Законы социальные и их отношение к законам естественным с точки зрения диалектического материализма

Исторический материализм и другие направления социологии

Особое положение занимает в социологии теория Маркса. Все направления натуралистической социологии являются различными разветвлениями той позитивистской социологии, основные начала которой впервые систематизировал Конт. Напротив, теория Маркса возникла совершенно независимо от Конта. Сам Маркс ознакомился со взглядами последнего уже в то время, когда его собственное миросозерцание окончательно оформилось. Причём, по собственному признанию Маркса, Конт, о котором «англичане и французы подняли такой шум», произвёл на него довольно жалкое впечатление, «по сравнению с Гегелем». И в последующей научной деятельности Маркса никакого влияния идей Конта незаметно. Впрочем, известного сродства между марксизмом и контизмом отрицать не приходится. Оба течения имеют, по крайней мере, некоторых общих предков. Таким общим родоначальником является, например, Сен-Симон. Учитель Конта, оказавший огромное влияние на всё миросозерцание последнего, Сен-Симон может по справедливости считаться в то же время одним из крупнейших предшественников исторического материализма. Точно так же огромное влияние оказали на всю контовскую и после-контовскую социологию «социальные фрики» XVIII века. Но к числу их принадлежали и Гольбах, и Гельвеций, и другие французские материалисты, которые, как известно, занимают видное место и среди родоначальников марксизма. Таким образом, оба течения, и марксизм и контизм, возникли на основе англо-французской социально-политической философии конца XVIII и начала XIX столетий. Но теория Маркса имеет ещё и других прародителей, стоящих совершенно в стороне как от Конта, так и после-контовской социологии. Маркс, как известно, прошел школу идеалистической немецкой философии.

«Мы,

— писал Энгельс, —

ведём свое начало не только от Оуэна, Фурье и Сен-Симона, но и от Канта, Фихте и Гегеля. Марксизм явился философским синтезом, в котором слились два противоположные русла, по которым шло развитие социологической мысли. В нём материалистические элементы англо-французской философии каким-то образом сочетались с тем новым, что было внесено в общественную науку немецким идеализмом».

Перед нами встаёт вопрос: как отразились на теории Маркса те разнородные влияния, под которыми она возникла. Какой отпечаток наложило на неё влияние англо-французской социально-политической философии, с одной стороны, и классического немецкого идеализма — с другой. Как вообще был возможен и в чём выразился философский синтез Маркса.

По этому вопросу в литературе как в марксистской, так и в не-марксистской, посвящённой критике марксизма, мы находим самые разнообразные суждения. Причём мы можем заметить два основных воззрения. Одно из них разделялось, до последнего времени, большинством критиков теории Маркса, а также и некоторыми из её сторонников. Сводится оно к следующему.

Маркс, совершив путь от идеализма к материализму, окончательно отряхнул от своих ног прах всего, что напоминало об его юношеском увлечении идеализмом. Он вернулся к тому кругу материалистических идей, который давался англо-французской философией, и всецело перешёл в плоскость последней. Следы гегельянства если и сохранились в его теории, то носят более внешний характер. Они сказываются лишь в манере изложения Маркса, в его склонности «кокетничать» с гегельянской терминологией, также в отдельных оборотах мысли, но и только. Основные же предпосылки исторического материализма всецело ведут своё начало от Сен-Симона, французских материалистов и т. н. Теория Маркса является с такой точки зрения не более как разновидностью натуралистической социологии. Её методологические исходные пункты в основном те же, что и у Конта и его последователей. Причём делаются даже попытки связать теорию исторического материализма с каким-либо отдельным направлением натуралистической социологии. Чаще всего её рассматривали как разновидность теории факторов, как теорию экономического фактора. Подобное понимание было широко распространено, особенно в кругах английских, итальянских и французских социалистов, то есть в тех странах, где англо-французский позитивизм достиг наибольшего развития. На основе такого понимания строилась обыкновенно критика исторического материализма. Маркс, утверждали критики, чрезмерно преувеличил значение «экономического фактора», то есть «материальных интересов» человека. Он забыл о том, что наряду с «экономическими» имеются и другие мотивы, управляющие поведением людей. Утверждение, что социология должна базироваться исключительно на «экономике», полагает, например, проф. Зелигман, не выдерживает критики, «по той простой причине, что экономика имеет дело с одним только видом общественных отношений; в действительности же существует столько видов общественных отношений, сколько имеется общественных потребностей, мы имеем не только экономические потребности, но и правительственные, религиозные, правовые, политические и много других»[1].

Если одни писатели превращали теорию исторического материализма в разновидность индивидуально-психологического направления, то другие пытались сблизить её с биологическим направлением. Такую попытку предпринял итальянский социолог Энрико Ферри. В своей книжке «Дарвин — Спенсер — Маркс» Ферри пытался доказать, что теория Маркса представляет собой простой логический вывод из естественно-научных воззрений Дарвина и Спенсера. Более осторожен в своих выводах, чем Ферри, однако в общем следует тому же пути и немецкий исследователь Людвиг Вольтман. Вольтман также стремится подвести под социологическую теорию Маркса «твёрдый, биологический фундамент».

«Главная цель моего исследования,

— говорит он, —

найти для дарвиновской теории и для социологической теории Маркса общее биологическое основание».

«Чтобы уразуметь прогресс человеческой культуры,

— замечает он в другом месте, —

необходимы кроме экономических и другие понятия, заимствованные у физиологии и общей биологии, понятия, дифференцирования, приспособления и наследственности»[2].

При таком истолковании теории Маркса, как разновидности натуралистической социологии, возникает одна трудность. Как быть тогда с диалектическим методом? По собственному признанию Маркса, он заимствовал его у Гегеля, т. е. у идеалистической философии, и восполнил им односторонность старого материализма. Напротив, вся контовская и после-контовская социология никакому серьёзному влиянию Гегеля не подвергалась. Следовательно уже в самом методе Маркса заложено коренное отличие его теории от англо-французского позитивизма. Но и это затруднение не показалось непреодолимым. Так, видный социолог профессор Келлес-Крауз в своей статье «Марксизм и позитивизм» пытается отметить ряд черт сходства между марксизмом и контизмом. В статье этой Келлес-Крауз приходит к выводу, что между историческим материализмом и контовской социологией нет глубоких принципиальных различий в методологических исходных пунктах. Маркс лишь дальше и последовательнее развил то, к чему уже подошёл Конт.

«Только марксистская социология,

— говорит Келлес-Крауз, —

даёт нам возможность избегнуть противоречий, только она доводит позитивизм последовательно до конца даже против самого Огюста Конта»[3].

В другой своей статье Келлес-Крауз высказывается даже в том смысле, что тот факт, что гегельянство явилось исторической предпосылкой марксизма, является в значительной мере исторической случайностью.

Марксизм с таким же успехом, если не с бо́льшим, мог бы возникнуть, по его мнению, и на основе контовского позитивизма.

«Если исследовать этот позитивизм,

— говорит он, —

со стороны его содержания, то нельзя не признать, что при других условиях он мог бы так же хорошо, если не лучше, чем гегельянство, служить источником и подготовительной ступенью для марксизма»[4].

И диалектика даже, по мнению Келлес-Крауза, не составляет исключительного достояния марксизма, полученного им в наследие от немецкого идеализма. Весь метод Конта, утверждает Келлес-Крауз, проникнут также духом диалектики, к которой Конт пришёл совершенно независимо от Гегеля. Различие между ним и Марксом и здесь не в принципиальных исходных пунктах, а лишь в большей последовательности Маркса.

Таким образом, и среди последователей Маркса, и среди его критиков находится немало авторов, которые не находят глубокого принципиального различия в отношении основных методологических предпосылок между историческим материализмом и позитивистской социологией. Такое понимание встретило, однако, суровый отпор со стороны виднейших теоретиков марксизма. Плеханов, Лабриола, Ленин и другие в ряде полемических работ вскрыли подлинное содержание основных предпосылок исторического материализма. Их выступление не могло не заставить и критиков теории Маркса пересмотреть свои позиции. Им пришлось отказаться от многих излюбленных приёмов критики и вообще изменить свой подход к марксизму.

Новейшие критики подвергли коренному пересмотру традиционный взгляд на отношение Маркса к англо-французскому позитивизму. Более глубокое изучение марксизма привело многих из них к мысли, что влияние Гегеля на Маркса было значительно глубже, чем это казалось при поверхностном взгляде. Отсюда естественно следует дальнейший вывод, что метод и предпосылки Маркса в основе своей глубоко отличны от метода и предпосылок Конта и позитивистской социологии. Одну из первых попыток пересмотра традиционного понимания Маркса среди критиков предпринял Гаммахер, автор обширной монографии о марксизме (E. Hammacher, Das Philosophische-Ökonomische System des Marxismus, 1909 г.). Но Гаммахеру так и не удалось установить существенных различий предпосылок марксизма и натуралистической социологии. Значительно дальше Гаммахера пошли некоторые последующие авторы. Очень интересно, например, ставит вопрос русский исследователь Н. Н. Алексеев. Уже в ранних работах Маркса у него обнаруживается, по мнению Алексеева, чрезвычайно характерная для всего его миросозерцания тенденция — «это исторический характер всех тех идей, которые являются исходными пунктами в марксизме». Это внимание к историческому, справедливо полагает Алексеев, унаследовано Марксом от Гегеля. Немецкая идеалистическая философия, явившаяся реакцией против механистической теории общества, в противовес последней выдвинула на первый план эту проблему исторического. Маркс, следовательно, в своём историзме выступает как продолжатель традиций немецкого идеализма. Однако, в отличие от последнего, Маркс старался дать строго научное, основанное на применении методов естествознания, объяснение этого конкретного, исторического. Сущность философского синтеза, произведённого Марксом, и заключалась, по мнению Алексеева, в попытке создать материалистическую теорию того конкретного исторического, изучение которого было выдвинуто на первый план немецким идеализмом. Методы механики и механические аналогии не могли поэтому уже играть у него такой роли, как в натуралистической социологии, как явно враждебные всему духу историзма Маркса. Таким образом Алексеев приходит к выводу, что метод Маркса не может сводиться к простому безоговорочному перенесению в обществоведение понятий и категорий естествознания, а должен заключать в себе нечто особое, специфическое, обусловленное теми особыми познавательными задачами, которые ставил перед собой Маркс. Алексеев говорит об этом следующее:

«Оригинальный характер новейшего, возникшего на почве гегельянства социального натурализма заключается как раз в том, что им был сделан дальнейший шаг в признании принципиальной невозможности механических аналогий в социальных науках. Следовательно не пассивное отношение к немецкому идеализму, но активный выход из его принципов, нанёсших решительный удар механической теории общества, — таков философский смысл нового социального учения. Несмотря на некоторые пережитки идей социальной механики, учение Маркса нужно считать дальнейшим проведением реакции против механической теории, которую вполне ещё принимал Ог. Конт, считавший социальную связь одним из проявлений всеобщего естественного закона тяготения или солидарности»[5].

Методологические исходные пункты Маркса, следовательно, глубоко отличны от предпосылок контовской социологии.

Ярче всего особенности метода Маркса выступают, по мнению Алексеева, в замечательном отрывке «Введение к критике политической экономии». Взгляды Маркса, высказанные в этом «Введении», Алексеев сопоставляет с новейшими методологическими исканиями.

Неудачи натуралистической социологии дали в конце XIX столетия толчок новому возрождению идеализма. Последний особое внимание уделил проблеме исторического, конкретного, т. е. тому, что всегда составляло наиболее уязвимое место натуралистической социологии. Проблема эта, особенно с лёгкой руки Виндельбанда и Риккерта, заняла видное место в методологических исканиях современности. И вот, по мнению Алексеева, Маркс ещё в 40-х годах поставил с полной ясностью все эти проблемы, волнующие современную методологическую мысль, хотя и разрешал их, конечно, иначе, чем современные идеалисты.

«Когда читаешь Введение Маркса,

— говорит Алексеев, —

невольно вспоминаешь современную историческую методологию, иногда слишком поспешно приписывающую себе взгляды, классически формулированные много ранее»[6].

В суждениях Алексеева мы находим целый переворот в понимании теории Маркса её критиками. Маркс, ещё недавно провозглашавшийся крайним натуралистом, теперь оказывается не более не менее как предшественником Виндельбанда и Риккерта. Причём сходство это Алексеев не считает случайным: обусловлено оно тем, что Маркс прошёл ту же школу немецкого идеализма, эпигонами которого являются современные идеалисты.

Впрочем, Алексеев ещё далёк от отождествления или даже сближения взглядов Маркса с воззрениями последних. Сходство он усматривает скорее лишь в постановке известных проблем, нежели в способах их разрешения. Но позднейшие исследователи идут дальше Алексеева. Так, в 1916 году вышла интересная книжка немецкого исследователя Франца Петри: «Der Soziale Gehalt Der Marxschen Werttheorie». Петри резко противопоставляет метод Маркса методу экономистов-классиков. И Адам Смит, и Рикардо подходили к изучению экономических явлений при помощи методов естествознания, натуралистических методов, или, как выражается Петри, метод их был «казуально-генетический». Такой же характер носит и метод современной австрийской школы. Напротив, метод Маркса раздваивается; все построения Маркса, утверждает Петри, проникнуты методологическим дуализмом. С одной стороны, у Маркса мы находим стремление к естественнонаучному, казуально-генетическому изучению экономических явлений. Но центральное место занимает у него другая тенденция, это — его «социальная точка зрения». Социальное у Маркса означает, по мнению Петри, не какие-либо свойства самого бытия, а лишь особый метод, особый субъективной способ рассмотрения экономических явлений.

«Социальная точка зрения,

— полагает Петри, —

означает рассмотрение экономических явлений с точки зрения их культурной значимости, их отношения к известным культурным ценностям».

Петри говорит об этом следующее:

«В то время как теория предельной полезности обращает своё внимание на действительность явлений обмена, на их непосредственное бытие и ограничивает свою задачу только объяснением явлений обмена, которые рассматриваются в их естественной связи, независимо от отношения к каким–либо ценностям. Маркс пытается понять те же явления обмена в их культурном значении, рассматривает их с точки зрения своеобразных социальных ценностей, выделяет в них социально значимое и пытается его смысл сделать понятным»[7].

Этим методологическим дуализмом, по мнению Петри, объясняются и те противоречия, которые он пытается установить в теории ценности Маркса. Самый же дуализм, полагает Петри, возник в результате «неестественного соединения методов мышления, унаследованных от гегелевского идеализма, с материалистическими и натуралистическими познавательными задачами». Петри идёт значительно дальше Алексеева в направлении сближения взглядов Маркса с воззрениями Риккерта. Вполне прав поэтому Гильфердинг, когда в своей рецензии на книгу Петри замечает, что последний просто отождествляет социологический подход Маркса с культурно-ценностной точкой зрения Риккерта и на этом строит все свои рассуждения о методологическом дуализме Маркса[8]. Как ни относиться ко взглядам Петри, они представляют значительный интерес, как выражение того пересмотра традиционного понимания Маркса, который мы встречаем в новейшей литературе о марксизме. Приведём ещё один пример подобного пересмотра. Известный немецкий учёный, профессор Эрнст Трельч, в своих философских и богословских исследованиях не мог пройти мимо Гегеля. Изучая последнего, он приобрёл известный вкус к его диалектике и довольно глубокое понимание последней, хотя и принимал её исключительно в её идеалистической оболочке. Тем не менее, благодаря более глубокому, нежели это принято обыкновенно, проникновению в дух гегельянства, он и к Марксу смог подойти не шаблонно. В 1922 г. вышла интересная книга Трельча: «Der Historismus und seine Probleme». В этой работе особая глава уделена рассмотрению марксизма. Характеризуя научную деятельность Маркса и Энгельса, Трельч подчёркивает прежде всего исключительные заслуги перед наукой обоих основателей научного социализма. Он, конечно, считает долгом оговориться, что резко различает Маркса и Энгельса как политиков от Маркса и Энгельса как учёных. Не разделяя их политических взглядов, он не может, в то же время, не признать «поразительной плодотворности» их научной деятельности:

«Поставленные и выдвинутые ими проблемы принадлежат к числу богатейших достижений, которые оставило нам прошлое столетие».

Причина такой плодотворности научных достижений Маркса и Энгельса, полагает он, заключается не только в «огромной учёности» Маркса или в «тонкой наблюдательности и богатых комбинационных способностях Энгельса», но прежде всего в методе, с каким они подошли к изучению общества, т. е. в диалектике. В отличие от Келлес-Крауза, Трельч решительно настаивает на глубоком различии между диалектикой Маркса и эволюционизмом социологов-позитивистов. В диалектическом методе усматривает он огромное преимущество Маркса перед последними. По адресу тех исследователей Маркса, которые отметают диалектику, стремясь к сближению с англо-французским позитивизмом или неокантианством, Трельч ядовито отмечает, что они выбросили за борт то самое ценное, что они получили в наследие от обоих учителей. Трельч говорит следующее:

«Полное и глубокое понимание диалектики мы находим, пожалуй, только у самих основателей, самих Маркса и Энгельса, научная историческая теория которых именно поэтому оказалась столь мало доступной и мало влиятельной, в то время как их практическая агитация и организация уже пленила глаза всего мира. Эпигоны же их вовсе утратили понимание диалектики настолько, что они пытаются извинить её ссылками на исторически–преходящие условия и заменить теорией механической причинности. В результате они пришли к тому, что, разорвав неразрывную в диалектике связь между бытием, движением и целью, оказались вынужденными создать кантианское направление, признав, наряду с причинностью, этические конечные цели в истории»[9].

Слова Трельча бьют не в бровь, а в глаз всем кантианствующим и позитивиствующим марксистам, у которых, в лучшем случае, от диалектики Маркса осталась лишь одна тень. Правда, в приведённой выдержке мы встречаем у Трельча и некоторые особые тенденции. Он принимает диалектику лишь в её идеалистической оболочке. Неудивительно поэтому, если он считает её вообще несовместимой с принципом механистической причинности. В таком случае, однако, его замечания должны быть направлены не только по адресу «эпигонов», но и самих Маркса и Энгельса, пытавшихся создать материалистическую диалектику. Трельч, так же как и Алексеев и Петри, подчёркивает историзм Маркса, — его интерес к конкретному, историческому. Но, в отличие от Петри, он не пытается сближать взглядов Маркса с воззрениями Риккерта. В подходе Маркса к конкретному историческому Трельч видит лишь последовательное проведение диалектического метода.

Как ни расходятся взгляды Алексеева, Петри, Трельча с мнениями старых критиков Маркса, в действительности расхождение это не так уже велико, как может показаться с первого взгляда. Новейшие критики всецело признают оригинальный характер теории Маркса. Оригинальность её они видят в том философском синтезе, который произвёл Маркс, сочетавший англо-французский материализм с некоторыми элементами немецкого идеализма. Однако никто из критиков нигде не показывает, в чём выразился этот синтез Маркса. Напротив, в их изложении взгляды Маркса оказываются часто весьма близкими к воззрениям социологов-позитивистов. Это в равной мере приходится сказать и про Алексеева, и Петри, и Трельча. Философского синтеза Маркса никто из них нам не даёт. Ведь всякий философский синтез заключается в том, что отдельные элементы, имевшиеся в различных учениях, образуют новую логически цельную систему. От этого коренным образом отличается эклектизм, представляющий простое механическое соединение или даже простое смешение разнородных учений.

И вот во всех построениях критиков теория Маркса выступает не более как простой эклектизм. Ярче всего это выступает у Петри в его рассуждениях о методологическом дуализме Маркса. В теории Маркса, как мы видели, по его мнению, всё время смешиваются два принципиально противоположные метода — «каузально-генетический» и «культурно-оценочный». К сходным же выводам приходит и Алексеев. И он находит у Маркса наличность двух противоположных совершенно между собой непримиримых тенденций: «одна из них клонится к старым механистическим аналогиями, другая берёт своё начало из идей совершенно противоположных, из немецкого идеализма». Эта последняя тенденция ярче всего обнаруживается у Маркса, когда он лишь ставит проблемы, но в дальнейшем торжествует натуралистическая тенденция, и Маркс приходит, в конце концов, к самому крайнему натурализму. К тому же приходит и Трельч. Он, как мы видели, принимает диалектику лишь в её идеалистической оболочке. Попытка «натурализовать, экономизировать» историю, т. е. создать материалистическое её понимание, кажется ему чем-то внешним, наносным, логически непримиримым с диалектикой. Маркса толкнули на этот путь, полагает он, не столько научные вопросы, сколько его политические стремления.

В рассуждениях современных критиков Маркса мы находим, следовательно, замечательное противоречие. С одной стороны, они единогласно признают гений Маркса и его право считаться одним из величайших мыслителей, теорию его провозглашают глубоким и оригинальным философским синтезом. И в то же время, когда они пытаются вскрыть сущность этого синтеза, то ничего, кроме простого эклектизма, найти не могут. Творение Маркса оказывается простым некритическим смешением разнородных учений. Таким образом, одно из двух: или критики слишком переоценивают значение научного творчества Маркса, или в их понимании марксизма имеется какой-то пробел, — или Маркс оказывается простым эклектиком, или его философский синтез остался недоступным пониманию критиков. В этом вопросе мы теперь и попытаемся разобраться.

Примечания

1. Э. Зелигман. Экономическое понимание истории. Изд. «Просвещение», СПБ, стр. 90.
2. Л. Вольтман. Теория Дарвина и социализм. Перевод Энгельгардта, изд. Павленкова, СПБ, 1900, стр. 25.
3. Келлес-Крауз. Марксизм и позитивизм. Статья напечатана в сборнике «Исторический материализм», под ред. С. Семковского. СПБ, изд. «Общественная польза», 1908, стр. 349.
4. Келлес-Крауз. Что такое экономический материализм. Статья в том же сборнике, стр. 257.
5. Н. Алексеев. Науки общественные и естественные. Москва, 1912. стр. 219.
6. Н. Н. Алексеев. Науки общественные и естественные. Москва, 1912, стр. 229.
7. Franz Petry. Der Soziale Gehalt Der Marxschen Werttheorie. Jena. Verlag von G. Fischer, 1916, стр. 59.
8. См. рецензию Гильфердинга на книгу Петри в «Archiv für die Geschichte des Socialismus» в. 8. 1919.
9. Ernst Troeltsch. Der Historismus und seine Probleme. Erstes Buch. Tübingen, Verlag von C. Mohr, 1922, стр. 315.