Тексты о войне за 2022-ой
Любые значительные исторические события, свидетелями которых мы становимся, всегда вызывают на исторические параллели, сравнения с подобными событиями прошлого. Ничего удивительного, что такие параллели ищут и сейчас.
Звучат сравнения с Ливонской войной, когда Иван Грозный под предлогом вернуть под царскую руку исконно русский Юрьев (Тарту) атаковал ослабленную Ливонию. Дело, казалось, не стоит выеденного яйца, однако против проснувшейся вдруг от векового сна России объединилась чуть не вся тогдашняя Европа, а за спиной у царя сложился опаснейший боярский заговор — война затянулась на безбожно долгий срок и закончилась унизительным поражением.
И хотя, действительно, России очень часто в своей истории доводилось начинать войны, чтобы отодвинуть западную границу — не столько ради приобретения земель и эксплуатации населения, сколько ради расширения буферной зоны между собой и хищно клацающей зубами Европой, — все же любые сравнения войн капиталистической эпохи с войнами эпохи феодальной будут неизбежно чересчур приблизительными. Войны начинаются и заканчиваются не по прихоти отдельных лиц, как бы высоко они ни стояли в социальной иерархии, а в результате сложения большого числа разнонаправленных векторов — интересов и противоречий, прежде всего экономических. Ну а сову феодальной экономики при всем желании не натянуть на глобус глобального капитализма.
Из разных пропагандистских лагерей звучат сравнения с Афганистаном и Чечней. Одни говорят о безнадежном и самоубийственном предприятии, которое привело к развалу страны, другие — о примере успешного замирения уже, казалось бы, отложившейся провинции. Однако Афганская война, вопреки сложившейся мифологии, была не такой уж провальной, да и развалила Советский Союз не она, а сложнейшие экономические и политические процессы внутри страны. А Украина не маленькое восточное княжество, где достаточно обеспечить лояльность одного элитного клана, чтобы не беспокоиться больше ни о чем.
Чаще всего звучат сравнения с Великой отечественной. Они, казалось бы, напрашиваются, сама география военных действий подталкивает к ним. И все же, хотя украинский нацизм, увы, абсолютно реален, для точности сравнения тут не хватает одной важнейшей детали — противостоящего агрессивному капиталистическому миру государства рабочих и крестьян. Да ведь и идеология у нас вовсе не коммунистическая, а право-консервативная официальная и право-либеральная оппозиционная.
И хотя у каждой из этих параллелей (и наверняка во многих других) есть какие-то резоны, все же для более точного сравнения нам нужно найти империалистическую войну, ведущуюся крупными, примерно сопоставимыми по силе противниками, но не непосредственно, а на территории третьей страны и в значительной степени наемными силами. Была ли такая война в истории?
Что ж, до появления ядерного оружия войны велись по старинке, непосредственно, после его появления некоторое время империалистические хищники не воевали друг с другом, потому что все вместе воевали против Советского союза, стало быть, искать надо на коротком отрезке последних тридцати лет. Размышление приводит нас к единственному ответу: это недавняя война в Сирии.
Разумеется, поиск подобных параллелей всегда преследует две цели — предугадать, как дело повернется дальше, и попытаться ответить на вопрос, что же делать прямо сейчас.
Что касается второго, то соблазнительно, конечно, начинать цитировать Ленина, однако, увы, сплоченного пролетариата, к которому можно было бы обратиться с призывом повернуть оружие против своих угнетателей по всему миру, не наблюдается, а самая пассионарная часть общества, молодежь, уверена, что Путин — Воландеморт, а Екатерина Шульман умный человек. Значит, остается наблюдать, анализировать и делать прогнозы.
Что же нам говорит сравнение — пусть приблизительное, как любое сравнение, но все же — с сирийской войной?
Увы, ничего утешительного. Империалистическая война на чужой территории и наполовину чужими руками (пусть даже на одну, западную половину) не заканчивается быстрой, а главное прочной, окончательной победой. Территория, ставшая ареной противостояния, на значительную историческую перспективу превращается в гуляй-поле, bellum omnium contra omnes, или, по Наоми Кляйн, в красную зону — зону кое-как управляемого хаоса, объект приложения экономических интересов десятков разных игроков, влияющих на события из зеленых зон. Надо ли говорить, что благополучие зеленых зон — со всеми айфонами, лгбт-повесткой и прелестями финансового капитализма, условного Сан-Франциско, — обеспечивается за счет отброшенных в средневековье зон красных, условного Мосула.
Не будем забывать, что у подобной войны, как показал американский опыт последних двадцати лет, есть влиятельнейшие бенефициары — начать хотя бы с военно-промышленного комплекса, получающего практически неограниченный доступ к бюджету.
Вместе с тем, однако, ясно, что по сравнению с войной в Сирии, да и вообще со всем разоренным Ближним Востоком, нынешние события это выход на качественно новый уровень. А значит, последствия для мировой экономики, мировой политики, а равно и экономики и политики внутренней, тоже будут качественно иными.
Война как рынок и представление
Войны в Ираке, Ливии, Сирии, Йемене, Афганистане — для которых придумали эвфемизм «борьба с терроризмом» — характерны для позднего капитализма. У этих войн нет задач, традиционных для войн прошлого, таких как захват территории и установление политического контроля, в сущности, задача там одна — как можно дольше продолжать войну.
Логика капитала тут очень простая: раз уж новые рынки захватывать негде, а делить старые в прямом столкновении, как раньше, не получается, значит, новые рынки надо создавать. Война с терроризмом в далекой-далекой галактике становится простым, надежным и очень прибыльным способом создать рынок оружия, военной техники, услуг ЧВК, логистических услуг и десятков других, от питания и обмундирования военнослужащих до психологических консультаций для вернувшихся с войны. Напомню, что в структуре военной машины Соединенных Штатов все это — частный бизнес, имеющий целью, как любой бизнес, извлечение прибыли и только ее извлечение. А капитал не может не возрастать, в этом его имманентное свойство; он должен всегда возрастать, остановка роста означает смерть капитала.
Так что, разумеется, бизнес не может быть заинтересован в том, чтобы такую войну закончить. В этом смысле все что происходило последние двадцать лет на Ближнем Востоке можно и нужно считать одной большой войной, медленно, но неизбежно расширяющейся, как раковая опухоль или лесной пожар. И Украина в этой логике — лишь следующий участок поражения.
Увы, глобальная логика капитала на то и глобальная, чтобы принципиально не отличаться при повороте глобуса, и если кто-то думает, что подобная логика, пусть труба у нашего военного бюджета пониже и дым пожиже, совершенно чужда именно русскому капиталу, то это заблуждение. И если очевидно, что силы, заинтересованные в том, чтобы процесс денацификации и демилитаризации Украины не заканчивался как можно дольше, а новое и старое оружие (в кредит, разумеется, и за счет американского налогоплательщика) на Украину можно было поставлять бесконечно, есть на западе, то точно также очевидно, что такие силы, увы, есть и у нас.
Есть у войн позднего капитализма и еще один, побочный, но очень важный политический эффект: как и на войны прошлого, на них можно много чего списать — прежде всего, экономический кризис. Война, помимо выгодного бизнеса, становится еще и представлением, картинкой, отвлекающей лоха от ловких манипуляций с мячиком и стаканчиками. Пожар 2008 года был завален печатным станком ФРС, но с причинами его никто никогда не боролся, они никуда не делись, и в последние годы пламя все чаще прорывалось то с одного боку, то с другого. Пандемия, с одной стороны, огонь этот раздула, а с другой, все-таки не смогла стать той mame, на которую можно свалить the blame. Что ж, теперь ничто не мешает американским политикам назвать сколь катастрофическое, столь же и неизбежное повышение цены на бензин «путинским налогом».
Кризис был неизбежен, и нужна изрядная доля очарованности каким-нибудь Гуриевым, чтобы не замечать этого все последние годы и отрицать, что сейчас, на наших глазах, пожар снова разгорается в полную силу (причем новых долларов, как уже объявила ФРС, не будет, и более того, учетную ставку хочешь не хочешь, а придется поднимать). Разгорается отчасти как следствие украинских событий, но лишь отчасти; это как раз тот камешек, который вызывает лавину. В этом смысле, сколь бы ни была, на иной взгляд, оголтела наша пропаганда, она не врет, когда показывает американских дальнобойщиков, цены на газ, фьючерсы на пшеницу и далее везде.
Напоминаю, что любой кризис и любая война при капитализме ведет к перераспределению богатств от бедных к богатым, то есть к новому ограблению широких масс населения.
Говоря коротко и спрямляя рассуждение, мир на пороге катастрофического падения уровня жизни. Несколько, правда, забавно слышать торжествующие нотки по этому поводу в иных телевизионных устах. Ведь мир глобален, и падение будет глобальное. Не обойдет оно и нас. А как известно, пока толстый сохнет, худой сдохнет. Нужно ли объяснять, кто тут толстый, а кто худой?
Условной гречке в условной «Пятерочке» совершенно все равно, что именно привело к ее подорожанию.
Да, именно американский капитал двадцать лет высиживал яйцо украинского милитаризированного фашизма. Впрочем, американский только по прописке, само собой. Ведь и русские олигархи охотно спонсировали киевских нациков, когда им нужно было продавить в Раде то или иное решение. Да, украинское направление во внешней политике России было бездарным, а то и прямо преступным все последние двадцать лет; умелая и дальновидная политика должна была бы не допустить нацификации Украины, и работать над этим надо было все это время. Да, американцы готовы были уже поставить свой флот в Севастополе и «Томагавки» под Харьковом. Да, бог знает какими шахматистами надо быть, чтобы позволить загнать себя в такой цугцванг: то ли проглотить «Томагавки», то ли обстреливать Харьков. И да, цена на условную гречку теперь будет расти не по дням, а по часам по всему глобусу. Но от всего этого не легче тому, кто приходит эту гречку покупать в конкретную «Пятерочку».
И у этих экономических причин есть неизбежные политические следствия.
Турбулентность в экономике неизбежно расшатывает политическую систему. Выбор тут совсем невелик: хрупкое политическое равновесие может качнуться либо влево, либо вправо. И перед этим выбором встанут сейчас все страны, столкнувшиеся с кризисом.
Грубо говоря, когда экономика растет и растут доходы — пусть у владельца завода темпами большими, чем у рабочего, но все же, — можно объяснять рабочему, что экономический либерализм, свобода движения капитала, невидимая рука рынка, вот это вот все — это очень хорошо. Да, владелец завода купил себе новую яхту, но ведь и ты, посмотри-ка, переехал в квартиру попросторнее, купил себе стиральную машинку, новый телевизор и оплатил обучение ребенку. Нужно просто ничего не менять, и совсем скоро ты будешь жить еще лучше, а твои дети и вовсе смогут добиться намного большего.
И вот наступает кризис, и рабочий обнаруживает, что уровень его жизни падает, денег хватает дай бог на еду, от нового холодильника придется отказаться, отправить ребенка учиться не на что, — и вместе со всем этим он видит, что у владельца завода доходы не только не падают, а скорее даже наоборот растут. Ну просто потому что любой кризис работает в том числе и на перераспределение доходов от бедных к богатым. Что же касается уровня неравенства сегодня, то он рос по всему миру все последние тридцать лет и на сегодняшний день достиг уровня «прекрасной эпохи», которая, как известно, закончилась Первой мировой войной.
Политическая система должна ответить на вопрос общества, и ответить она может поправением или полевением.
Примеров поправения в истории XX века достаточно. В этом варианте система ничего не меняет в структуре экономики и распределения, но объясняет рабочему, что в эти трудные времена перед лицом внешней угрозы нужно забыть о противоречиях внутри нашего общества, любые конфликты внутри общества будут лить воду на мельницу врага, и сейчас, когда вопрос стоит о выживании страны в целом, нужно объединиться всем — объединиться и солидаризоваться, забыв о разногласиях, прежде всего, конечно, рабочему и владельцу завода. Солидаризм впервые был опробован в 1922 году в Италии, потом взят на вооружение в Португалии, Испании и много где еще, а в Германии солидаризм очень быстро переродился в нацизм. Перерождение это совершенно естественное и при определенных обстоятельствах неизбежное.
Ведь если кризис не заканчивается, а уровень жизни не растет, несмотря на то, что все добрые немецкие люди забыли о разногласиях и все вместе трудятся на общее благо великой Германии, то объяснение этому может быть только одно, и в рамках национального солидаризма оно может быть, соответственно, только национальным: нам мешают враги, то есть люди другой национальности. Надо ли говорить, что окказионально это могут оказаться русские, цыгане и евреи, но случись другая оказия, и на их место подойдет кто угодно другой.
В этом смысле популярное противопоставление итальянского фашизма немецкому нацизму — это противопоставление куколки бабочке, и тот, кто сегодня ставит на солидаризм, где бы то ни было, хоть в Штатах, хоть у нас: на национально ориентированный капитал, идеологию осажденной крепости, союз труда и капитала и прочие радости, — должен понимать, что франкистская Испания или салазаровская Португалия лишь по исторической случайности из куколок не превратились в лязгающих окровавленными клыками бабочек.
Что же касается полевения, то и таких примеров в истории XX века хватает. Важнейший, само собой, это Великая Октябрьская Социалистическая Революция. Однако представить себе повторение этого опыта сегодня где бы то ни было в высшей степени трудно: нигде нет ни сплоченного, осознающего себя класса наемных работников, ни партии, которая, с одной стороны, выражала бы его интересы, а с другой — направляла бы его, нет даже того уровня теоретической подготовки, который позволял бы вести масштабную агитацию и пропаганду. Поэтому всерьез рассматривать эту модель как рабочую для дня сегодняшнего, увы, было бы слишком оптимистично. Что ж, а есть ли другие примеры?
Как ни странно, есть. И самый яркий — это крутое полевение американской экономики в тридцатые годы при Рузвельте, названное Новым курсом. Его теоретической основой было кейнсианство, практическим выражением — экономические меры, связанные прежде всего с максимальным ограничением свободы финансового капитала и реализацией масштабных инфраструктурных проектов, а триггером для запуска — Великая депрессия, с одной стороны, и существенные успехи советской экономики, а значит, наличие явной, весомой альтернативы капитализму, с другой.
С ней же, с грубой и зримой советской альтернативой, было связано и некоторое европейское послевоенное полевение, известное у нас под именем «скандинавского социализма»: капитал, в условиях, когда массовые симпатии рабочих склонялись к советскому опыту, предпочел поумерить аппетиты, нежели рисковать самим своим существованием.
Что ж, мы видим, как последние события — кризис, завязанный на войну, и война, завязанная на кризис, — ставят многие и многие общества, в том числе и наше, перед выбором: направо или налево? Куда качнутся качели внутренней политики? Союз труда и капитала перед лицом внешней угрозы? Или радикальное переустройство общества на иных экономических началах? Или не столь радикальное, но все же переустройство в сторону ограничения аппетитов капитала? Последняя идея известна у нас как «левый поворот» — предполагается, что власти должны понять, что это единственный способ пройти между Сциллой народного бунта и Харибдой фашизации с неизбежным последующим крахом государства и развалом страны. Способны ли на это власти? Пойдет ли на это капитал? Могут ли для этого быть какие-то иные исторические основания, кроме красной половины глобуса? Вот в ближайшее время и узнаем.
Говорят, что пессимист — это хорошо информированный оптимист. Что ж, посмотрев вокруг, можно сказать, что пессимист — это еще и оптимист, который немного подождал.
Даже у самых развеселых оптимистов, кажется, не может оставаться иллюзий, будто это все ненадолго. Надолго.
Как и предполагали пессимисты с самого начала, в том числе и ваш покорный слуга, нас втянули в войну по сирийскому сценарию — войну на истощение, войну композитную, войну как бизнес. Сразу на боевом, информационном, экономическом и бог знает еще каких уровнях.
Впрочем, пока еще оптимистов — хотя и в другом смысле оптимистов — хватает. Многие возлагают на войну надежды. Война нужна, и до тех пор, пока она не перестанет быть нужна, она не закончится. При этом, как ни смешно, но правда: война нужна практически всем, но ничьих надежд война не оправдает.
Скажем, американский правящий класс лелеет надежды, что война поможет вытянуть экономику из затяжного кризиса, заново запустить производство, поможет финансовому сектору выйти из пике, но пока все происходит ровно наоборот: бешено скачет инфляция, в пике входят цены на все самое необходимое, от бензина до жилья, а вместо производства запускается опять печатный станок. Учитывая, что уровень бедности в США и так был на уровне 25%, трудно представить себе сценарий, при котором и политическая система страны остается стабильной.
Российский капитал, надо думать, рассчитывает на то, что он вернет в орбиту своего влияния украинский рынок и доли в украинских предприятиях, но на примере «Азовстали», кажется, уже понятно, в общем, что будет с украинскими предприятиями, а рынок… Похоже, еще очень долго на украинских рынках будут торговать разве что гуманитаркой. Впрочем, само собой, свои бенефициары есть и тут.
Есть и еще один аспект: логика экономической экспансии становится тут заложницей ей же и инспирированной политической логики. Грубо говоря, сохранение Украины в любом виде в нынешней ситуации уже будет выглядеть для России как поражение, а сценария, при котором Украина перестает существовать, пока не разглядеть днем с огнем.
Война нужна и украинской правящей элите, для которой она — единственное оправдание того, что они у власти и у кормушки, и они, разумеется, надеются достаточно заработать, чтобы потом, так сказать, выйти в кэш, чтобы хватило на спокойную старость на Лазурном берегу, но не сбудутся, конечно, и эти надежды: рано или поздно они перестанут быть полезны, и тогда западные хозяева выкинут их безо всякого сожаления на помойку, предварительно обобрав до нитки.
Но что же мы все о политической да бизнес-элите; можно подумать, больше никто не надеется что-нибудь хорошее получить с войны. А что же культурная общественность? Культурная общественность бывает разная, зеленая и красная, но на что-то свое надеются и там, и там.
Одни надеются, что в новых условиях потеряют наконец свое влияние прежние хозяева дискурса, и вместо Зулейхи с Теллурией с базара понесут что-то другое, но едва ли эти надежды оправдаются. О закрытии «Вечернего Урганта» сначала сообщили, а потом сообщение опровергли, и все макаревичи и оксимироны мира с нами навсегда; государственной пропаганде они нужны как антисоветчики, а аргумент всегда будет один: посмотрите, сколько у них просмотров. У вас столько есть? То-то же. Из «Большой книги» убрали шило, заменили мылом, и никаких других людей там никогда не будет, потому что эта машина обслуживает именно государственную идеологию, как бы печально при этом ни становилось хоть левым, хоть патриотам. Зулейха — это наша государственная идеология. И пока не поменяется государство, никуда не денется и она.
С другого лагеря рассказывают, что они против войны и вообще за мир — некоторые даже искренне в этом убеждены, — но в действительности, увы, они за вид с другого бока на те же яйца, то есть попросту за войну до победы Украины. Их надежды — на то, что поражение сбросит ненавистного Путина, а они встретят радостно у входа Навального и вместе с Кацем и Соболь шагнут в прекрасную Россию будущего. Тут, кажется, разочарование может оказаться наиболее серьезным. Если, не дай бог, такой сценарий начнет воплощаться в жизнь, запрос, про который так любят говорить политологи, в России может оказаться не на условного Навального — это как раз очень трудно себе представить, — а на условного Кадырова, и что вы тогда будете делать?
Безмолвствует, как принято, народ, у него тоже надежды — что верхи не смогут, что царь разгонит бояр-компрадоров и устроит наконец левый поворот. Увы, трудно представить себе исполнение и этих трогательных надежд.
Одним словом, пока война нужна всем, все возлагают на нее надежды. И тогда когда жестокая реальность вернет всех на землю — только тогда появится возможность всерьез говорить о том, как война может закончиться.
Нынешнюю мировую войну (ну или нынешнюю стадию мировой войны) нетрудно сравнивать с ближневосточными войнами последних двух десятков лет. Мы уже делали это. Искусно раздуть пожар, впрочем, локальный, ненависти одних к другим, выделить на помощь хорошим парням миллиарды из бюджета, выплатить эти миллиарды своим же военным компаниям, повесить долги на хороших парней, попутно прибирая к рукам их ресурсы, устраивать провокации по одной и той же методичке — а зачем новая, если и старая работает? — от исторической пробирки Колина Пауэлла и белых касок в Сирии до Бучи, так удачно созвучной английскому butcher, чтобы удобно было потом называть Путина мясником, — чтобы у читателя таблоидов не возникало вопросов, зачем нужна война — нужна, потому что нужна! — все это знакомо до боли, скучно и заранее понятно, как сто пятисотая серия «Аббатства Даунтон».
Но интересно посмотреть, в чем отличие новой войны от старой. Что новенького?
Вот в Германии проходит концерт в поддержку Украины. Веселый концерт — улыбающиеся люди размахивают флагами, звучит танцевальная музыка, со сцены звучат шутки, публика хохочет и плачет от счастья.
Вот музыкальный конкурс. «Евровидение». Праздник травестии, древней, как сама Европа, традиции скабрезных шуток, представлений бородатых женщин и мужчин в платьях. Звучат веселые танцевальные мотивы, ведущие улыбаются во все тридцать четыре зуба, публика сияет от счастья, носится по людским толпам ликующее «славаукраине».
Вот митинг в поддержку все той же Украины. Театрально одетые и измазанные краской люди с восторгом поют. Другие покрасили задницы — половину в жевтый, половину в блакитный — что это как не дух карнавала, народная смеховая культура с ее оголением срамных частей тел, пьяными королями, обдолбанными президентами и пародийными похоронами?
Ничего этого не было ни во время войны в Ираке, ни во время Ливийской или Сирийской войны.
Войне уже недостаточно быть тяжелой, но трудной работой борьбы с инфернальным злом в далекой галактике. Войне нужно быть карнавалом, площадным праздником, юмориной.
«Медуза» на голубом глазу дает в материале об уехавших из России людях с хорошими лицами фрагмент речи Юринессы Доры — пародийного твиттер-аккаунта, этих людей высмеивающего. Можно сколько угодно издеваться над «профессионализмом» рижской редакции, располагающейся, кстати, по соседству с управлением НАТО по Балтике, но гораздо интереснее задаться вопросом: как так получилось, что очевидная и очень смешная пародия не считывается как таковая? Не потому ли что сам фон — умный человек, наверное, сказал бы: дискурсивный фон — информационного пространства именно что насквозь пародирован, травестирован и представляет собой бесконечное вселенское КВН?
Если весь мир занят тем, что играет членом на рояле, то как узнать, где пародия на хренового музыканта?
Можно сказать и короче: мир представляет. То есть просто представляет.
Ги Дебор писал о спектакле-политике, спектакле-юстиции и даже спектакле-медицине. На наших глазах спектаклем — веселым представлением с голыми жопами, трогательными песнями, смехом и слезами счастья в нужные моменты — о, опытный режиссер, конечно, знает, в какие моменты на какие эмоции надавить, — таким представлением становится война. Ужасы войны включаются в сценарий только в тех фрагментах, когда они нужны, чтобы оттенить другие эмоции, дать перебивку, раскачать зрителя на эмоциональных качелях.
И конечно, как у любого шоу, у этого шоу есть одна ключевая задача — не останавливаться, длиться как можно дольше, не отпускать внимание, жать слезу и давить смех, попеременно, сколько только возможно.
Another hero, another mindless crime — on and on!
Вот чего, кажется, мы еще ни разу не видели в истории — чтобы война была зрелищем, спектаклем. Развлечением. Фестивалем на площади. Веселым шоу. Досугом, на который не жалко купить билет. Пусть даже потом не хватит заплатить за коммуналку.
«Объяснять скорее следует причины мира, нежели войны. Именно война соответствует естественному порядку вещей, но не мир», — это Пьер Шоню, конечно, про историков, что они, мол, должны объяснять. Но есть и другой аспект: публика. Как объяснить публике про причины мира? Зачем публике вообще мир? Естественному состоянию публики соответствует зрелище. Мир нужен был бы народам, но публике — публике нужно только продолжение зрелища.
Ну вы слышали Путина. Никакого левого поворота не будет. Запрещен. На семь экономических бед у нас один ответ, причем уже сто лет в обед — свобода предпринимательства. Каждый раз когда растет инфляция и падают реальные доходы населения, врач выписывает свободу предпринимательства. Инфляция продолжает расти и реальные доходы населения падать, что же делать? Конечно, свободу предпринимательства. На колу мочало, начинай сначала.
Если кто-то думает, что речь идет о малом и среднем бизнесе, то спешу огорчить — эта священная корова эпохи классического капитализма давно сдохла. Из нее сделали чучело, и с этим чучелом носятся пропагандисты от Гуриева до Каца, но молока она не дает. На данный момент существенную часть экономики малый и средний бизнес составляет лишь в беднейших странах — там, где, кроме частного предпринимательства в виде велорикш и среднего в виде вебкам-студий, ничего толком и нет. Высокотехнологичное производство, наукоемкое производство, от чипов до турбин — по определению не может быть мелким или средним.
Значит, все пряники, которые были обещаны — регулировать поменьше, поменьше проверок и прочий laissez faire, — обещаны прежде всего бизнесу крупному. То есть прежде всего олигархам. Мне скажут, что олигарх — это про такой капитал, который одновременно и власть, а у нас не так, но в действительности крупный капитал — это всегда одновременно и власть, иначе просто не бывает.
Не зря же прозвучало и длинное, как список кораблей, перечисление великих капиталистов царского прошлого. Посыл был нравственный, патриотический — мол, крупный капитал должен знать, где у него отечество, и инвестировать в будущее страны, в благополучие родных народов, в человеческий капитал. Ну да, ну да. Звучит как поэтическая мечта любезного Дмитрия Ольшанского — родные русские капиталисты протрут глаза, посмотрят с теплым вниманием вокруг и начнут неистово вкладываться в родные деревни, в здоровье и образование русского народа. Мечта нежная и прекрасная, как сон гимназистки, грешно и смеяться, и все же не получается не смеяться.
Логика капитала так не работает. Нет, всегда может найтись один хороший человек, который в силу личных качеств будет поддерживать не английский футбол, а русский, ну или вместо бессмысленного Музея Фаберже вложит деньги в реально толковый культурный проект, но одна ласточка не делает весны, а стаями такие ласточки не летают, просто потому что тогда был бы нарушен главный принцип существования капитала — рост и извлечение прибыли любой ценой, причем не через сто лет, а как можно скорее.
Сладкое слово «суверенитет», было, кажется, лейтмотивом. Оно ласкает слух и заставляет спину выпрямиться. Но что конкретно оно значит? Едва ли кто-то скажет, что нет суверенитета у Соединенных Штатов, — а пропасть между ничтожным числом богатых и основной массой бедноты и там продолжает стремительно расти. Загнанное на десятки лет вперед в долги население продолжают доить растущими ценами на самое необходимое. Говорят, «Путинский налог». Не, ну мы, конечно, смеемся — вот же оболванивают американцев! Но что будут рассказывать нам?
Или чем отвлекать внимание? Новым законом против гей-пропаганды? Мол, ну да, живем мы все беднее и беднее, а тяжелее всех, конечно, бизнесу, так что нужно снова скинуться, чтобы ему помочь, — на зато посмотрите-ка, никаких геев у нас не пропагандируют, а значит, демография вот-вот как попрет вверх! Увы, и тут провал — люди отказываются от рождения детей не тогда, когда читают книжки про геев, а тогда, когда опасаются, что завтра будут жить беднее, чем сегодня.
Нет, я все понимаю про трансцендетное расширение, метафизику пространства и собирание земель. Действительно, человек не живет только булочкой и огородиком, человеку нужно чувствовать себя частью большого организма, гордого народа, суверенного государства или даже, привет Александру Гельевичу и Александру Куприяновичу, органической империи. Но мы ведь тут не про булочку и огородик, а про человеческий капитал, а это прежде всего образование и медицина. А они у нас медленно, но уверенно перестраиваются по принципу «качественное за большие деньги, а бесплатное — ну оно бесплатное и есть». И в набат по этому поводу бьет не вовсе не коммунист, а правоверный монархист Савватеев. Про доступное жилье смешно и говорить, кто и где когда его последний раз видел?
А ведь суверенитет без человеческого капитала — это суверенитет для олигархов, и только для них. И не надо мне говорить, что сейчас не время для этих разговоров. Если этого времени нет сейчас, то потом его тем более не будет.
«Чтобы победить, нашей стране нужно измениться», — наперебой твердят коллеги, и с ними невозможно не согласиться: правда. Однако на мой взгляд это не вся правда. А вся правда заключается в том, что Россия изменится неизбежно. Хотим мы того или нет — ну да. Но мало того: измениться она может как раз так, как мы, может быть, и не хотим.
Эта колонка, как и несколько предыдущих на эту же тему, не агитация и не пропаганда, а попытка с холодной головой подумать, что нас может ждать впереди. Это не значит: обязательно ждет. Но какие есть варианты? Как могут развиваться события? Как может измениться страна?
Итак, центристская политическая система всегда находится в состоянии неустойчивого равновесия. Это равновесие крайне правых и крайне левых систем всегда устойчиво, и турбулентность, военная ли, экономическая ли, делает их только устойчивее, а для их трансформации нужен или тотальный безоговорочный разгром извне, или долгое и медленное внутреннее усилие. Центристская система всегда мячиком лежит на горбу кривой: чуть потряси — и покатится. Покатится, само собой, либо влево, либо вправо — третьего не дано.
Впрочем, особенность нашей ситуации в том, что вправо можно покатиться двумя разными способами, но об этом чуть позже.
А турбулентность налицо. Спад ВВП в текущем году прогнозируется на уровне десяти процентов. Любой специалист скажет вам, что при таком сокращении ВВП уровень жизни населения упадёт не менее чем на треть. Оно, конечно, народ наш не избалован, девяностые пережиты и ещё памятны многим, однако и запаса жирка, на котором можно ещё довольно долго тянуть, давно уже нет. Напротив, население закредитовано, то есть живет не столько на накопленном заранее, сколько на одолженном у будущего.
Мобилизация, увы, не придаст экономике ускорения; наоборот: лишите производство рабочих рук, и падение только ускорится. А кредиты, между тем, нужно платить и мобилизованным. Правда, вроде бы обещают отсрочки по платежам, но полностью списывать долги даже героически погибшим за суверенитет и территориальную целостность никто не собирается. Более того, профильный комитет Думы, говорят, одобрил выселение людей из квартир, взятых в ипотеку, в случае значительной просрочки по платежам, даже если другого жилья у людей нет.
Учитывая всю безалаберность, с которой начали эту мобилизацию. Учитывая все ошибки информационной политики, сколько, скажем аккуратно, недостоверной информации транслировали и продолжают, увы, транслировать официальные источники. Учитывая, что семьям мобилизованных нужно ещё, как выясняется, выложить (взять в кредит?) несколько своих месячных зарплат на снаряжение бойца. Учитывая, что эта ограниченная мобилизация едва ли будет последней. Учитывая все это — можно только представить, какой моральный и боевой дух будет у бойцов, оставивших в тылу закредитованные и лишенные источников дохода семьи. Семьи, которые находятся под угрозой выселения из взятых в ипотеку квартир. И можно представить уровень лояльности власти оставшихся в тылу.
Эффект от экономического хаоса можно было бы смягчить грамотной информационной политикой в условиях, когда на фронте есть чем похвастаться, а достижение всех целей и задач спецоперации из далекой и туманной перспективы стало бы конкретным ближайшим будущим. Хорошо если так получится. Ну а если нет?
Мобилизация и присоединение Донбаса задрали ставки чрезвычайно высоко. В этой ситуации даже просто отсутствие прогресса на фронте, не говоря уже о гипотетическом, не дай бог, оставлении, например, Херсона (а такие предположения, увы, уже звучат, и будем надеяться, что это не более чем алармистская истерика) — будут восприниматься как поражение.
И тут уже, хочешь не хочешь, оставить все «как при бабушке» не получится. Власти придётся как-то реагировать на народное негодование, а элиты — о, в элитах всегда есть группы, которые готовы использовать это негодование в своих целях. История, — заметим в чисто теоретическом, разумеется, ключе, — знает бесчисленное количество примеров, когда результатом неудач на фронте и переполненных чаш народного терпения становится дворцовый переворот.
Какие же группы влияния, заинтересованные в подобном решении проблемы, могут найтись в наших элитах? Что ж, рассуждая, опять же сугубо теоретически, их так или иначе всего два типа. Это группа интересов национального капитала и группа интересов капитала транснационального.
Кто может победить в ситуации противостояния этих групп, коли до этого дойдёт, предсказать невозможно. Однако ни в том, ни в другом случае никакого левого поворота не просматривается даже теоретически. И для одной, и для другой группы путинская система власти, путинская экономическая модель и путинский вариант общественного договора — будут недостаточно правыми.
Для национального капитала — прежде всего военной промышленности и капитала, связанного с частными военными предприятиями, — предпочтительнее будет путь солидаризма. Солидаризация капитала и рабочего класса перед лицом общей угрозы, конструирование образа общего врага и тотальные репрессии по отношению к инакомыслящим.
Для капитала транснационального — прежде всего для ориентированного на экспорт сырьевого сектора — предпочтительнее будет путь покаяния за тоталитарное прошлое в идеологическом плане и либерализация в экономическом, причём под ней они будут понимать окончательную сдачу страны транснациональному капиталу в надежде, что их оставят хотя бы наемными менеджерами. А, ну и тотальные репрессии по отношению к инакомыслящим, это уж как пить дать.
Такие два сценария просматриваются в том случае, если уровень тревоги и неуверенности в завтрашнем дне у населения будет расти, а быстрых и значительных успехов на фронте добиться не удастся. Вариант подключения к делу ядерных аргументов мы не рассматриваем ввиду того, что в этом случае любые предположения становятся слишком уж шаткими, да и примеров таких в истории пока, слава богу, не имеется. Также мы пока не рассматриваем революционный вариант по образцу Октября, потому что к нему пока не имеется никаких предпосылок.