ВОПРОС ПСИХОАНАЛИТИКУ

Екатерина Манойло. Отец смотрит на запад. — М.: Альпина, 2022

Если в названии романа Екатерины Манойло вам почудилось что-то знакомое, то вам не почудилось. Действительно, «Зулейха закрывает глаза», а «Отец смотрит на запад». Осталось дождаться чего-нибудь вроде «Мама варит бешбармак». Впрочем, как раз бешбармак уже и занят молодым автором, выпускницей Литинститута, лауреатом премии «Лицей» Екатериной Манойло.

На этот раз мы переносимся на границу с солнечным Казахстаном, в русско-казахский поселок и такую же смешанную семью. Русская учительница выходит замуж за казаха-дальнобойщика, и оба ожидаемо несчастливы в браке. Учительница — потому что не надо учительницам выходить замуж за дальнобойщиков; дальнобойщик — потому что мечтал о сыне, а русская рожает ему дочь. Действительно ли новорожденная девочка для казахской семьи такая уж трагедия, мы не знаем, но в романе Екатерины Манойло отец испытывает к своей кровиночке прямо-таки лютую ненависть. Мать ударяется в православие, отец пьет горькую, девочка растет дичком.

Через семь лет рождается и долгожданный мальчик, но счастья снова нет. Вместо того чтобы говорить, мальчик к трем годам только поет. Действительно ли бывают такие расстройства речевого развития, мы не знаем, но мальчика весь поселок числит юродивым, мать все больше погружается в православие, а отец — в алкоголизм. Настолько, что в один прекрасный день, разозлившись на дочь, случайно роняет на сына телевизор, и тот погибает.

С этого момента к Зулейхе присоединяется Калечина-Малечина. Умерший мальчик продолжает петь уже в качестве призрака — являясь всем жителям посёлка, сообщая правду и выводя на чистую воду. Тут бы появиться сюжету вроде одного из рассказов Честертона, где вдруг заговорил кот и стал рассказывать всю подноготную всем про каждого, но автор не использует эту возможность. Что случилось с посёлком, в котором вдруг все узнали правду друг о друге, остается загадкой, потому что сначала из семьи в монастырь сбегает мать, а потом за дочкой приезжает бабушка из Москвы и забирает ее с собой.

Вновь в посёлок мы возвращаемся лет через десять на новую свадьбу. На этот раз брата того самого дальнобойщика, ещё одного мерзостного алкоголика, который, поняв, что шанса на нормальную жену у него нет, выкрадывает себе невесту, уже успевшую родить от залетного гастарбайтера. Тут наконец полностью раскрывается фигура бабушки, матери обоих братьев — властной и запредельно омерзительной старухи, которая на все готова из-за денег. Дальнобойщик, перепив на свадьбе, умирает, оставив квартиру и заначку — пять миллионов в подкладке дивана. Действительно ли бывают алкаши-дальнобойщики, которые способны скопить пять миллионов пятитысячными, мы не знаем, но законная наследница приезжает за ними из Москвы, а бабушка исполнена решимости оставить внучку без наследства.

Дядя расквасит лицо молодой жене, едва не изнасилует племянницу, а потом запрет ее в могильном склепе наедине с трупом отца, который положен по мусульманскому обряду головой на запад. (Отсюда и название романа.) Но тут покойный братик пропоет избитой молодой жене про все, что случилось, и та, подхватив ребёнка на руки и выкрав пять мультов из дивана, спасёт заезжую москвичку и уйдёт с ней в закат.

Надо ли говорить, что этот ироничный (как, кстати, и исправляющий композиционные несовершенства текста) пересказ противопоставлен звериной серьезности, надрыву, с которыми все это рассказывает нам автор.

Злодеи здесь максимально злодейские. Они поминутно рыгают и чешутся, у всех у них дырки в зубах и между зубами, кривые ноги и жировые складки, они не говорят, а шипят, выдавливают из себя и отвечают с ухмылкой, они не смотрят, а глядят со злорадством, хмурят брови и смеривают презрительным взглядом. Всего этого, однако, оказывается недостаточно, когда речь заходит о бабушке-снохе. Глубина злодейства этого персонажа такова, что отрыжки, щербатого рта и маленьких крысиных глазок становится мало, и автору приходится в буквальном смысле запустить ей в рот муху и, кажется, заставить съесть ее, потому что о дальнейшей судьбе мухи мы ничего не знаем.

Как ничего мы, по сути, не знаем и о месте действия. В поселке есть трехэтажные бараки, речка, рынок, школа, кладбище, церковь, автовокзал и скотобойня (на которой, конечно же, где ж еще, работает злодей-дядя) — вот и все. Рассказчик, увы, абсолютно слеп к природе родного края героини, к устройству социальной и хозяйственной жизни. Впрочем, дороги, конечно же, пыльные, трехэтажки угрюмые, а в речке каждый год тонут люди. Ясно одно: край этот мерзкий и противный, и населяют его такие же мерзкие и противные людишки. Никаких внутренних противоречий и полутонов — это все для слабаков.

Нет, национальный колорит тут есть, его много. Перед читателем мелькают баурсаки, корпе, дастарханы, домбры, казы, беташары и прочий, так сказать, стафф — вот только это именно что стафф, замени его на любой другой, ничего не изменится, чуда, при котором на русском языке заговорила бы уникальная национальная культура, не происходит.

Впрочем, самое удивительное другое. Ну ладно, понятно, что никакого внутреннего мира нет у злодейских злодеев, которые злодействуют просто по природе вещей. Хотя и тут можно было бы, честно говоря, задаться множеством вопросов. Что за внутренняя драма толкает мать на то чтобы бросить мужа с маленькой дочерью и уйти в монастырь? Как стала таким чудовищем бабушка, всегда ли она такой была, и неужели в ней вот ни на столечко нету ничего светлого? Почему плоски как блины все герои-мужчины, которым лишь бы нажраться и избить и изнасиловать бабу?

Но бог с ними со всеми — сказано же, мрази и подонки, что вам еще надо. Но главная героиня, талантливый, как нас уверяют, звукорежиссер — почему мы ничего не знаем про нее, про ее внутренний мир? О чем она мечтает, чем мучается, какие драмы и бури бушуют у нее в душе? Что вообще она думает о жизни и по жизни? С какими внутренними демонами борется? Человек никогда не бывает прост как три рубля, он всегда устроен сложно и противоречиво, объемно и многомерно. Увы, мы не можем сказать про нее даже и того, например, что она хороший человек, никаких хороших поступков она не совершает и даже не жалеет никого и ни о чем. Единственное — у нее нет щербатого рта, она не рыгает и не чешется. (Хотя, впрочем, почему бы хорошему человеку и не почесаться.)

И тут становится понятно, зачем нужно было так подробно и с бесконечными повторами описывать всех этих романных гоблинов — чтобы на их фоне образцом добродетели и идеалом современника смотрелась героиня. Про которую, повторяю, мы не знаем ровным счетом ничего, кроме того что она талантливый звукорежиссер и очень хочет квартиру в Москве.

И получается, что роман, про который обложка сообщает, будто это роман поколения (уж сколько их упало в эту бездну), — вовсе и не роман, а аппликация, комикс. Вот тремя линиями нарисован экстерьер, весьма условные домики и улицы. Вот подробно прорисованы злые персонажи, у них изо рта выплывают бабблы злой ругани, у них глаза на выкате и нарисована обильно стекающая слюна. Вот немного как бы в дымке наштрихована главная героиня, она в основном молчит, ее роль — быть объектом издевательств и насилия. Разглядывающий эти плоские картинки должен ей сопереживать. Вот только, ей богу, даже в десадовской «Жюстине» герои сложнее, объемнее, живее — и вообще похожи на живых людей, а не на функции вымученного сюжета.

Единственный вопрос, над которым заставляет задуматься роман Екатерины Манойло, это вот какой: с какой целью пишутся все эти бесконечные зулейхи? Кто их читательницы? Почему они так популярны? Что заставляет одних женщин сладострастно писать, а других — с наслаждением читать дурно написанные и кривобоко склеенные романы, в которых бессловесных и бесхарактерных молодых героинь бесконечно бьют и насилуют мужчины, а главное — бесконечно притесняют и унижают властные пожилые женщины?

Впрочем, ответ на этот вопрос, кажется, уже выходит за рамки литературной критики и относится скорее к сфере психоанализа.