сёмга, навага, ряпушка, камбала. Знаменитые пельмени – предмет давних споров этнографов и лингвистов, но их финно-угорская этимология выглядит весьма правдоподобно. Возможно, даже слово собака пришло оттуда, хотя на этот счёт имеются и другие гипотезы. Сюда же относятся многочисленные топонимы и гидронимы – названия рек, озёр, местностей, – особенно на севере и в центре России, оканчивающиеся на характерные финно-угорские форманты -ва, -га, -ма, -кса, -ега, -ома: Москва (спорно, но возможно), Нева, Онега, Ладога, Протва, Сылва, Кострома, Вохма, Векса, Пинега и тысячи их.

Однако наличие заимствований – это нормальное явление для любого живого языка, контактирующего с другими. Английский язык буквально насыщен французскими и латинскими словами (до 60% лексики!), но никому в здравом уме не приходит в голову называть англичан «офранцуженными римлянами» или считать английский язык романским. Немецкий язык впитал массу слов из латыни, французского, итальянского, славянских языков. Французский – из германских (языка франков), галльского, латыни. Русский язык, помимо финно-угорских, заимствовал тысячи слов из греческого (через церковнославянский и напрямую), латыни, тюркских языков (о них речь впереди), германских (немецкого, голландского, шведского), романских (французского, итальянского), английского... Заимствования обогащают язык, делают его выразительнее, но они не меняют его основной структуры. Несколько сотен финно-угорских слов на фоне десятков тысяч исконно славянских и индоевропейских корней – это лишь свидетельство древнего соседства и культурного обмена, но никак не основа для пересмотра генетической классификации языка. Это всё равно что по наличию в рецепте щепотки имбиря утверждать, что блюдо принадлежит к азиатской кухне.

Попытки же представить русский язык как некий «креольский язык», возникший на финно-угорском субстрате, то есть когда неславянское население массово переходило на славянский язык, но сохранило в нём черты своего родного языка, как это было, например, с языками Карибского бассейна, опровергаются лингвистическими фактами. Грамматическая структура русского языка остаётся последовательно и типично славянской. Никаких серьёзных, системных следов финно-угорского влияния на русскую морфологию (падежи, спряжения) или синтаксис (порядок слов, построение фраз) лингвисты не обнаруживают. Те немногие явления, которые иногда пытаются выдать за «финно-угорский субстрат», например, знаменитое аканье – неразличение 'о' и 'а' в безударных слогах, или особенности употребления некоторых предлогов и падежей в северных говорах, либо имеют убедительные внутриславянские объяснения (результат внутреннего развития языка или влияния других славянских диалектов), либо являются спорными, локальными и не затрагивают ядро языковой системы. Настоящие креольские языки, возникшие на неродном субстрате, демонстрируют радикальное упрощение и перестройку грамматики – ничего подобного в русском языке и близко нет. Он сохранил всю сложность и архаичность славянской грамматической системы.

Аналогичная ситуация и с тюркскими (в том числе «монгольскими» или «татарскими») заимствованиями. Да, эпоха Золотой Орды, а затем длительное соседство и взаимодействие с Казанским, Астраханским, Крымским ханствами, Ногайской Ордой и другими тюркскими народами оставили заметный след в русской лексике. Тюркизмов в русском языке даже больше, чем финно-угризмов – их насчитывается несколько сотен, возможно, до полутора-двух тысяч. Это слова, связанные со сферами управления (например, казна, деньга (изначально 'беличья шкурка'), таможня, ямщик, ярлык, баскак), военного дела (такие как богатырь (этимология сложная, но тюркское влияние несомненно), караул, есаул, колчан, булава, атаман), торговли (базар, барыш, арбуз, изюм, товар), быта (лошадь (которое почти вытеснило общеславянское конь в основном значении), сарай, кафтан, штаны, башмак, сундук, утюг, карандаш, чугун, кирпич). Но опять же, это исключительно лексические заимствования. Они обогатили словарный состав, но не затронули фонетический строй (кроме, возможно, некоторых интонационных особенностей в южных говорах) и, самое главное, грамматическую структуру языка. Русский язык не превратился в тюркский или какой-то «славяно-тюркский» гибрид. Он остался стопроцентно славянским языком, который охотно впитывал полезные или просто модные слова от своих соседей и партнёров, будь то греки, тюрки, немцы или французы, но своей основной структуры – славянской грамматики и корнеслова – не менял.

Представьте себе русский язык как сложное сооружение. Его фундамент, несущие конструкции, основные элементы – всё это прочное, исконно славянское, возведённое по праславянским и древнерусским образцам. А заимствования – это элементы отделки, предметы обстановки, детали, привнесённые из разных культур и эпох. Греческие книги, тюркские термины управления, немецкие технические понятия, французские светские обороты, английские слова из мира технологий... Всё это делает язык богаче, разнообразнее, интереснее, но не меняет его основной структуры и принадлежности.

Финно-угорский след: соседи, а не предки

Итак, три основных направления исследований – генетика, антропология и лингвистика – согласно указывают: русские – это славяне, неотъемлемая часть европейского славянского мира. Но откуда же тогда с завидной регулярностью появляется навязчивый миф о «финно-угорском происхождении»? И какова была реальная, а не вымышленная, роль финно-угорских народов в сложном процессе формирования русского этноса?

Миф этот имеет давнюю историю и подпитывается из разных источников. Отчасти его корни – в реальных исторических процессах, которые, будучи неверно истолкованы или сознательно искажены, и породили эту теорию. Когда славянские племена – ильменские словене с северо-запада, кривичи из верховьев Волги, Днепра и Западной Двины, вятичи с Оки – в VI-IX веках нашей эры начали своё великое расселение по просторам Восточно-Европейской равнины, они пришли не в безлюдную пустыню. Здесь, в густых лесах и у рек, уже жили люди – различные балтские племена, например, голядь, и, в особенности, финно-угорские: меря в междуречье Волги и Оки, в районе будущих Ростова, Суздаля, Ярославля; мурома на нижней Оке; мещера южнее, в лесостепи; весь у Белого озера; чудь заволочская дальше на север и восток. Эти племена, потомки древнего неолитического населения лесной зоны, занимали обширные территории, жили охотой, рыболовством, примитивным подсечно-огневым земледелием и бортничеством.

Славянская колонизация этих земель, вопреки позднейшим мифам о геноциде, носила преимущественно мирный характер. Славяне, обладавшие более развитым пашенным земледелием, приносили с собой более высокую материальную культуру и более сложную социальную организацию. Они селились по берегам рек, удобным для землепашества, основывали новые деревни и городища, часто по соседству с финно-угорскими поселениями. Начался долгий, растянувшийся на столетия, процесс взаимодействия, симбиоза, культурного обмена и, в конечном итоге, постепенной ассимиляции местного населения славянскими пришельцами. Фино-угорские племена, как правило, менее многочисленные, стоявшие на более ранней стадии общественного развития (у многих ещё сохранялся родо-племенной строй) и не имевшие прочной политической организации, постепенно втягивались в орбиту формирующегося славянского мира. Они перенимали славянский язык – язык более многочисленного, экономически и политически доминирующего населения, более совершенные орудия труда и методы хозяйствования, элементы материальной и духовной культуры, а после Крещения Руси – и православную веру, которая стала мощным объединяющим фактором. Этот процесс не был одномоментным актом, он шёл медленно, поколение за поколением. Ещё в XI-XII веках «Повесть временных лет» упоминает мерю, мурому, весь, чудь как отдельные племена, платящие дань Руси. Но постепенно их имена исчезают со страниц летописей, они растворяются в растущем массиве русского (тогда ещё древнерусского) народа, оставляя после себя лишь названия рек и озёр да некоторые гены в северных популяциях.

Именно этот исторический факт – ассимиляция местных финно-угорских племен славянами – и стал той почвой, на которой вырос миф о «финно-угорском происхождении» русских. Некоторые историки и публицисты, особенно в XIX веке, когда в Европе расцвёл национализм и начались лихорадочные поиски «истинных корней» каждого народа, выдвинули теорию. Суть её сводилась к тому, что славянских переселенцев было не так уж много, эдакий тонкий слой аристократии и дружинников, а основную массу населения Древней Руси, особенно на северо-востоке (будущем ядре Московского государства), составили местные финно-угорские племена, которые просто переняли славянский язык и культуру, став «русскими». Эта теория, с одной стороны, льстила национальному самолюбию некоторых финно-угорских интеллигентов («мы – коренные, а русские – это мы, только говорящие по-славянски»), а с другой – активно использовалась в политических целях оппонентами России, например, польскими историками, стремившимися «доказать», что русские – это не настоящие славяне, а некий гибридный, полуазиатский народ, чуждый Европе и её ценностям. Удобная теория, что и говорить.

Однако вся совокупность современных научных данных – археологических, генетических, лингвистических, антропологических – убедительно опровергает эту упрощённую и политически ангажированную схему.

• Археология рисует картину довольно массовой и интенсивной славянской миграции. Начиная с VI-VII веков, характерные славянские археологические культуры (пражско-корчакская, пеньковская, колочинская, а затем культура длинных курганов псковских кривичей, культура сопок ильменских словен, роменско-борщевская культура северян и вятичей) быстро распространяются по Восточно-Европейской равнине, занимая ключевые речные бассейны. Материальная культура Древней Руси IX-XIII веков – тип жилищ (полуземлянки и наземные срубы), формы керамики, набор орудий труда, виды украшений (особенно характерные височные кольца, разные у каждого племени) – носит ярко выраженный славянский характер. При этом она включает в себя местные, субстратные элементы, особенно в погребальном обряде, где смешивались славянское трупосожжение и местное трупоположение, и некоторых видах орнамента. Археологи наблюдают, как на смешанных славяно-финских поселениях финно-угорская лепная керамика постепенно вытесняется славянской гончарной, как меняются типы жилищ и погребальный обряд – всё это свидетельства постепенной аккультурации и ассимиляции, где славянский элемент явно доминировал.
• Генетика, как мы уже подробно разобрали, подтверждает абсолютное доминирование славянских по происхождению гаплогрупп (R1a и I) в русском генофонде. Финно-угорский маркер N1c присутствует, особенно на севере, но его доля (14-20%) явно указывает на ассимиляцию меньшинства большинством, а не наоборот. Если бы финно-угры составляли основу населения, генетическая картина была бы совершенно иной, с преобладанием N1c, как у современных финнов или удмуртов.
• Лингвистика, как было показано, указывает на минимальное влияние финно-угорского субстрата на грамматический строй и основной словарный фонд русского языка. Массовый переход неславянского населения на славянский язык неизбежно оставил бы гораздо более глубокие следы в его структуре, как это видно на примере многих креольских языков мира. Сотни заимствованных слов – это норма для языковых контактов, а не признак смены языковой основы этноса.
• Топонимика, наука о географических названиях, действительно фиксирует густую сеть финно-угорских названий рек, озёр и некоторых местностей на территории исторического расселения русских, особенно гидронимов. Это бесценное свидетельство о народах, живших здесь до славян, их языковой памятник. Но само по себе сохранение древних гидронимов – явление универсальное при смене этносов. Завоеватели или переселенцы часто сохраняют уже существующие названия крупных водных объектов, которые трудно переименовать (попробуй переименуй Волгу!), но дают свои, новые, названия своим поселениям. Так было везде: в Англии полно кельтских названий рек (Темза, Северн), во Франции – галльских (Сена, Луара), в Испании – иберских и кельтских. Это говорит о том, кто жил здесь раньше, но не о том, кем являются нынешние жители. Наличие финно-угорских топонимов подтверждает факт ассимиляции, но не ставит под сомнение славянскую принадлежность ассимиляторов.

Таким образом, научная картина выглядит следующим образом: финно-угорские народы были важными северными и восточными соседями восточных славян. Они внесли определённый, хотя и не решающий, вклад в формирование антропологического типа (особенно северных русских) и культуры русского народа через процесс многовековой ассимиляции. Но они не были его предками или основной составляющей. Русские – это потомки славянских племён, пришедших с запада и юго-запада, освоивших огромные пространства Восточно-Европейской равнины и постепенно включивших в свой состав часть местного балтского и финно-угорского населения. Финно-угорский след – это не более чем след древнего соседа, оставившего память о себе в генах северян, в нескольких сотнях слов и в названиях рек и озёр, но не сумевшего изменить глубинную славянскую суть русского народа.

Тень Чингисхана: мифы о монгольском иге и «поскреби русского»

Если с «финно-угорской угрозой» русскому славянству наука, кажется, разобралась довольно уверенно, отправив её в архив истории, то есть ещё один устойчивый миф, который с завидным упорством кочует по страницам псевдоисторических опусов и будоражит умы – миф о Чингисхане и оставленном им «наследии». Укоренилось представление о решающем монгольском (или, как чаще говорили раньше, татаро-монгольском) влиянии на генофонд, антропологию и даже саму ментальность русского народа. Квинтэссенцией этой идеи стала крылатая фраза, которую приписывают кому угодно – от Наполеона и Бисмарка до маркиза де Кюстина и даже Ленина (хотя никто из них её, скорее всего, не говорил): «Поскреби русского – найдёшь татарина». Смысл прозрачен: два с половиной века монгольского ига (XIII-XV вв.) не прошли бесследно, кровь степных завоевателей щедро смешалась с кровью покорённых славян, и современные русские – это уже не совсем европейцы, а некие «евразийцы», гибридный народ, в жилах которого течёт немалая доля азиатской крови, а в душе живёт наследие Орды с её деспотизмом и рабской покорностью.

Звучит, конечно, эффектно и драматично. Сразу представляются бескрайние степи, пыль из-под копыт монгольской конницы, горящие русские города, смешение народов в гигантском историческом котле... Но суровая историческая и научная реальность, как это часто бывает, оказывается куда прозаичнее, сложнее и, увы для любителей сенсаций, совершенно не подтверждает эту картину.

Да, было вторжение войск Батыя, внука Чингисхана, в 1237-1241 годах. Оно было внезапным, жестоким и разрушительным. Многие русские города (Рязань, Владимир, Суздаль, Киев и десятки других) были взяты штурмом, разграблены и сожжены дотла, значительная часть населения погибла или была уведена в рабство («полон»). Да, русские княжества, ослабленные бесконечными междоусобицами, потерпели сокрушительное поражение и были вынуждены признать над собой верховную власть монгольских ханов, став частью гигантской Монгольской империи, а затем её западного улуса – Золотой Орды со столицей в Сарае на Нижней Волге. Русские князья должны были ездить в Орду за «ярлыком» – ханской грамотой, подтверждающей их право на княжение (хотя могли и не подтвердить, а то и вовсе казнить), платить тяжёлую дань, именуемую «выходом», поставлять воинов для ордынских походов. Эта система зависимости, с периодами усиления и ослабления, просуществовала около 240 лет, до знаменитого Стояния на реке Угре в 1480 году, когда великий князь Московский Иван III окончательно прекратил подчинение Орде.

Однако сам характер этой зависимости принципиально отличался от, скажем, римского завоевания Галлии, британского владычества в Индии или османского ига на Балканах. Монголы, по крайней мере в отношении Руси (в отличие, скажем, от Средней Азии или Китая), не ставили своей целью прямую аннексию земель, их колонизацию и включение в состав своей кочевой империи на равных правах с другими улусами. Их интересовали прежде всего регулярное получение дани (деньги, меха, рабы) и обеспечение политической лояльности русских князей, недопущение их объединения и усиления. На Руси не было создано монгольской администрации, не было постоянных монгольских гарнизонов (за исключением, возможно, отдельных коротких периодов или пограничных зон). Управление оставалось в руках русских князей, которые сохраняли свои династии, дворы, дружины, законы, такие как «Русская Правда». Административная, правовая, и, что особенно важно, религиозная системы Руси не были разрушены или заменены монгольскими. Более того, православная церковь, проявив изрядную гибкость и прагматизм, умудрилась получить от ханов охранные грамоты (ярлыки), освобождавшие её от дани и подтверждавшие её права и привилегии. Ханы, будучи язычниками, а затем мусульманами, но при этом людьми неглупыми, понимали, что церковь – важный инструмент влияния на население, и предпочитали иметь её на своей стороне, а не провоцировать религиозные войны.

Каковы же были реальные контакты между основной массой русского населения и собственно монголами, или, как их чаще называли на Руси и в Европе, татарами? Этот этноним стал собирательным для всего пёстрого тюрко-монгольского населения Золотой Орды, где собственно монголов было меньшинство. Контакты эти были весьма ограниченными и в основном носили служебный или конфликтный характер. Это были: унизительные поездки князей, бояр и церковных иерархов со свитой в Сарай за ярлыками или для решения спорных вопросов, часто с риском для жизни; периодические набеги ордынских отрядов для сбора дани (особенно в ранний период, позже сбор дани был часто отдан на откуп русским князьям, что, кстати, способствовало возвышению Москвы) или карательных экспедиций против непокорных князей, таких как «Дюденева рать» или «Неврюева рать»; деятельность ханских чиновников-баскаков, контролировавших сбор дани и княжескую администрацию, хотя они существовали не на всей территории и не весь период ига; торговые связи по Волжскому пути, в основном через русских и восточных купцов; служба отдельных русских ремесленников (оружейников, ювелиров) или воинов при ханском дворе, часто в качестве заложников или пленных. Но никакого массового переселения ордынцев на Русь, смешанных браков в широких масштабах, совместного проживания в одних поселениях не происходило. Орда оставалась внешним, иноверным и инокультурным сюзереном, а не интегральной частью русского общества. Степь и Лес жили по своим законам, разделённые не только географически, но и культурно, религиозно, ментально. Браки между знатью случались, но были единичными и политически мотивированными. О массовом смешении простого народа и речи быть не могло – этому препятствовали и религия, и образ жизни, и взаимная враждебность.

Что же говорит по этому поводу беспристрастная генетика? Она наносит решительный удар по мифу о значительном монгольском вкладе в русский генофонд. Генетические маркеры, характерные для монгольских, тюркских и других восточноазиатских и центральноазиатских популяций (например, гаплогруппы C и Q по Y-хромосоме, специфические линии мтДНК), у русских встречаются с исчезающе малой частотой – как правило, не более 1-2% в сумме. Это уровень генетического фона, который может объясняться как древними контактами ещё домонгольской эпохи, например, со скифо-сарматским миром, имевшим и восточные связи, так и более поздними миграциями или случайным дрейфом генов на огромных просторах. Никаких следов массового притока «монгольской» или «татарской» крови в русский генофонд в XIII-XV веках генетические исследования не обнаруживают. Полногеномные исследования подтверждают: генетический ландшафт русских практически не изменился за последнюю тысячу лет, и монгольское завоевание не оставило на нём сколько-нибудь заметного следа. Так что пресловутое «скрести русского» в поисках «татарина» с точки зрения генетики – занятие абсолютно бесперспективное. Под слоем исторических мифов и пропагандистских клише обнаружится всё тот же восточный славянин, генетически неотличимый от своих предков домонгольской эпохи и близкородственный своим западным и южным славянским соседям.

Антропология подтверждает выводы генетики: никаких свидетельств «монголизации» физического типа русских она не находит. Как уже подробно говорилось выше, антропологический тип русских остаётся устойчиво европеоидным, без заметной монголоидной примеси. Истории о том, что, мол, монголы «испортили» чистый славянский тип, привнеся скуластость, раскосость или тёмную пигментацию, – это не более чем досужие вымыслы дилетантов или злонамеренные инсинуации, не имеющие под собой ни малейшей научной основы. Если бы смешение было массовым, это неизбежно отразилось бы на средних антропологических показателях (ширине лица, высоте переносья, частоте эпикантуса и т.д.), чего мы не наблюдаем.

Безусловно, нельзя отрицать огромное, во многом негативное, влияние монгольского владычества на русскую историю, политику, экономику и культуру. Завоевание привело к колоссальным людским и материальным потерям, затормозило экономическое и культурное развитие страны на десятилетия, если не столетия, способствовало её некоторой изоляции от Западной Европы (хотя и не полной, контакты с Ганзой, Литвой, Польшей сохранялись). Необходимость платить дань и постоянно оглядываться на Орду стимулировала процесс централизации русских земель вокруг Москвы, которая оказалась наиболее удачливой и прагматичной в собирании «русского улуса» Золотой Орды, часто действуя руками самих татар против своих конкурентов. Московские князья во многом переняли и адаптировали ордынские методы управления, сбора налогов (ямская служба, система податей), организации войска, что способствовало укреплению самодержавной власти и формированию особого типа государственности. Ордынское влияние оставило след и в языке – те самые тюркские заимствования в административной, военной, торговой лексике, – и в некоторых обычаях, например, в одежде и вооружении. Возможно, оно отразилось и в определённых чертах национального характера; это спорный вопрос, обсуждаемый историками и философами, включающий такие аспекты, как склонность к подчинению сильной власти, коллективизм, фатализм и прочее. Но всё это было влияние политическое, экономическое, культурное, институциональное – но никак не демографическое или генетическое. Русь была покорена, платила дань, страдала от набегов, но не была ассимилирована или колонизирована Ордой. Она сумела, пусть и с огромными потерями, сохранить свою этническую, религиозную и культурную идентичность.

Миф о «татарине», сидящем глубоко внутри каждого русского, – это удобный идеологический инструмент для тех, кто хочет представить Россию как нечто извечно чуждое Европе, как «азиатчину», прямую наследницу деспотической Орды. Это попытка вычеркнуть русских из европейской семьи народов, объяснить их историю и политику некими врождёнными «ордынскими» комплексами, склонностью к рабству, якобы унаследованными от Чингисхана и Батыя. Но вся эта конструкция, построенная на домыслах, фобиях и русофобии, опровергается при столкновении с фактами генетики, антропологии и серьёзной исторической науки. Русские – европейский народ со славянскими корнями и сложной, драматичной историей, в которой был и тяжёлый период зависимости от Золотой Орды. Но эта зависимость, при всём её многогранном влиянии, не изменила их глубинной генетической, антропологической и культурной природы. Тень Чингисхана, безусловно, легла на русскую историю, оставив глубокие шрамы, но она не смогла изменить основную славянскую идентичность народа.