«Материализм» Ильенкова как протаскивание идеализма в диамат
«Главное звено всей стратегии похода махистов против философии марксизма составляла попытка рассечь живое единство материалистической диалектики как теории развития и как теории познания и логики, сначала обособить «онтологию» от «гносеологии», а затем и противопоставить их друг другу, умертвив тем самым существо диалектики как философской науки. Расчёт здесь был прост: при таком рассечении материалистическое миропонимание легче всего было отождествить с какой-либо конкретной и исторически ограниченной естественнонаучной «картиной мира», с „физическим“, и приписать на этой основе всему материализму пороки и просчёты этой „онтологии“. С другой стороны, ту же операцию можно было бы проделать и с материалистической „гносеологией“, отождествив её с какой-либо новейшей естественнонаучной концепцией «психического». Отождествление философии с обобщённой сводкой научных данных как раз и позволяло изобразить дело так, будто естествознание само по себе рождает идеализм. Уничтожить своеобразие философии, её подхода к явлениям, её системы понятий — это и значило приписать идеализм самому естествознанию».
[Ильенков Э. В. Ленинская диалектика и метафизика позитивизма. М., 1980. С. 136; Ильенков Э. В. Диалектическая логика. Очерки истории и теории. М., 1984. С. 299]
Ильенков утверждает, что главным звеном всей стратегии махистского похода против философии марксизма была попытка «рассечения» материалистической диалектики на онтологию и гносеологию, их предварительное взаимообособление и последующее взаимопротивопоставление. Но так ли это? Известно, что махисты не утруждали себя никаким предварительным различением предметных областей онтологии и гносеологии, которое, по мысли Ильенкова, уже само по себе почему-то есть некое условие махистской стратегии борьбы с марксизмом и фактор, способствующий сведению понимания материи к какой-то конкретной и исторически ограниченной естественнонаучной «картине мира». Махисты отвергали философское понятие материи как субстанции, отвергали категорию причинности, считали мнимыми проблемы отношения субстанции и её свойств, заменяли комплексами элементов (ощущений) как материальное, так и идеальное, изначально считали ненужной «метафизику», «трансцензус» за пределы единого опыта. Но этой атаке на главные категории не предшествовали какие-либо подготовительные процедуры дисциплинарной демаркации между онтологией и гносеологией и всякие церемонии «противопоставления» их друг другу. Центральная часть категориального аппарата обеих дисциплин была выброшена на свалку единым комплектом, независимо от того, какую предметную область охватывали эти понятия.
«Что касается понятий „материи“ и „духа“, то от них пришлось отказаться уже не только потому, что они смутны и неопределённы. Исследуя их социальный генезис начиная с эпохи всеобщего анимизма, я пришёл к выводу, что в них отражается вполне определённая, исторически преходящая форма социально-трудовых отношений — авторитарная форма, разъединение организаторской и исполнительской функции, из которых первая фетишистически обобщается в понятии активного „духа“, вторая – в понятии пассивной „материи“».
[Богданов А. Эмпириомонизм. СПб., 1906. Кн. III. С. XXIII]
Зачем же Ильенков так просто приписывает стратегии похода махистов против марксизма такую специфическую предпосылку? Ну, прост и его расчёт: будучи сам сторонником принципа тождества мышления и бытия, который был характерен для махистов и совсем не характерен для марксистов, он пытается изобразить своих оппонентов, отстаивающих относительную самостоятельность предметных областей онтологии и гносеологии, в роли... пособников махистов.
Как известно, принцип тождества мышления и бытия идеалистами понимался по-разному: это и непосредственное, буквальное, абсолютное тождество формата «esse est percipi» [существовать, значит быть воспринятым — прим. ред.], и опосредованное тождество через божественное начало, через самопознающий абсолютный дух. Как же представлено у Богданова это «тождество»? Если «принципиальную координацию» опыта у Авенариуса подрывает его же категория «независимого ряда», которую Ленин называл тайком протаскиваемым понятием материи, то Богданов старается блюсти «нераздельное единство практики и познания» [Богданов А. Эмпириомонизм. СПб., 1905. Кн. I. С. 7]. По его словам, «из практики возникает познание; гармония практики и гармония познания имеют один и тот же смысл» [там же. С. 62].
«Второй позитивизм» был полон всяческого «живого единства»: оно называлось «единством опыта», эмпириомонизмом, принципиальной (неразрывной, unauflösliche) координацией субъекта и объекта, тождеством психического и физического, тождеством общественного сознания и общественного бытия и т. п. Вы кантианцы, говорили махисты материалистам. Вы признаёте какую-то вещь в себе за пределами единого опыта. А мы, дескать, не допускаем такого разъединения, настоящий монизм — это, мол, как раз у нас. Даже Авенариус считал, что история развития человеческой мысли «снова и снова рвётся к своей цели: сократить число высших единств хотя бы до двух, а два последние, если возможно, свести к одному» [Авенариус Р. Философия как мышление о мире сообразно принципу наименьшей траты сил. М., 2007. С. 17]. Результат такой «экономии мысли» вполне сходен со «своеобразием философии», не задумывающейся о какой-то там естественнонаучной концепции «психического» (с пренебрежением заключаемого в кавычки). Ведь достаточно добавить к словам Богданова, что «социальность нераздельна с сознательностью», положения о том, что мышление носит принципиально социальный характер, что решение психофизиологической проблемы не имеет отношения к действительному пониманию феномена мышления, что можно лишь просто указать на то, как относится идеальное к тому, отражением чего оно является, совершенно размывая при этом границы того, где, на каком субстрате реализуется данное отражение.
По Марксу, идеальное есть «материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней» [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 21]. Но Ильенков добавляет: идеальное есть «отражение внешнего мира в формах деятельности человека, в формах его сознания и воли» [Ильенков Э. В. Идеальное // Филос. энциклопедия. М., 1962. Т. 2. С. 219]. Семёнов пишет, что здесь «не очень ясно, что нужно понимать под формами сознания, не говоря уже о формах воли» [Семёнов Ю. И. Введение в науку философии. М., 2013. Кн. 2. С. 79], а что же касается «форм деятельности», то «десятки раз повторяя, что идеальное есть „форма (способ, образ) деятельности общественного человека“, „активная общественно-человеческая форма деятельности“», автор не слишком стремится конкретизировать это общее положение. Но кое-что мы всё же узнаём. Прежде всего, по Ильенкову, идеальное «обнаруживается и выступает в виде государства, политического строя общества, в виде системы моральных, нравственных и правовых ограничений, норм общественного поведения и, далее, эстетических, логических и прочих нормативов и критериев» [там же. С. 79–80]. По Марксу, совокупность «производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни воооще» [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13, С. 6–7]. Ильенков же, получается, готов и всю надстройку в качестве идеального уравнять с формами общественного сознания. Вот оно, тождество идеи государства и действительного государства! Воистину, опуская другие коннотации: was vernünftig ist, das ist wirklich; und was wirklich ist, das ist vernünftig! [то, что разумно, действительно; и то, что действительно, разумно! — прим. ред.]
Казалось бы также, что всем ясно: идея, дух, воля, сознание, психическое есть функция мозга, «оторвать же эту функцию от определённым образом организованного вещества, превратить эту функцию в универсальную, всеобщую абстракцию, „подставить“ эту абстракцию под всю физическую природу, – это бредни философского идеализма, это насмешка над естествознанием» [Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 241]. Тем не менее, Ильенкову удавалось — без всяких сожалений, сообщений об осознании своих ошибок и о корректировке взглядов – «скакать» между мышлением как всеобщим свойством материи («подставленным» под всё бытие) и мышлением как свойственным лишь общественному человеку («подставленным» под социум). Причём получалось это у него так же виртуозно, как и с различными вариантами принципа тождества мышления и бытия. Вероятно, именно так он и понимал «живое единство материалистической диалектики как теории развития и как теории познания и логики».